Мистер Хитклиф, повстречав меня однажды в деревне, спросил, где она живет. Я отказалась говорить. Он заметил, что это не имеет значения, лишь бы ей не вздумалось вернуться к брату. Хотя я с ним не откровенничала, он узнал через других слуг и о ее местожительстве, и о существовании ребенка. И все же докучать беглянке Хитклиф не стал – видимо, сказывалось отвращение к ней. При встрече он часто расспрашивал меня про младенца, а узнав его имя, мрачно усмехнулся и заметил:
– Им угодно, чтобы я и его возненавидел?
– Вряд ли им угодно, чтобы вы вообще о нем знали.
– Я заберу его, когда захочу. Пусть даже не сомневаются!
К счастью, мать Линтона умерла прежде, чем такое время настало – лет тринадцать спустя после смерти Кэтрин, когда Линтону было двенадцать или чуть больше.
На следующий день после неожиданного прихода Изабеллы у меня не выдалось возможности поговорить с хозяином: разговоров он избегал и был совершенно не в настроении. Когда он наконец меня выслушал, то с радостью воспринял известие о том, что сестра бросила мужа, которого он ненавидел всем сердцем, несмотря на прирожденную мягкость своей натуры. Питаемое им к Хитклифу отвращение было столь велико и глубоко, что он вообще перестал ходить туда, где мог его повстречать или о нем услышать. Из-за горя и этого обстоятельства мистер Линтон сделался полным затворником: сложил с себя полномочия мирового судьи, не посещал церковь, избегал показываться в деревне и проводил в уединении большую часть жизни, ограничиваясь парком и своими угодьями, и лишь иногда бродил в одиночку по пустошам и навещал могилу жены, в основном по вечерам или рано утром, пока нет других путников. Будучи человеком добродетельным, горевал он не слишком долго и не молился, чтобы душа Кэтрин его преследовала. Время принесло смирение и печаль более сладкую, чем радость. Он вспоминал о жене с пылкой, нежной страстью и надеждой на встречу в лучшем мире, ничуть не сомневаясь, что туда она и попала.
Земное утешение и привязанности у него тоже имелись. Несколько дней, как я уже говорила, хозяин не обращал ни малейшего внимания на жалкую замену покойной, однако эта холодность растаяла быстро, как снег в апреле, и прежде, чем малютка пролепетала хоть словечко или сделала хоть шажок, она прочно воцарилась в его сердце. Ребенка окрестили Кэтрин, но отец никогда не называл ее полным именем, как и не использовал короткое имя применительно к ее матери: вероятно, из-за того, что так делал Хитклиф. Девочка для всех была Кэйти – чтобы отличать от матери и в то же время о ней напоминать, и Линтон любил ее скорее как дочь покойной жены, нежели продолжение самого себя.
Я часто сравнивала его с Хиндли Эрншо и ломала голову, почему в схожих обстоятельствах их поведение так различно. Оба были любящими мужьями, оба привязаны к своим детям, и я не понимала, почему оба не выбрали одинаковую дорогу, будь то к добру или злу. Хиндли, размышляла я, пусть и крепок умом, к сожалению, показал себя гораздо более слабым и плохим человеком. Когда его корабль потерпел крушение, капитан покинул свой пост, а команда вместо того, чтобы спасать корабль, подняла мятеж и устроила суматоху, чем предрешила участь несчастного судна. Линтон, напротив, проявил истинное мужество верной и преданной души: он доверился Богу, и Тот его утешил. Один надеялся, другой отчаялся – они сами избрали свою участь и получили то, что заслуживают. Впрочем, наверное, вам мои нравоучения ни к чему, мистер Локвуд, ведь вы способны судить о таких вещах не хуже меня или же вам так кажется. Конец Эрншо вполне предсказуем – он ушел почти сразу за сестрой, пережив ее всего на полгода. Нам в усадьбе так и не сообщили никаких подробностей: все, что мне удалось узнать, я выяснила во время подготовки к похоронам, когда отправилась на перевал подсобить. К моему хозяину пришел с печальной новостью мистер Кеннет.
– Ну вот, Нелли, – проговорил он, въезжая к нам во двор поутру так рано, что я встревожилась, – настал и наш с тобой черед облачиться в траур. Угадай, кто нынче нас покинул?
– Кто же? – всполошилась я.
– Угадай! – велел он, спешиваясь и вешая уздечку на крючок возле двери. – И приготовься утирать слезы – к примеру, загни уголок фартука, не повредит.
– Вряд ли вы говорите про мистера Хитклифа? – воскликнула я.
– Еще чего! Разве ты стала бы плакать по нему? – спросил доктор. – Нет, Хитклиф – крепкий молодой мужчина в полном расцвете сил. Я только что его видел. Лишившись своей лучшей половины, он успешно набрал вес.
– Кто же тогда, мистер Кеннет? – нетерпеливо повторила я.
– Хиндли Эрншо! Твой старый друг Хиндли, – ответил он, – и мой приятель-сквернослов, хотя в последнее время он сделался для меня слишком буен. Ну вот, я же говорил, что будут слезы. Выше нос! Он остался верен себе: ушел из жизни пьяный в хлам. Бедняга! Мне тоже его жаль. Все-таки мы дружили давно, несмотря на его выходки и непотребства. Кажется, ему было не больше двадцати семи – твой ровесник, хотя по виду и не скажешь.
Признаюсь, смерть мистера Эрншо ударила по мне сильнее, чем кончина миссис Линтон: давние воспоминания ожили в моем сердце, я села на крыльцо и заплакала по нему, словно по родному, поручив доктору Кеннету позвать другую служанку, чтобы доложить о нем хозяину. Я невольно задалась вопросом: «Своей он умер смертью или ему помогли?» Эта мысль преследовала меня неотрывно, мешая заниматься домашними делами, и я решила отпроситься и сходить на «Грозовой перевал», чтобы помочь с последними приготовлениями. Мистер Линтон согласился весьма неохотно, но я проявила чудеса убедительности, ведь бедняжка лежал там один-одинешенек, к тому же мой прежний хозяин и молочный брат имел право воспользоваться моими услугами ничуть не меньше, чем новый хозяин. Кроме того, я напомнила мистеру Линтону, что Гэртон – племянник его жены, и в отсутствие близких родственников он должен стать ребенку опекуном и позаботиться о делах своего шурина. Заниматься подобными вопросами мистер Линтон был не в состоянии, поэтому велел мне поговорить с его поверенным и наконец разрешил уйти. Тот же поверенный вел и дела Эрншо – я сходила в деревню и попросила его сопровождать меня на перевал. Он покачал головой и посоветовал оставить Хитклифа в покое, подтвердив, что на самом деле Гэртону наследовать нечего – теперь он нищий.
– Отец его умер в долгах, вся собственность заложена, и единственный шанс прямого наследника хоть как-то устроиться – расположить к себе сердце кредитора, чтобы тот проявил снисхождение.
Добравшись до перевала, я объяснила, что должна проследить, чтобы все прошло достойно, и расстроенный Джозеф явно обрадовался моему приходу. Мистер Хитклиф сказал, что не видит в моем присутствии особой необходимости, но разрешил остаться и распорядиться насчет похорон, если мне так угодно.
– По справедливости, – заметил он, – этого дурака следовало бы зарыть на перекрестке без всяких церемоний. Вчера после обеда я оставил его на десять минут, так он запер меня снаружи и всю ночь упивался до смерти! Утром мы услышали лошадиный храп и вломились в дом, он валялся на скамейке: и по лицу били, и за волосы дергали – не добудишься. Я послал за Кеннетом, и тот явился, хотя и не раньше, чем эта скотина превратилась в падаль, даже окоченеть успел. Сама понимаешь, поднимать вокруг него шум было ни к чему!
Старик-слуга его рассказ подтвердил, но прошептал:
– Лучше бы сам он привел доктора! Я заботился о хозяине получше, чем он – к тому же хозяин был живехонек, когда я уходил!
Я настояла на том, чтобы устроить приличные похороны. Мистер Хитклиф сказал, что я вольна распоряжаться по-своему, только должна помнить, что мероприятие оплачивается из его кармана. Он держался холодно и небрежно, не показывая ни радости, ни печали, скорее удовольствие от успешно выполненной работы. Однажды на лице его даже промелькнуло ликование – когда из дома выносили гроб. Ему хватило цинизма строить из себя скорбящего: прежде чем пойти следом вместе с Гэртоном, он поднял несчастного ребенка на стол и с особым воодушевлением прошептал: «Теперь, юный друг, ты мой! И посмотрим, вырастет ли второе дерево таким же кривым, как первое, если его будет уродовать тот же ветер!» Ничего не подозревающему мальчику его речь понравилась, он играл с бакенбардами Хитклифа и гладил его по щеке, но я разгадала замысел мерзавца и сурово заявила:
– Мальчик должен отправиться со мной в «Долину дроздов», сэр! Там его родня, вы ему вообще никто!
– Так сказал Линтон? – поинтересовался он.
– Конечно, и велел мне его забрать, – ответила я.
– Не будем спорить об этом сейчас. У меня возникло желание попробовать себя в роли воспитателя, так что передай хозяину: если заберет у меня одного ребенка, я раздобуду себе другого. Отдавать Гэртона без боя я не собираюсь, а того уж заполучу непременно!
Намека хватило, чтобы связать нам руки. Я передала хозяину самую суть, и Эдгар Линтон, не питавший к племяннику особого интереса изначально, больше к этой теме не возвращался. Даже не знаю, вышло бы хоть что-нибудь, вздумай он вмешаться.
Так гость стал хозяином «Грозового перевала»: он твердо вступил в свои права и доказал поверенному (и тот, в свою очередь, мистеру Линтону), что Эрншо заложил и спустил в карты каждый ярд своей земли, и он, Хитклиф, – кредитор по залогу. Таким образом Гэртон, который должен был сделаться первым джентльменом в округе, оказался в полной зависимости от заклятого врага своего отца и живет в собственном доме в качестве слуги, вдобавок не получая жалованья и не в силах себя защитить, потому что у него нет ни друзей, готовых за него вступиться, ни понимания того, как несправедливо с ним обошлись.
Глава XVIII
– Тяжелая пора миновала, и следующие двенадцать лет, – продолжала свой рассказ миссис Дин, – были самыми счастливыми в моей жизни: их слегка омрачали лишь хлопоты, связанные с пустяковыми болезнями нашей крошки-леди, которые ей пришлось пережить, как и всем детям, и богатым, и бедным. В остальном же через полгода она пошла в рост как молодое деревце, ходить и лепетать научилась прежде, чем вереск над прахом миссис Линтон расцвел во второй раз. Прелестное дитя озарило опустевший дом, словно солнышко: она уродилась настоящей красавицей, унаследовав от Эрншо дивные глазки, от – Линтонов светлую кожу, тонкие черты лица и золотистые кудри. Нравом она отличалась веселым, без грубости, сердце имела чувствительное и глубоко привязчивое. И эта особенность девочки напоминала мне о ее матери, хотя характером она обладала совсем иным: кроткая как голубка, голос нежный, лицо задумчивое. Она не доходила до неистовства ни в любви, ни в гневе, чувства ее отличались глубиной и мягкостью. Впрочем, имелись и недостатки, которые