уравновешивали достоинства. Один из них – склонность к нахальству и дух противоречия, неизбежно возникающий у балованных детей вне зависимости от того, доброго они нрава или дурного. Если служанке случалось ей досадить, она тут же заявляла: «Все папе расскажу!» А если тот упрекал ее хотя бы взглядом, то у нее буквально сердце разрывалось! Полагаю, он в жизни не сказал ей грубого слова. Отец взял воспитание полностью на себя и превратил его в развлечение для обоих. К счастью, любознательность и живой ум делали ее способной ученицей: девочка училась быстро и с удовольствием, к чести для учителя.
До тринадцати лет Кэтрин ни разу не выходила одна за пределы парка. Мистер Линтон изредка брал ее по случаю на прогулки длиной в милю или около того, но больше никому не доверял ее сопровождать. Название Гиммертон ничего для нее не значило, кроме своего дома она бывала лишь в церкви. «Грозовой перевал» и мистер Хитклиф для нее вообще не существовали: она жила затворницей и вполне этим довольствовалась. Впрочем, обозревая окрестности из окна детской, Кэйти порой замечала:
– Эллен, когда же я смогу взобраться на вершину вон тех гор? Мне интересно, что лежит за ними – море?
– Нет, мисс Кэйти, – отвечала я, – там снова горы, такие же, как эти.
– А каково стоять у подножья вон тех золотистых скал? – спросила она однажды.
Ее весьма привлекали крутые склоны Пеннистон-Крэг, особенно когда заходящее солнце освещало их и вершины гор, а остальной пейзаж лежал в тени. Я объяснила, что это огромные глыбы голого камня, в трещинах которого едва хватает земли для чахлых деревьев.
– Почему они такие яркие еще долго после того, как здесь наступит вечер? – не отставала она.
– Там гораздо выше, чем здесь, – отвечала я, – взобраться туда нельзя, скалы слишком высокие и крутые. Зимой мороз приходит туда прежде, чем к нам, а в середине лета я видела снег под вон той черной пещерой на северо-восточном склоне.
– Ах, ты там бывала! – вскричала она радостно. – Значит, и я тоже смогу, когда подрасту! Эллен, а папа туда ходил?
– Папа вам скажет, мисс, – поспешно ответила я, – что не стоит тратить на них время. Пустоши, где вы с ним бродите, гораздо приятнее, а «Долина дроздов» – самое красивое место на свете!
– Парк я знаю вдоль и поперек, там же все новое, – пробормотала она себе под нос. – Как бы мне хотелось поглядеть кругом с самой высокой точки – когда-нибудь я съезжу туда на Минни, моей лошадке.
Упомянутая одной из горничных Пещера фей совсем вскружила ей голову, и она так пристала к мистеру Линтону с просьбой туда отправиться, что он пообещал, когда она подрастет. Но мисс Кэтрин мерила свой возраст месяцами и постоянно спрашивала: «Теперь я достаточно подросла, чтобы отправиться в Пеннистон-Крэг?» Дорога туда проходила поблизости от «Грозового перевала» – у Эдгара душа не лежала его видеть, поэтому девочка неизменно получала ответ: «Нет, милая, еще нет».
Я упоминала, что после ухода от мужа миссис Хитклиф прожила двенадцать лет. В их семье все были хрупкими: ни ей, ни Эдгару не досталось цветущего здоровья, которым обладают жители наших мест. Точно не знаю, чем она болела: полагаю, оба умерли от одного и того же недуга вроде лихорадки, медленной в начале, но неизлечимой и стремительно обрывающей жизнь больного в конце. Изабелла написала брату о вероятном исходе своего четырехмесячного недомогания и умоляла приехать, ведь ей нужно было многое уладить – попрощаться с ним и благополучно передать Линтона с рук на руки. Она надеялась, что ребенка удастся оставить с братом, как до этого он жил с ней, поскольку отец не желает утруждаться ни его содержанием, ни образованием. Мой хозяин сразу решил исполнить ее просьбу: хотя он не любил уезжать из дома по делам, на зов сестры откликнулся мигом, поручив Кэтрин моей бдительной заботе и строго-настрого запретив ей выходить за пределы парка даже в моем сопровождении – ему и в голову не могло прийти, что она отправится в одиночку!
Отсутствовал он три недели. Первые пару дней моя подопечная сидела в углу библиотеки и так грустила, что не могла ни читать, ни играть: в таком настроении забот она не доставляла, но вскоре покой сменился нетерпеливым и капризным ожиданием. Я же была слишком загружена работой и стара, чтобы бегать взад-вперед и развлекать нашу озорницу, поэтому придумала способ, как ее занять. Я стала посылать ее в путешествия по окрестностям – то пешком, то верхом, а по возвращении внимательно выслушивала обо всех ее настоящих и воображаемых приключениях.
Лето было в самом разгаре, и ей так нравились эти прогулки в одиночку, что она часто оставалась там с завтрака до обеда и вечерами рассказывала мне свои причудливые истории. Я не боялась, что девочка зайдет туда, куда не надо, ведь обычно ворота стояли запертыми, и я наивно полагала, что она вряд ли решится выйти одна, даже если они будут открыты. К сожалению, я ошибалась. Однажды утром Кэтрин пришла ко мне в восемь и сказала, что она – арабский купец, который собирается пересечь пустыню со своим караваном, и ей нужно взять вдоволь провизии для себя и для животных: лошади, трех верблюдов и охраны из большой гончей и пары пойнтеров. Я положила солидный запас лакомств в корзинку и закрепила ее сбоку седла. Укрывшись от июльского солнца за широкополой шляпой с вуалью, девочка вскочила на лошадку, веселая, словно фея, и с радостным смехом понеслась прочь, передразнивая мои благоразумные советы не скакать галопом и возвращаться пораньше. К чаю наша шалунья так и не появилась. Домой пришел лишь один из путешественников – старая гончая, любившая покой, но ни Кэйти, ни пойнтеров нигде было не видать; я разослала ходоков и по той дороге, и по этой и наконец отправилась на поиски сама. На границе угодий я встретила нашего работника, чинившего ограду, и спросила, не попадалась ли ему наша юная леди.
– Еще утром, – кивнул он, – барышня попросила срезать ей ореховый прут, потом хлестнула свою галловейскую лошадку, перепрыгнула через изгородь вон там, где пониже, и унеслась галопом.
Можете себе представить, что я почувствовала, услышав новости! Мне сразу стало ясно, что она отправилась к Пеннистон-Крэг. «Что же с ней будет?» – воскликнула я, протискиваясь сквозь прогал, который чинил работник, и устремилась прямиком к большой дороге. Я спешила, как угорелая, проходя милю за милей, и вот за поворотом показался «Грозовой перевал», но Кэтрин было не видать ни вблизи, ни вдали. До скал от дома мистера Хитклифа мили полторы, от усадьбы – четыре, и я уже начала опасаться, что стемнеет прежде, чем я до них доберусь. «Вдруг она поскользнулась по пути наверх, – подумала я, – и убилась или переломала кости?» Я прямо-таки извелась в тревожном ожидании и поэтому испытала огромное облегчение, когда увидела возле фермерского дома Чарли, нашего самого свирепого пойнтера – он лежал под окном с опухшей головой и порванным ухом. Я распахнула калитку, бросилась к двери и громко застучала, чтобы меня поскорее впустили. Открыла мне знакомая служанка, которая прежде жила в Гиммертоне: ее наняли после смерти мистера Эрншо.
– Ах, – воскликнула она, – вы ищете свою маленькую хозяйку! Не бойтесь, с ней все в порядке. Как я рада, что это вы, а не хозяин.
– Значит, его нет дома? – выпалила я, задыхаясь от быстрой ходьбы и тревоги.
– Нет-нет, они с Джозефом ушли, – заверила она, – раньше чем через час вряд ли вернутся. Входите, вам надо отдохнуть.
У очага я увидела свою блудную овечку – она качалась на стульчике, некогда принадлежавшем ее матери. Шляпа с вуалью висела на стене, и девочка чувствовала себя как дома, пребывала в прекрасном настроении, смеялась и болтала с Гэртоном (теперь большим, крепким юношей восемнадцати лет), который смотрел на нее с любопытством и удивлением, мало что понимая из беглой череды замечаний и вопросов, сыпавшихся у нее с языка.
– Прекрасно, мисс! – воскликнула я, скрывая радость за маской сердитости. – До приезда отца это ваша последняя прогулка верхом! Я вас даже за порог не пущу, негодница вы эдакая!
– Ах, Эллен! – весело крикнула она, вскочила и помчалась ко мне. – Вот ты меня и нашла. Сегодня вечером расскажу такую историю – просто чудо! Ты хоть раз в жизни тут бывала?
– Надевайте шляпу и марш домой! – оборвала я. – Ужасно вы меня расстроили, мисс Кэйти. Вы поступили очень плохо! Дуться и плакать бесполезно, это не воздаст мне за неприятности, которые вы причинили, заставив меня рыскать по всей округе. Подумать только, мистер Линтон поручил не выпускать вас за ограду, а вы взяли и удрали! Теперь буду знать, что вы – хитрая лисичка, и веры вам больше нет.
– Да что я такого сделала? – всхлипнула она, мигом смутившись. – Папа мне ничего не запрещает, он не станет ругаться, Эллен – он никогда не сердится, как ты!
– Идемте, идемте, – поторопила я. – Давайте завяжу ленточку. Ну же, не капризничайте. Как не стыдно! Вам же тринадцать, а ведете себя как ребенок!
Восклицание было вызвано тем, что она стянула шляпу и удрала к камину подальше от меня.
– Ну что вы, миссис Дин, – вмешалась служанка, – не ругайте милую девчушку! Это мы убедили ее зайти: она с радостью поехала бы без остановки, боясь, что вы волнуетесь. Гэртон вызвался ее проводить, и я решила, что пускай – дорога-то через горы дикая.
Во время разговора Гэртон стоял, сунув руки в карманы, и стеснялся подать голос, хотя всем видом показывал, что не рад моему вторжению.
– Сколько еще мне ждать? – продолжила я, не обращая внимания на слова служанки. – Через десять минут стемнеет. Где лошадка, мисс Кэйти? Где Феникс? Если не поспешите, уйду одна. Поступайте, как вам угодно.
– Пони во дворе, Феникс заперт вон там. Его покусали – и Чарли тоже. Я собиралась тебе рассказать, но ты в дурном настроении, так что обойдешься!
Я подняла шляпу и подошла к юной хозяйке, чтобы подсобить, однако она сообразила, что люди в доме на ее стороне, и принялась дурачиться, а когда я бросилась в погоню, стала носиться, словно мышь, то ныряя под стол, то прячась за креслами – гоняться за ней по всей комнате было бы нелепо. Гэртон и служанка захохотали, Кэйти тоже и расшалилась бы еще больше, если бы я сердито не прикрикнула: