– Ах, мисс Кэйти, знали бы вы, чей это дом, так убрались бы отсюда с радостью!
– Это дом твоего отца? – спросила она у Гэртона.
– Не-а, – протянул тот, опустил глаза и густо покраснел, не выдержав пристального взгляда ее глаз, точь-в-точь таких же, как и у него.
– Тогда чей же – твоего хозяина?
Парень покраснел гуще, уже от другого чувства, проворчал ругательство и отвернулся.
– Эллен, кто его хозяин? – продолжала неуемная девчонка. – Он говорил «наш дом» и «наши слуги», поэтому я подумала, что он – сын хозяина. И «мисс» мне не говорил – разве слуга не должен обращаться ко мне «мисс»?
Услышав сей детский лепет, Гэртон почернел как грозовая туча. Я молча встряхнула маленькую почемучку и наконец обрядила ее к выходу.
– Приведи мою лошадку, – велела она, обращаясь к своему незнакомому родственнику, словно к мальчику на своей конюшне. – И поезжай со мной. Я хочу посмотреть, где гоблин-охотник выходит из болота, и послушать про феечек, как ты их называешь – поторопись! В чем дело? Веди лошадку, говорю же!
– Ступай к чертям собачьим! – прорычал юноша. – Нашла себе слугу!
– Куда ступай? – удивленно спросила Кэтрин.
– К чертям, наглая ты бестия!
– Вот видите, мисс Кэйти! Видите, в какую компанию вы угодили, – вмешалась я. – Хорошие же у него слова для юной леди! Прошу, не связывайтесь с ним. Давайте сами разыщем Минни и уйдем.
– Эллен, – вскричала она, глядя на меня с изумлением, – почему он смеет так со мной говорить? Разве он не должен делать все, что я велю? Ах ты, злюка, я расскажу папе, как ты обзывался. Шевелись!
Гэртон ничуть не испугался угрозы, и от негодования у Кэтрин выступили слезы.
– Сейчас же веди лошадку, – повернулась она к экономке, – и выпусти моего пса!
– Полегче, мисс, – ответила та. – Немного вежливости вам точно не повредит. Пусть мистер Гэртон и не сын хозяина, зато ваш кузен, а я не нанималась вам прислуживать.
– Мой кузен!? – вскричала Кэйти с презрительным смешком.
– Конечно, – подтвердила ее порицательница.
– Ах, Эллен! Не позволяй им говорить такие вещи! – жалобно взмолилась она. – Папа привезет моего кузена из Лондона: мой кузен – сын джентльмена. А этот… – Она зарыдала, расстроившись от одной мысли о родстве с таким пугалом.
– Тише, тише! – прошептала я. – Кузены бывают всякие, мисс Кэйти, и вы от этого хуже не станете, просто не надо водить компанию с тем, у кого дурной нрав и вид.
– Эллен, он мне не кузен! – продолжила настаивать девочка, расстроившись еще сильнее, и бросилась за утешением ко мне в объятья.
Я очень рассердилась на нее и на служанку за их несдержанность – кто бы сомневался, что о грядущем приезде Линтона доложат мистеру Хитклифу! – и была уверена, что по возвращении отца Кэтрин первым делом потребует у него объяснений насчет своей невоспитанной родни. Гэртон, вполне оправившись после нанесенной обиды, проникся бедой Кэйти и привел лошадку к дверям, потом в утешение вытащил из конуры прекрасного щенка таксы с кривыми лапами и протянул ей – тише, мол, не плачь, я не со зла. Умолкнув, Кэйти уставилась на него с ужасом и зарыдала с новой силой.
При виде такой неприязни к бедняге я едва удержалась от улыбки: юноша был здоров и крепок, прекрасно сложен и хорош собой, пусть и одет по-простому, чтобы сподручнее работать на ферме или гоняться за кроликами и дичью на пустошах. И все же, судя по выражению лица, сын обладал куда лучшими качествами, чем отец. Среди бурьяна наверняка скрывались вполне благородные ростки, пусть и не такие мощные, как заглушавшие их сорняки, но это лишь свидетельствовало о плодородии почвы, которая при более благоприятных обстоятельствах дала бы обильный урожай. Полагаю, мистер Хитклиф не применял к нему физического насилия, поскольку паренек отличался бесстрашием и наверняка мог за себя постоять: в нем отсутствовала малодушная пугливость, которая, по мнению Хитклифа, придавала измывательствам особую прелесть. Вместо этого негодяй направил свою злобу в иное русло, взрастив тупого скота – Гэртон не умел ни читать, ни писать, его никогда не ругали за дурные привычки, если те не раздражали хозяина, не помогали ему сделать ни шага на пути добродетели и не предостерегали от пороков. Судя по слухам, одичанию его немало поспособствовал и Джозеф по своему узколобому недомыслию, поскольку нещадно льстил ребенку и баловал его безбожно, видя в нем отпрыска старинного рода. Как прежде он имел обыкновение винить детей в пороках своего хозяина, якобы вынужденного искать в выпивке утешение от проказ Кэтрин Эрншо и Хитклифа, так и сейчас норовил переложить бремя всех пороков Гэртона на захватчика его наследства. Если парень сквернословил, Джозеф его не одергивал, как бы предосудительно тот себя ни вел. Джозефу явно доставляло удовольствие наблюдать, как Гэртон катится по наклонной: он признавал, что парень испорчен вконец и обречен на погибель, но считал, что отвечать за это положено Хитклифу, и в этой мысли черпал неимоверное утешение. Джозеф привил ребенку гордость за свое имя и происхождение; он взрастил бы в нем и ненависть к нынешнему владельцу «Грозового перевала», однако страх старика перед новым владельцем доходил до суеверного ужаса, и он ограничился лишь неясными намеками и скрытыми угрозами. Я вовсе не претендую на близкое знакомство с укладом на перевале в те дни, – я говорю понаслышке, поскольку сама видела мало. Жители деревни утверждали, что для своих арендаторов мистер Хитклиф – скаредный и жестокий хозяин, зато под женским руководством дом обрел прежний уют, и пьяные дебоши, столь частые при Хиндли, остались в прошлом. Хозяин был слишком мрачен, чтобы искать себе компанию, хоть хорошую, хоть плохую, да таким и остался до сих пор.
Что-то я отвлеклась, сэр. Мисс Кэйти на заключение мира не пошла и щенка отвергла, потребовав вернуть ее собак, Чарли и Феникса. Те пришли, хромая и понурившись, и мы отправились домой в растрепанных чувствах. Я так и не смогла выведать у юной леди, как она провела день, зато выяснила, что целью путешествия действительно был Пеннистон-Крэг, до ворот фермы она доехала без приключений, где и повстречала Гэртона в сопровождении нескольких псов, которые накинулись на ее свиту. Не успели хозяева и глазом моргнуть, как собаки сцепились, и их пришлось разнимать. На этой почве они и сошлись. Кэтрин рассказала Гэртону, кто она и куда направляется, попросила показать дорогу и наконец уговорила его присоединиться. Он открыл ей тайну Пещеры фей и двадцати других необычных мест, однако я впала в немилость, и меня не удостоили описанием занятных подробностей. Зато удалось выяснить, что провожатый Кэйти очень ей полюбился, пока она не задела его чувств, назвав слугой, а экономка Хитклифа не задела ее чувств, назвав его кузеном. К тому же ее обидели грубые слова юноши, ведь наша Кэйти привыкла быть «любимицей», «милочкой», «принцессой» и «ангелочком», как называла ее вся усадьба, и вдруг такое оскорбление! Это у нее в голове не укладывалось, и мне стоило немалых трудов добиться обещания не жаловаться отцу. Я объяснила, что он испытывает неприязнь ко всем обитателям «Грозового перевала» и очень расстроится, узнав, что она там побывала; но основной упор я сделала на другое: если хозяину станет известно, что я нарушила его указания и не уследила за ней, он страшно рассердится и мне придется покинуть дом, а этого Кэйти не вынесла бы, поэтому дала слово молчать и сдержала его ради меня. Все-таки она была премилой девочкой.
Глава XIX
О возвращении хозяина мы узнали из письма с черной каймой. Изабелла умерла, и он распорядился сшить траур для дочери, а для племянника приготовить комнату и все необходимое. В ожидании отца Кэтрин предавалась самым радужным мечтам насчет бесчисленных достоинств своего «настоящего» кузена. Наступил вечер предполагаемого приезда. С раннего утра она суетилась, занимаясь мелкими делами, потом нарядилась в новое черное платье – бедняжка, смерть тетки не сильно ее опечалила! – и надоедала мне до тех пор, пока я не согласилась с ней прогуляться им навстречу.
– Линтон младше меня всего на полгода, – болтала Кэйти, неторопливо прохаживаясь в тени деревьев по замшелым кочкам и ложбинкам. – Как славно я поиграю с новым другом! Тетя Изабелла присылала отцу локон его прекрасных волос, они светлее моих – льняного цвета, и такие же мягкие! Я бережно храню его в стеклянной шкатулочке и часто думаю, как приятно будет встретиться с тем, кому он принадлежит. Ах, я так счастлива – и папа, дорогой мой папа! Ну же, Эллен, бежим, бежим скорее!
Она убегала вперед, возвращалась и вновь убегала, пока я неторопливо шла к воротам, затем присела на поросшую травой насыпь возле дороги и пыталась терпеливо ждать, но не выдержала – моя барышня и минуты не могла посидеть смирно.
– Как долго они едут! Ах, я вижу пыль на дороге – это они! Нет! Когда же они будут здесь? Может, пройдемся еще чуть-чуть – полмили, Эллен, всего полмили! Вон до той купы берез у поворота? Скажи «да», прошу!
Я отказалась наотрез. Наконец тревожное ожидание завершилось: в поле зрения возникла дорожная карета. Углядев в окне отца, Кэйти взвизгнула и растопырила руки. Он выскочил почти в таком же нетерпении, как она, и прошло довольно много времени, прежде чем они опомнились. Пока отец с дочерью миловались, я заглянула в карету. Линтон спал в углу, укутавшись в теплый, отороченный мехом плащ, словно спасаясь от зимней стужи. Бледный, хрупкий, изнеженный мальчик походил на хозяина, как брат, однако в чертах его проглядывала нездоровая брюзгливость, Эдгару Линтону совершенно не свойственная. Заметив, что я любопытствую, хозяин пожал мне руку, велел закрыть дверь и не тревожить гостя, утомленного дорогой. Кэйти тоже хотелось взглянуть на кузена, но отец позвал ее пройтись через парк, и они ушли, я же поспешила к дому, чтобы отдать распоряжения слугам.
– Вот что, милая, – сказал мистер Линтон дочери, подходя к крыльцу, – твой кузен не так силен и весел, как ты, к тому же совсем недавно потерял мать, поэтому не жди, что он сразу будет с тобой бегать и играть. И не приставай к нему с разговорами: пусть проведет в тишине хотя бы сегодняшний вечер, ладно?