– Здравствуй, Нелли! – воскликнул Хитклиф, завидев меня. – Я уж боялся, что придется ехать за своим добром самому. Привезла? Давайте поглядим, на что оно годится.
Он встал и поспешил к двери, Гэртон с Джозефом следом, разинув рты от любопытства. Бедняжка Линтон испуганно оглядел незнакомые лица.
– Все ясно, – заявил Джозеф, мрачно проведя осмотр, – нам подсунули девчонку!
Повергнув сына в крайнее замешательство своим пристальным взглядом, Хитклиф презрительно рассмеялся.
– Боже! Что за красотка! Само очарование! – воскликнул он. – Нелли, никак его взрастили на слизняках и простокваше? Будь я проклят! Такого даже я не ожидал, хотя дьявол знает, на многое я не рассчитывал!
Я велела дрожащему растерянному ребенку спешиться и идти в дом. Он не особо понял, о чем говорил отец, к нему относились странные высказывания или нет – он даже не был до конца уверен, что мрачный насмешливый незнакомец – его отец. С растущей тревогой он вцепился в меня и, когда мистер Хитклиф уселся и велел ему подойти ближе, уткнул лицо в мое плечо и заплакал.
– Тише, тише! – Хитклиф подтащил мальчика к себе, зажал между коленями и приподнял его голову за подбородок. – Даже не вздумай! Мы не обидим, Линтон – так ведь тебя зовут? Вылитая мать! Чем же ты пошел в меня, писклявый цыпленок?
Он снял с мальчика шапочку, откинул назад густые льняные кудри, пощупал тощие руки с маленькими пальчиками. Во время осмотра Линтон перестал плакать и поднял голубые глаза, чтобы в свою очередь осмотреть отца.
– Знаешь меня? – спросил Хитклиф, убедившись, что и руки, и ноги мальчика хрупкие и слабые.
– Нет, – ответил Линтон, глядя на него с тупым страхом.
– Хотя бы слышал обо мне?
– Нет, – повторил мальчик.
– Нет?! Какой позор, что мать так и не пробудила в тебе сыновней любви к отцу! Так вот, ты – мой сын, и мать твоя была зловредной потаскухой, раз оставила в неведении о том, какой у тебя отец. Нечего тут морщиться и краснеть! Впрочем, так я хотя бы увижу, что кровь у тебя не белая. Будь умницей, и я о тебе позабочусь. Нелли, если устала – посиди, если нет – ступай домой. Полагаю, ты доложишь в усадьбе обо всем, что слышала и видела, а этот малый не успокоится, пока ты над ним квохчешь.
– Надеюсь, вы будете добры к мальчику, мистер Хитклиф, или надолго он тут не задержится, – ответила я. – Помните, кроме него у вас нет никого в целом свете!
– Я буду с ним очень добр, даже не бойся, – со смехом воскликнул он. – Пусть только к нему не лезет со своей добротой никто, кроме меня: исключительное право на привязанность сына должно принадлежать лишь мне! Для начала я велю Джозефу принести парню завтрак. Гэртон, телок ты проклятый, ступай работать! Да, Нелл, – добавил он, когда они вышли, – мой сын – будущий владелец вашего поместья, и мне не хочется, чтобы он умер раньше, чем это произойдет. К тому же он – моя плоть и кровь, и я желаю торжествовать победу, видя, как мой отпрыск владеет поместьями Эрншо и Линтонов, как мое дитя нанимает их детей обрабатывать землю своих отцов за деньги. Вот единственное соображение, вынуждающее меня терпеть этого щенка: я презираю его за то, каков он есть, и ненавижу за воспоминания, которые он будит! Впрочем, этого вполне достаточно: со мной ему ничто не угрожает, здесь с ним будут обращаться не хуже, чем дома у твоего хозяина. Я выбрал для него комнату наверху и велел обставить покрасивее, еще нанял наставника, будет ездить к нему за двадцать миль трижды в неделю и учить, чему Линтон пожелает научиться. Я приказал Гэртону его слушаться – в сущности, я все устроил так, чтобы сделать из него настоящего джентльмена, стоящего выше всех своих собратьев. Жаль, конечно, что таких хлопот он вовсе не заслуживает: если я и желал чего-нибудь в жизни, так это обрести предмет для гордости, и теперь горько разочарован бледным ноющим доходягой!
Джозеф вернулся с миской каши на молоке и поставил ее перед Линтоном. Тот брезгливо повозил в ней ложкой и есть наотрез отказался. Я видела, что старик разделяет презрение хозяина к ребенку, хотя и вынужден держать его при себе, поскольку Хитклиф ясно велел обращаться с наследником уважительно.
– Отказываетесь, значит? – повторил он, заглядывая Линтону в лицо и с опаской понижая голос до шепота. – Мистер Гэртон ничего другого и не ел, когда был маленьким, а что хорошо для него, наверняка сгодится и для вас.
– А я не стану! – огрызнулся Линтон. – Унеси.
Джозеф оскорбленно схватил тарелку и поднес нам.
– Что с ней не так? – спросил он, суя миску Хитклифу под нос.
– Каша как каша, – пожал плечами тот.
– Вот и я о чем! – вскипел Джозеф. – Ваш привереда говорит, что не станет ее есть. Этого и следовало ожидать! Весь в мать – мы, видите ли, слишком грязные, чтобы сеять зерно на хлеб для нее!
– Не упоминай ее при мне! – сердито проворчал Хитклиф. – Найди что-нибудь, что он сможет поесть, и все! Чем он обычно питается, Нелли?
Я предложила дать Линтону кипяченого молока или чаю, и экономке велели заняться приготовлением. Пусть, размышляла я, эгоизм отца пойдет сыну на пользу. Мальчик он хрупкий, значит, обращаться с ним придется сносно. Я утешу мистера Эдгара тем, какой поворот приняли устремления Хитклифа. Не имея повода, чтобы задерживаться долее, я выскользнула за дверь, пока Линтон отвлекся, отбиваясь от ласк излишне дружелюбной пастушьей собаки. Но он был настороже, и обмануть его не удалось: едва я прикрыла дверь, как раздался крик, и мальчик неистово запричитал:
– Не уходи без меня! Я здесь не останусь! Я здесь не останусь!
Щеколду подняли и опустили: Хитклиф с Джозефом не стали дожидаться, пока он удерет. Я вскарабкалась на Минни и пустила ее трусцой – на этом моя недолгая опека закончилась.
Глава XXI
Нелегко нам пришлось с маленькой Кэйти в тот день: встала она в неописуемом восторге, рассчитывая поиграть с кузеном, и известие о его отъезде вызвало такие горькие слезы и причитания, что Эдгар был вынужден сам ее успокаивать и обещать, что скоро мальчик вернется. Впрочем, он сделал оговорку «если мне удастся его забрать», ведь надежды на это почти не оставалось. Обещание не сильно ее утешило, но время лечит, и, хотя изредка она спрашивала у отца, когда же вернется Линтон, к моменту их следующей встречи образ его настолько изгладился из ее памяти, что Кэйти его даже не узнала.
Время от времени, когда я наведывалась по делам в Гиммертон, мне случалось встретить экономку с «Грозового перевала» и узнать, как поживает молодой Линтон, который был почти таким же затворником, как и наша Кэтрин, и нигде не показывался. От нее я узнала, что здоровье его по-прежнему слабое и ухаживать за ним сплошная докука. По ее словам, мистер Хитклиф переносит его присутствие с большим трудом, хотя пытается скрывать раздражение: голос мальчика ему неприятен, и он не может долго находиться с ним в одном помещении. Разговаривают они редко: Линтон учит уроки и проводит вечера в комнатке, которую они именуют гостиной, либо целый день лежит в постели – у него постоянно случались всякие простуды, то кашель, то насморк, то боли в самых разных частях тела.
– В жизни не знала такого слюнтяя, – добавила женщина, – а уж как о себе печется! Если не закрою вечером окно, разволнуется донельзя: «Ах, ночной воздух меня убьет!» И камин-то ему посреди лета зажигай, и табачный дым от трубки Джозефа для него яд, а еще постоянно подавай ему сладости и прочие лакомства, и молока – молока требует беспрестанно, и плевать он хотел, как туго остальным приходится зимой, знай себе сидит, завернувшись в меховую накидку, в кресле у огня, поедает гренки с водой или еще каким теплым пойлом, что вечно греется в камине; и если Гэртон из жалости вздумает его развлечь (Гэртон вовсе не злой мальчик, просто грубоват), так непременно рассорятся – один уйдет, ругаясь, другой останется рыдать. Думаю, не будь Линтон ему сыном, хозяин бы только порадовался, если бы Гэртон измолотил его как грушу, и наверняка выставил бы за порог, доведись ему узнать, как этот хлюпик с собой носится. Но мистер Хитклиф искушению не поддается: в гостиную он никогда не входит и, если Линтон при нем пытается что-то из себя изображать, мигом отсылает его наверх.
Из ее рассказа я заключила, что полное отсутствие любви превратило Хитклифа-младшего в эгоистичного и неприятного юношу, если только эти качества не были присущи ему изначально. Неудивительно, что мой интерес к нему угас, хотя порой я горевала о нелегкой судьбе мальчика и жалела, что нам не удалось оставить его у себя. Мистер Эдгар мои расспросы поощрял: наверное, часто думал о племяннике и даже отважился бы на встречу с ним. Как-то раз он велел мне узнать у экономки, бывает ли тот в деревне. Выяснилось, что ребенок ездил туда дважды, сидя на одной лошади с отцом, и после отлеживался по три-четыре дня, изображая полное изнеможение. Моя знакомая ушла от них через пару лет после приезда Линтона, другая экономка, которой я не знаю, живет на «Грозовом перевале» и поныне.
Время в усадьбе текло приятным чередом, пока мисс Кэйти не исполнилось шестнадцать. День ее рождения мы не отмечали никогда, ведь в тот же день умерла моя госпожа. Отец девочки неизменно проводил каждую годовщину в библиотеке, а в сумерках отправлялся на гиммертонский погост, где нередко засиживался до полуночи. Поэтому Кэтрин приходилось самой придумывать, чем себя занять. В том году двадцатого марта было по-весеннему тепло, и, когда отец удалился, моя барышня спустилась, одетая для прогулки, и попросила пройтись с ней по краю пустоши: мистер Линтон отпустил ее при условии, что мы сходим недалеко и вернемся в течение часа.
– Поторопись, Эллен! – вскричала она. – Знаешь, куда мы пойдем? Там есть колония куропаток, и я хочу посмотреть, свили они уже гнездышки или нет!
– Наверное, идти туда далеко, – ответила я, – вряд ли птицы станут устраиваться на краю пустоши.
– А вот и нет! Мы с папой проходили совсем рядом с ними.
Я надела чепец и вышла, особо не раздумывая. Она убегала вперед, возвращалась и снова неслась стрелой, как молодая борзая. Поначалу мне очень нравилось слушать пение жаворонков, греться на теплом солнышке и наблюдать за своей любимицей, чьи золотистые локоны развевались у нее за спиной, щечки раскраснелись, как розы, глазки сияли безмятежной радостью. В те дни она была счастливым созданием и настоящим ангелочком. Жаль только, что довольствоваться столь простым счастьем она не захотела.