– Ах, глупышка! Как не стыдно! – воскликнула я. – Будь у вас настоящие печали, постыдились бы тратить слезы на такую ерунду. Не знали вы горя, мисс Кэтрин! Представьте на минутку, что хозяин и я умерли, а вы остались одна-одинешенька: каково бы вам пришлось? Сравните нынешний случай с несчастьем вроде этого и будьте благодарны за друзей, которые у вас есть, вместо того чтобы желать новых.
– Я плачу не из-за себя, Эллен, – возразила она, – мне жаль Линтона. Он рассчитывал увидеть меня завтра и теперь расстроится: будет ждать, а я не приду!
– Вздор! – объявила я. – Неужели вы вообразили, что он думает о вас столько же, сколько вы о нем? Разве у него нет Гэртона? Да из ста человек и один не будет рыдать об утрате родича, которого видел два раза в жизни! Линтон догадается, что произошло, и выбросит вас из головы.
– Могу же я написать ему записку и объяснить, почему не приду? – спросила она, подымаясь с колен. – И послать книги, которые обещала одолжить? Его книги не так хороши, как мои, и ему очень захотелось их почитать, когда я рассказала, какие они интересные. Можно ведь, Эллен?
– Ну уж нет! Ну уж нет! – решительно ответила я. – Тогда он напишет вам, и конца этому не будет. Нет, мисс Кэтрин, знакомство следует оборвать полностью: так велел отец, и я за этим прослежу.
– Как может одна записочка?.. – продолжила она с умоляющим видом.
– Тихо! – перебила я. – Никаких записочек! Ложитесь в постель.
Она бросила на меня вызывающий взгляд – такой дерзкий, что поначалу мне даже целовать ее на ночь расхотелось, я накрыла ее одеялом и сердито захлопнула дверь, но на полпути одумалась, потихоньку вошла – и что же я вижу? Мисс стоит у столика с листочком бумаги и карандашом, который виновато спрятала при виде меня.
– Пишите, Кэтрин, все равно нести послание некому, – сказала я, – и свечку я сейчас потушу.
Я накрыла пламя колпачком, получив при этом шлепок по руке и недовольное восклицание: «Злюка!», и снова вышла, а моя барышня заперлась на щеколду в самом дурном и сварливом настроении. Как выяснилось позже, письмо она написала и передала через разносчика молока, который приходил из деревни. Прошло несколько недель, и Кэйти образумилась, хотя и приобрела загадочную привычку сидеть в уголке в одиночестве, склонившись над книгой, и резко ее закрывать, стоило мне пройти мимо, и между страниц хранить какие-то листочки бумаги. Еще у нее появилось обыкновение спускаться на кухню с утра пораньше и маячить там словно в ожидании чего-то. В библиотеке она выделила себе ящичек в шкафу и возилась в нем часами, а ключик непременно прибирала, когда уходила.
Однажды, когда она изучала содержимое ящичка, я заметила, что место игрушек и безделушек заняли свернутые бумажки. Во мне проснулось любопытство и подозрения, и я решила украдкой взглянуть на ее таинственные сокровища. Вечером, как только они с хозяином поднялись к себе, я без труда отыскала среди ключей от дома тот, что подошел к замку. Открыв ящичек, я высыпала содержимое в фартук и забрала с собой, чтобы спокойно изучить в своей комнате. Хотя я и подозревала неладное, все же немало удивилась, обнаружив оживленную, практически ежедневную переписку с Линтоном Хитклифом – ответы на письма Кэйти. Более ранние послания были нескладными и короткими, однако постепенно они превратились в развернутые любовные письма – глупые, что в таком возрасте вполне естественно, и с отдельными штрихами, к которым явно приложил руку автор более опытный. Иные поразили меня необычайно странным сочетанием пылкости и убожества: начинались они с выражения сильного чувства, а заканчивались тем вычурным, велеречивым слогом, каким школьник мог бы обращаться к выдуманной им самим возлюбленной. Не знаю, радовали они Кэйти или нет, но мне письма показались никчемным хламом. Развернув столько, сколько посчитала необходимым, я завязала их в носовой платок и убрала в другое место, заперев пустой ящик.
Следуя привычке, моя подопечная вскочила рано и наведалась на кухню. Я притаилась у окна в саду и стала наблюдать: пришел за молоком деревенский мальчуган, и, пока наша молочница наполняла его кувшин, юная мисс сунула что-то ему в карман, а другое вытащила. Обойдя вокруг дома, я принялась поджидать гонца, который доблестно сражался, пытаясь оправдать доверие юных корреспондентов, и мы даже разлили молоко, однако мне удалось выхватить письмо, и, пригрозив серьезными последствиями, если он не отправится прямиком домой, я осталась в саду и прочла любовное послание мисс Кэйти. Она писала проще и красноречивее, чем ее кузен, очень мило и глупо. Я покачала головой и в задумчивости пошла обратно в дом. День выдался дождливый, гулять в парке она не могла, поэтому, закончив с утренними уроками, прибегла к утешению, хранившемуся в ящичке. Отец сидел за столом и читал, а я намеренно села подшивать бахрому на шторах, пристально наблюдая за ее поведением. Ни одна птичка, что вернулась к разоренному гнезду, которое оставила полным щебечущих птенцов, не выразила бы своими страдальческими криками и порханием отчаяния более горестного, чем она единственным «Ах!» и изменившимся лицом, еще недавно таким счастливым. Мистер Линтон поднял взгляд.
– Что случилось, милая? Ты не ушиблась? – заботливо спросил он.
Судя по голосу и виду, клад обнаружил не отец.
– Нет, папа, – с трудом выдавила она. – Эллен, Эллен! Идем наверх, мне нехорошо!
Я пришла на зов и помогла ей выйти.
– Ах, Эллен! Ты их нашла! – выпалила Кэйти, бухаясь на колени, едва мы остались одни. – Отдай мне письма, и я никогда-никогда не буду так делать! Только не говори папе. Ты ведь не сказала папе, Эллен? Я вела себя очень плохо, но больше это не повторится!
Напустив строгий вид, я велела ей встать.
– Вот, значит, как, – воскликнула я, – похоже, мисс Кэтрин, вы зашли довольно далеко! Вам должно быть очень стыдно! Целая куча набралась отборного хлама, который вы перебираете на досуге. Почему бы их не издать, чтобы и другие почитали? Как думаете, что скажет хозяин, когда я их перед ним выложу? Не воображайте, что я стану хранить ваши сомнительные секретики! Какой позор! И вы наверняка начали писать подобные глупости первой – Линтону бы это и в голову не пришло!
– Это не я первая. Не я! – заплакала Кэйти навзрыд. – Я и не думала, что люблю его, пока…
– Люблю?! – презрительно передразнила я. – Люблю! Просто неслыханно! С тем же успехом я могла бы говорить о любви к мельнику, что приезжает к нам раз в год купить зерно. И правда, как не полюбить! В общей сложности вы видели Линтона два раза по паре часов! Вот возьму ваши детские писульки и отнесу в библиотеку: посмотрим, что скажет отец насчет такой любви.
Она бросилась к своим драгоценным письмам, но я подняла их над головой, и тогда Кэйти принялась меня умолять, чтобы я их сожгла, лишь бы не показывать отцу. Поскольку мне скорее хотелось посмеяться над ней, чем отругать (я увидела в них невинное девичье кокетство), в конце концов я согласилась и спросила:
– Если соглашусь их сжечь, вы дадите слово больше не посылать и не принимать ни письма, ни книги (насколько я поняла, вы отправляли ему книги), ни локоны, ни кольца, ни игрушки?
– Игрушек мы не посылаем! – с достоинством возразила Кэтрин.
– Договорились, барышня? – повторила я. – Если не пообещаете, пойду к отцу.
– Обещаю, Эллен! – вскричала она, хватая меня за платье. – О, брось же их в огонь, брось!
Едва я начала расчищать кочергой место под них в камине, жертва показалась ей чрезмерной. Она взмолилась пощадить хотя бы пару писем.
– Всего одно или два, Эллен, на память о Линтоне!
Я развязала платок, начала бросать их в огонь, и пламя взметнулось вверх.
– Одно я себе оставлю, жестокая ты негодница! – завопила она, суя руку в огонь, и вытащила полуобгоревшие листки.
– Прекрасно, мне будет что показать папе! – ответила я, стряхнув остатки в платок, и вновь направилась к двери.
Кэйти бросила обгоревшие бумажки в пламя и жестом велела мне докончить начатое, что я и сделала, потом помешала золу и накрыла слоем углей, она же молча, с чувством глубокой обиды удалилась к себе. Я спустилась и уведомила хозяина, что недомогание барышни почти прошло, но я решила, что лучше ей прилечь. От обеда она отказалась, зато к чаю вышла – бледная, глаза красные, внешне сама покорность. На следующее утро я ответила на письмо запиской, нацарапав: «Мистер Хитклиф, больше не посылайте писем мисс Линтон – она их не примет». С тех пор мальчик стал приходить с пустыми карманами.
Глава XXII
Лето подошло к концу, наступила осень. Михайлов день миновал, однако урожай в том году был поздний, и несколько полей еще не убрали. Мистер Линтон с дочерью часто гуляли среди жнецов и во время уборки последних снопов оставались до темноты. Вечера стояли холодные и сырые, хозяин подхватил сильную простуду, которая прочно обосновалась у него в легких и вынудила просидеть взаперти всю зиму.
Бедняжка Кэйти, напуганная неожиданной развязкой маленького романтического приключения, заметно погрустнела и поскучнела, и мистер Линтон настоял, чтобы она меньше читала и больше занималась физическими упражнениями. Ей не хватало общества отца, и я старалась его замещать, как могла – замена неравноценная, ведь мне удавалось выкроить для прогулок всего пару-тройку часов от своих бесчисленных ежедневных обязанностей, и моя компания явно была для нее гораздо менее желанной.
В один из октябрьских или ноябрьских деньков – студеный и промозглый, когда заросли травы и тропинки усыпаны пожухлой листвой и холодные голубые небеса наполовину скрыты темно-серыми тучами, что бегут с запада и предвещают обильные дожди, – я попросила барышню отказаться от прогулки, поскольку чуяла непогоду. Она настояла на своем, и я неохотно укуталась в плащ, взяла зонт, чтобы сопровождать ее до нижней части парка, где она обычно прохаживалась, когда бывала в минорном настроении – такое случалось, если у мистера Эдгара наступало ухудшение самочувствия. Хотя сам он никогда не жаловался, мы обе об этом догадывались по его чрезмерной молч