Во время моего второго визита Линтон был в бодром расположении духа, и Цилла (так зовут их экономку) для нас прибралась в комнате, разожгла камин и сказала, что мы можем делать что хотим, поскольку Джозеф на молитвенном собрании, Гэртон Эрншо ушел с собаками – браконьерствовать в нашем лесу, охотясь на фазанов, как я узнала позже. Она принесла теплого вина с имбирными пряниками и показалась мне очень доброй; Линтон сидел в кресле, я устроилась на маленькой качалке возле огня, и мы смеялись и весело болтали обо всем на свете, обсуждали, куда поедем и чем займемся летом. Повторять ничего не буду – ты сочтешь это глупостями.
Впрочем, однажды мы чуть не поссорились. Линтон сказал, что жарким июльским днем приятнее всего лежать с утра до вечера на поросшем вереском пригорке посреди пустоши: над цветами сонно гудят пчелы, высоко над головой поют жаворонки, небо голубое и безоблачное, солнышко светит ярко. Так он и представляет себе райское блаженство! Я же считала, что июльский денек лучше провести иначе: качаться на ветвях зеленого дерева, когда дует западный ветер, над головой несутся белые пушистые облачка, и поют не только жаворонки наверху, но и со всех сторон заливаются всякие там дрозды – и певчие, и черные, и коноплянки, и кукушки, вдали виднеются вересковые пустоши, изборожденные прохладными тенистыми лощинами, вблизи ветерок колышет высокие травы, и те идут волнами, и лес шумит, и ручьи бегут, и весь мир бодрствует и празднует жизнь! Ему хотелось лежать, блаженствуя в покое, мне же хотелось, чтобы все сверкало и плясало в радостном ликовании. Я сказала, что в его раю слишком мало жизни, он же заявил, что в моем все как пьяные; я сказала, что в его раю засну от скуки, а он заявил, что в моем задохнется, и сделался очень раздражительным. Наконец мы сошлись на том, что решили попробовать и то, и другое, как только позволит погода, потом поцеловались и вновь стали друзьями.
Просидев на месте целый час, я оглядела большую комнату с гладким полом без ковра и подумала: вот бы поиграть в жмурки! Я попросила Линтона позвать Циллу, чтобы помочь отодвинуть стол и ловить нас, как раньше мы играли с тобой, Эллен. В жмурки он не захотел, зато согласился побросать мячик. В комоде среди старых игрушек, волчков, обручей, ракеток и воланчиков мы нашли целых два – один помечен буквой «К», другой – «Х», и я захотела взять первый, ведь я – Кэтрин, а «Х», вероятно, означало «Хитклиф», но из второго мяча сыпалась стружка, и Линтон его забраковал. Я постоянно у него выигрывала, и он снова стал злиться, кашлять и вернулся в свое кресло. Впрочем, в тот вечер он быстро приходил в хорошее настроение: я спела ему две-три красивых песни, которым ты меня научила, Эллен, и когда я собралась уходить, он умолял и упрашивал меня прийти следующим вечером, и я пообещала. Мы с Минни летели домой как на крыльях, и мой милый, славный кузен снился мне до самого утра.
Утром я загрустила, отчасти из-за того, что ты разболелась, отчасти потому, что мне очень хотелось, чтобы отец знал про мои прогулки и одобрял их. После чая взошла красивая луна, и по пути на перевал мрак рассеялся. Меня ждет еще один приятный вечер, твердила я себе, и, что радовало гораздо сильнее, моему милому Линтону тоже будет весело. Я рысью подъехала к их саду и уже заворачивала за угол, как вдруг повстречала того парня, Эрншо. Он забрал у меня поводья и предложил зайти с парадного входа. Похлопал Минни по шее, назвал красивым животным и, похоже, хотел со мной поболтать. Я велела оставить лошадь в покое, иначе та его лягнет. Он ответил со своим жутким прононсом: «Большого вреда не будет» – и с улыбкой осмотрел ее ноги. Мне подумалось: пусть прочувствует, какой у нее удар, но он пошел открывать дверь, поднял щеколду, поглядел на надпись наверху и воскликнул с неуместно-восторженным видом:
– Мисс Кэтрин, я могу это прочесть!
– Чудно! – вскричала я. – Давайте послушаем – неужели вы умнеете?
И по складам он прочел имя – «Гэртон Эрншо».
– А цифры? – подбодрила я, поскольку он зашел в тупик.
– Пока не могу, – ответил он.
– Ну и балда! – от души расхохоталась я над его неудачей.
Дурак уставился на меня с ухмылкой и хмурым взглядом, словно не зная, смеяться со мной или нет: то ли это проявление дружелюбия, то ли презрения с моей стороны, как и было на самом деле. Я развеяла его сомнения, посерьезнев и велев ему уйти, поскольку я пришла к Линтону, а не к нему. Он покраснел – при лунном свете это заметно – убрал руку со щеколды и удалился, являя собой картину ущемленного тщеславия. Полагаю, Гэртон возомнил себя таким же образованным, как Линтон, ведь он сумел прочесть по складам собственное имя и страшно огорчился, что я считаю иначе.
– Перестаньте, мисс Кэтрин! – перебила я. – Ругать вас не буду, однако подобное поведение – предосудительно! Не забывайте, что Гэртон вам такой же кузен, как Хитклиф-младший, и третировать его нехорошо. По крайней мере, желание стать таким же грамотным, как Линтон, заслуживает похвалы, к тому же он, вероятно, выучил буквы не только для того, чтобы покрасоваться: я ничуть не сомневаюсь, что в прошлую встречу вы заставили беднягу устыдиться своего невежества, он решил исправиться и порадовать вас. Насмехаться над его робкой попыткой – очень дурно. Если бы вас взрастили в подобных условиях, разве вы не стали бы невежей? В детстве он был таким же сообразительным и умным, как вы, и мне больно видеть, что теперь его все презирают лишь потому, что подлый Хитклиф обошелся с ним столь несправедливо.
– Эллен, ты ведь не станешь из-за этого плакать? – воскликнула она, удивившись моей горячности. – Погоди, сейчас узнаешь, зачем он вызубрил буквы и хотел добиться моей похвалы и стоило ли обращаться хорошо с этим скотом! Я вошла в дом, Линтон лежал на скамейке и чуть привстал, чтобы меня поприветствовать.
«Кэтрин, любимая, сегодня я болен, – сказал он, – придется тебе говорить, а мне слушать. Идем же, присядь рядом. Я был уверен, что слова ты не нарушишь, и мне вновь удастся взять у тебя обещание».
Теперь я знала, что дразнить его нельзя, поскольку он болен, и говорила ласково, вопросов не задавала, избегая его раздражать. Я захватила с собой свои самые лучшие книжки, Линтон попросил немного почитать вслух, и я как раз собиралась начать, как вдруг Эрншо распахнул дверь настежь: пораскинув мозгами, он налился злобой. Подошел прямо к нам, схватил Линтона за руку и стащил со скамьи.
«Убирайся к себе в комнату! – едва выговорил он, пылая от гнева: лицо у него стало багровое и свирепое. – И ее с собой забери, раз она к тебе ходит! А я останусь здесь. Проваливайте оба!»
Он ругался на нас и не оставил Линтону времени для ответа, буквально вышвырнул его в кухню; при виде меня у него явно чесались кулаки, и я боялась, что он ударит, уронила книгу, и Гэртон пнул ее мне вслед и захлопнул дверь. Возле очага раздался злобный, надтреснутый смех – там стоял этот противный старик, Джозеф, потирал костлявые руки и трясся.
«Я был уверен, что он вас проучит! Что за славный парень! Силы духа ему не занимать. Он знает – да, знает не хуже меня, кому тут быть хозяином – хе-хе-хе! Правильно он вас выставил! Хе-хе-хе!»
«Куда же нам идти? – спросила я у кузена, не обращая внимания на насмешки старого паршивца».
Линтон побелел и весь дрожал. И у меня язык не повернулся бы назвать его милым, Эллен: выглядел он ужасно! Лицо худое, перекошенное от бессильной злобы, глаза огромные… Схватил дверную ручку, трясет – а там заперто изнутри.
«Пусти, не то убью! Пусти, не то убью! – завопил Линтон, срываясь на визг. – Дьявол! Дьявол! Убью! Убью!»
Джозеф вновь разразился скрипучим смехом.
«Это в нем папаша заговорил! – вскричал он. – Так и есть, папаша! Все мы похожи на своих отцов. Не боись, Гэртон, не боись – ему до тебя не добраться!»
Я схватила Линтона за руки и попыталась увести, и он завопил так жутко, что я не осмелилась настаивать. Наконец крики оборвал страшный приступ кашля, изо рта Линтона хлынула кровь, и он повалился на пол. Обезумев от ужаса, я выбежала во двор и принялась что есть мочи звать Циллу. Вскоре та услыхала – она доила коров в сарае за амбаром, – бросила работу и поспешила ко мне. Объяснить, что произошло, я не смогла – не хватало дыхания, поэтому просто затащила ее в дом и огляделась в поисках Линтона. Эрншо вышел проверить, что за вред причинил, и понес бедняжку наверх. Мы с Циллой бросились следом, однако наверху лестницы он остановил меня и сказал: вам туда нельзя, ступайте домой. Я крикнула, что он убил Линтона, и я войду непременно. Тогда Джозеф запер дверь и заявил, что ничего подобного я не сделаю, спросил, уж не рехнулась ли я, как и он. Я стояла на пороге и плакала, пока не вышла экономка. Она заверила, что скоро Линтону полегчает, но крики и шум могут ему навредить, поэтому увела меня в дом чуть ли не силком.
Эллен, я готова была рвать на себе волосы! Я так плакала, что чуть не ослепла, а негодяй, которому ты сочувствуешь, стоял напротив, шикал на меня и повторял, что ни в чем не виноват; наконец, напуганный моими заверениями, что я все расскажу папе и его посадят в тюрьму и повесят, он громко зарыдал и поспешил скрыться, как трус. И все же спровадить его не удалось: когда меня наконец уговорили отправиться восвояси и я выехала за пределы фермы, он внезапно вышел из тени на обочине, остановил Минни и схватил меня за руку.
«Мисс Кэтрин, мне очень жаль, – начал он, – но так нельзя…»
Я ударила его хлыстом, решив, что он хочет меня убить. Гэртон отступил, прорычав грязное ругательство, и я галопом ринулась домой, буквально обезумев от ужаса.
В тот вечер я не пожелала тебе доброй ночи и на следующий не поехала на «Грозовой перевал»; мне очень хотелось, но я боялась узнать, что Линтон мертв, и содрогалась при мысли о том, что придется встречаться с Гэртоном. На третий день я набралась храбрости или устала мучиться в неведении и вновь потихоньку выскользнула из дома. Я отправилась в пять часов и шла пешком – так я надеялась проникнуть в комнату Линтона незамеченной. Однако меня заметили собаки. Цилла вышла встречать и сообщила, что «паренек хорошо поправляется», провела меня в опрятную комнатку с ковром, где, к своей невыразимой радости, я увидела Линтона! Он лежал на диванчике и читал одну из моих книг. Битый час он даже не удосужился со мной заговорить или хотя бы на меня взглянуть, Эллен: в таком дурном настроении он был в тот вечер. Когда же мой кузен открыл рот, то поразил меня в самое сердце: оказывается, это я во всем виновата и устроила переполох, а Гэртон – ни при чем! Не в силах ответить на эту ложь спокойно, я встала и вышла из комнаты. Он слабо крикнул мне вслед: «Кэтрин!» Видно, не привык к такому обращению. Я даже не обернулась и следующий день опять провела дома, почти наверняка решив больше его не навещать. Однако мне было так тяжело ложиться и вставать с кровати, не зная, как он там, что мое решение развеялось, словно дым, даже не успев как следует оформиться. Раньше мне казалось неправильным ехать, теперь – не ехать к нему. Заглянул Майкл и спросил, седлать ли Минни, я ответила «да» и, пока она несла меня по холмам, решила, что тем самым исполняю свой долг. По пути во двор мне пришлось проехать мимо окон на фасаде: скрывать свое присутствие было бесполезно.