«Молодой хозяин в доме, – объявила Цилла, когда я направилась в гостиную».
Я вошла, Эрншо сидел там же, но сразу ушел. Линтон дремал в большом кресле. Приблизившись к огню, я начала серьезным голосом, отчасти и сама веря в свои слова:
«Поскольку я тебе не нравлюсь, Линтон, и ты уверен, что я прихожу, дабы тебе вредить, и утверждаешь так всякий раз, то это наша последняя встреча. Давай же простимся! Передай мистеру Хитклифу, что не желаешь меня видеть и пусть больше не придумывает предлогов для наших встреч».
«Присядь и сними шляпу, Кэтрин, – ответил он. – Ты гораздо счастливее меня и должна быть добрее. Папа столько твердит о моих недостатках и выказывает столько презрения, что моя неуверенность в себе неудивительна. В иные моменты мне кажется, что он прав, и я – полное ничтожество, как он меня называет, и тогда мне становится так горько и обидно, что я ненавижу всех на свете! Я и в самом деле ничтожество и почти всегда в плохом настроении, поэтому если ты решишь уйти, то избавишь себя от многих неприятностей. Только, Кэтрин, тебе следует отдать мне должное: поверь, если бы я смог стать таким же милым, добрым и хорошим, как ты, я бы им стал, причем гораздо более охотно, чем стать счастливым или здоровым. Поверь, твоя доброта заставила меня полюбить тебя сильнее, чем если бы я заслуживал ответного чувства, и, хотя я не могу не показывать тебе свой характер, я очень об этом сожалею и раскаиваюсь – и буду сожалеть и раскаиваться до конца моих дней!»
Я почувствовала, что он говорит правду и я должна его простить, и, хотя мы можем поссориться в любой момент, я обязана прощать его вновь и вновь. Мы помирились – плакали оба, все время моего визита, и я действительно жалела, что у Линтона такая исковерканная натура. Друзьям никогда не будет с ним легко, да и самому Линтону никогда не видать покоя! С того вечера я стала приходить к нему в маленькую гостиную, потому что на следующий день его отец вернулся.
Раза три, наверное, мы были веселы и полны надежд, как в тот первый вечер, остальные мои визиты прошли в тоске и тревоге – то из-за его эгоизма и злобы, то из-за его болезни, однако я научилась переносить почти без малейшей досады и то, и другое. Мистер Хитклиф нарочно меня избегает – я его практически не вижу. В воскресенье я пришла раньше обычного и услышала, как он распекает бедного Линтона за отвратительное поведение накануне. Не знаю, как ему стало об этом известно, если только он не подслушивал! Линтон и правда вел себя гадко, но кроме меня это никого не касается – я прервала нотацию мистера Хитклифа и заявила ему об этом! Он расхохотался и ушел, сказав, что его радует такое мое отношение. С тех пор я напоминаю Линтону говорить гадости шепотом. Ну вот, Эллен, теперь ты слышала все. Не ездить на «Грозовой перевал» я не могу, ведь тогда сделаю несчастными двоих. Если ты не скажешь папе, мы не нарушим ничей покой. Ты ведь не скажешь, правда? С твоей стороны это было бы весьма бессердечно!
– Я приму решение к завтрашнему утру, мисс Кэтрин, – ответила я. – Мне нужно хорошенько подумать, а вы пока отдохните.
Подумала я вслух, в присутствии хозяина: отправилась прямиком к нему и выложила всю историю, не считая ее разговоров с кузеном и любых упоминаний о Гэртоне. Мистер Линтон встревожился не на шутку и огорчился больше, чем хотел мне показать. Утром Кэтрин узнала, что я предала ее доверие и что тайным визитам настал конец. Напрасно она плакала и спорила с запретом, умоляла отца пожалеть Линтона: ей пришлось довольствоваться обещанием, что он напишет и пригласит племянника приехать в усадьбу, однако дальнейших визитов Кэтрин на «Грозовой перевал» ждать не стоит. Вероятно, знай он о действительном положении и здоровье мальчика, то воздержался бы даже от этого слабого утешения.
Глава XXV
– Все это случилось прошлой зимой, сэр, – заметила миссис Дин, – чуть больше года назад. Тогда мне и в голову не пришло, что всего через год я буду развлекать рассказами о них чужого человека! Впрочем, кто знает, долго ли вы останетесь нам чужим? Слишком вы молоды, чтобы довольствоваться одиночеством, и мне почему-то кажется, что нельзя не полюбить нашу Кэтрин, увидев ее хоть раз. Вижу, вы улыбаетесь, но почему же тогда выказываете живой и неподдельный интерес, когда я о ней рассказываю? И почему попросили повесить ее портрет над камином? И почему…
– Перестаньте, мой добрый друг! – вскричал я. – Очень может статься, что я полюблю Кэтрин, только полюбит ли она меня? Я слишком сильно в этом сомневаюсь и не готов рисковать своим спокойствием, поддавшись искушению. К тому же дом мой не здесь – я принадлежу другому миру, куда мне придется вернуться. Продолжайте свой рассказ. Подчинилась ли Кэтрин распоряжениям отца?
– Конечно, – кивнула экономка. – Привязанность к нему все еще была главным чувством в ее сердце, и он говорил без гнева, с глубокой нежностью человека, собирающегося покинуть свое сокровище в опасности среди врагов, где его наказ станет единственной помощью, которую он в силах ей оказать. Через несколько дней хозяин признался мне: «Вот бы мой племянник написал или приехал! Эллен, скажи честно, что ты о нем думаешь: изменился ли он к лучшему или может измениться, когда вырастет?» Очень он хрупок, сэр, ответила я, и вряд ли достигнет зрелости, но одно знаю точно: мистер Хитклиф-младший ничуть не похож на своего отца, и если бы мисс Кэтрин имела несчастье выйти за него замуж, то вполне могла бы с ним управиться, если только по глупости не станет ему слишком потакать. Впрочем, хозяин, у вас предостаточно времени познакомиться с ним и убедиться самому, подходит он ей или нет: до совершеннолетия ему еще четыре с лишним года.
Эдгар вздохнул, подошел к окну и посмотрел в сторону гиммертонской церкви. День выдался мглистый, однако февральское солнце светило, пусть и тускло, пара елей и редкие надгробия виднелись вполне отчетливо.
– Я часто молился о том, – задумчиво произнес он, – что грядет, теперь же страшусь его приближения. Память о том, как я спускался в ту долину в качестве жениха, думал я, покажется мне менее сладкой, чем предвкушение того, что совсем скоро, через несколько месяцев или даже недель, меня положат в унылую яму! Эллен, я был очень счастлив с малюткой Кэйти: зимними ночами и летними днями она скрашивала мою жизнь надеждой. Но я был не менее счастлив, предаваясь размышлениям между тех камней, под сенью старой церкви: лежа долгими июньскими вечерами на зеленом холмике над могилой ее матери и мечтая о том времени, когда меня опустят к ней под землю. Что я могу сделать для Кэйти? Как я ее оставлю? Меня ничуть не волнует, что Линтон – сын Хитклифа, что он заберет ее у меня, если юноша сможет ее утешить после моей смерти. Меня не волнует, если Хитклиф достигнет своей цели и лишит меня последней радости! Вот если Линтон окажется недостойным – всего лишь орудием в руках своего отца – я не смогу ее оставить на него! И, хотя мне будет тяжело растоптать ее пылкое сердце, придется сделать дочь несчастной до конца моих дней и оставить в одиночестве, когда я умру. Милая моя девочка! Лучше бы вверить ее Богу и похоронить раньше, чем я сойду в могилу!
– Вот и вверьте ее Господу, сэр! Если же мы вас потеряем – чего Он не допустит! – по воле Провидения я буду ей другом и наставницей. Мисс Кэтрин – хорошая девушка, и я не боюсь, что она собьется с пути умышленно, а людей, которые выполняют свой долг, всегда ждет награда в конце.
Наступила весна, однако мой хозяин не набирался сил, хотя и возобновил прогулки по парку с дочерью. Неопытная девушка сочла это признаком выздоровления, к тому же на его щеках часто вспыхивал румянец, глаза блестели – она была уверена, что отец поправляется. В день ее семнадцатилетия он не пошел на кладбище из-за дождя, и я спросила:
– Вы, конечно, не пойдете сегодня, сэр?
– Нет, в этом году немного повременю.
Он написал Линтону вновь, выражая огромное желание встретиться; и я ничуть не сомневаюсь, что отец разрешил бы ему приехать, выгляди больной сколько-нибудь презентабельно. Племянник написал явно под чужую диктовку, что мистер Хитклиф возражает против его визита в усадьбу, однако обрадовался, что дядюшка о нем помнит, и выразил надежду повстречать его во время прогулки по окрестностям и лично ходатайствовать, чтобы они с кузиной недолго оставались в разлуке.
Вторая часть письма была попроще – вероятно, мальчик писал сам. Хитклиф знал, что тот способен умолять Кэтрин о встрече вполне красноречиво.
«Я не прошу, – писал он, – чтобы она приехала сюда, но неужели мне не суждено ее увидеть лишь потому, что отец запрещает мне прийти к вам домой, а вы запрещаете ей прийти к нам? Я прошу вас хотя бы изредка ездить в сторону «Грозового перевала» и давать нам обменяться парой слов в вашем присутствии! Мы ничем не заслужили эту разлуку, и вы на меня не сердитесь – у вас нет ни малейших причин меня не любить, сами знаете. Дорогой дядя! Пришлите мне завтра же записку с добрым известием и разрешите к вам присоединиться где угодно, кроме «Долины дроздов». Я верю, личная беседа вас убедит, что характером я пошел не в отца – он утверждает, что я в большей мере ваш племянник, чем его сын, и, хотя мне свойственны недостатки, из-за которых я недостоин Кэтрин, она их прощает, и ради нее вы тоже должны это сделать. Вы спрашиваете про мое здоровье – оно получше, но пока я лишен надежды и обречен на одиночество или общество тех, кто никогда меня не любил и не полюбит, разве могу я радоваться жизни и чувствовать себя хорошо?»
Хотя Эдгар и сочувствовал юноше, он не мог удовлетворить его просьбу, потому что был не в силах сопровождать Кэтрин. Пожалуй, отложим до лета, ответил он, пока можно поддерживать переписку, чтобы племянник получал советы и утешения, в которых так нуждается, ведь положение его в семье тяжелое. Линтон подчинился и, если бы ему дали волю, вероятно, все испортил бы, наполнив свои письма бесконечными жалобами и сетованиями, но отец следил за ним зорко и, разумеется, настаивал на том, чтобы видеть каждую строчку, вышедшую из-под пера моего хозяина; поэтому вместо перечисления личных бед и страданий, занимавших его помыслы почти целиком, юноша твердил о жестокости вынужденной разлуки с милой подругой и мягко намекал, что мистер Линтон обязан разрешить свидание в ближайшее время, иначе он заподозрит, что его нарочно кормят пустыми обещаниями.