«Я не знаю, что с ним делать, и если мне никто не поможет, он умрет!»
«Выйди вон! – вскричал хозяин. – Никому из нас нет дела, что с ним будет, а если тебе не все равно, иди и заботься о нем или запри дверь и оставь в покое».
Тогда она принялась приставать ко мне, и я сказала, что с меня достаточно возни с этим нытиком. У каждой из нас – свои обязанности, и забота о Линтоне лежит на ней – так распорядился мистер Хитклиф.
Даже не знаю, как они там управлялись. Полагаю, он раздражался по любому поводу и стонал день и ночь, и ей редко удавалось передохнуть, судя по бледному лицу и запавшим глазам. Иногда Кэтрин спускалась на кухню с потерянным видом и явно хотела попросить помощи, но я не рискнула бы ослушаться хозяина (я никогда не нарушаю его приказов, миссис Дин), и, хотя я считала, что за Кеннетом можно бы и послать, в мои обязанности не входили ни советы, ни жалобы, вот я туда и не лезла. Пару раз после того, как все лягут, мне случалось открыть дверь и застать ее плачущей на верхней площадке, и я поскорее захлопывала дверь, не желая поддаваться жалости. Мне и правда бывало ее жаль, но терять свое место – нет уж, увольте!
Наконец однажды ночью она напугала меня до чертиков, решительно войдя в мою комнату и заявив с порога:
«Передайте мистеру Хитклифу, что его сын умирает – я уверена, на этот раз так оно и есть. Сейчас же вставайте и скажите ему!»
Произнеся эту речь, она удалилась. Я пролежала четверть часа, прислушиваясь и дрожа – ни звука, в доме было тихо.
Она ошиблась, сказала я себе, он справится, вмешиваться ни к чему. Я задремала, но мой сон омрачили во второй раз громким звоном колокольчика – единственного колокольчика в доме, повешенного для Линтона. Хозяин велел мне проверить, в чем дело, и передать им, что шума он больше не потерпит.
Тогда я передала ему слова Кэтрин. Он выругался, через пару минут появился с зажженной свечой и отправился к ним в комнату. Я пошла следом. Миссис Хитклиф сидела у постели, сложив руки на коленях. Ее свекор вошел, поднес свечу к лицу Линтона, потрогал его и повернулся к ней.
– А теперь… – проговорил он. – Кэтрин, что вы чувствуете?
Она промолчала.
– Что вы чувствуете, Кэтрин? – повторил Хитклиф.
– Больше ему ничто не угрожает, и я свободна. Вроде бы мне должно стать хорошо, но… – продолжила она с нескрываемой горечью, – вы так надолго оставили меня сражаться со смертью один на один, что я чувствую и вижу лишь смерть! Я и сама как смерть!
Да и выглядела она как смерть! Я налила ей немного вина. Вошли Гэртон с Джозефом, разбуженные звоном колокольчика и топотом ног, слышавшие наш разговор снаружи. Полагаю, Джозеф был рад, что паренька не стало, Гэртон же казался расстроенным, хотя больше смотрел на Кэтрин, чем думал о Линтоне. Хозяин приказал ему возвращаться в постель – лишняя помощь нам не требовалась. После он велел Джозефу перенести тело в его спальню, а мне – вернуться в мою, оставив миссис Хитклиф в одиночестве.
Утром он отправил меня передать, что ей следует спуститься к завтраку. Кэтрин была раздета – похоже, собиралась спать – и сказала, что больна, чему я не удивилась. Я уведомила мистера Хитклифа, и он ответил:
«Ладно, подождем до похорон. Поднимись, спроси у нее, что нужно, и отнеси наверх. Как только ей полегчает, сообщи мне».
Кэйти провела наверху две недели, со слов Циллы, которая навещала ее дважды в день и хотела бы проявить гораздо больше дружелюбия, но та гордо пресекла все ее попытки.
Хитклиф поднялся лишь раз, чтобы показать ей завещание Линтона. Все движимое имущество, и ее, и свое, он оставил отцу: беднягу вынудили это сделать угрозами или обманом за время недельного отсутствия Кэтрин, когда умер его дядя. Будучи несовершеннолетним, распоряжаться землями он не мог. Однако мистер Хитклиф заявил на них свои права в качестве наследника после жены и сына и присвоил их на вполне законных основаниях, как мне кажется. В любом случае, Кэтрин не имела ни денег, ни друзей, чтобы за нее вступиться.
– Больше никто, – заверила Цилла, – не подходил к ее двери, кроме меня, и никто о ней даже не спрашивал. Впервые она спустилась в дом днем в воскресенье. Когда я принесла ей обед, она воскликнула, что больше не выдержит в холоде, и я сообщила, что хозяин собирается в «Долину дроздов», и мы с Эрншо ей не помешаем. Заслышав стук копыт, она спустилась вся в черном, просто заправив свои желтые патлы за уши, по-квакерски: и причесаться-то не удосужилась.
По воскресеньям мы с Джозефом ходим в часовню. («В приходской церкви, как вы знаете, сейчас нет священника, – объяснила мне миссис Дин, – и они называют часовней место в Гиммертоне, где собираются то ли методисты, то ли баптисты»). Так вот, Джозеф ушел, а я почла своим долгом остаться дома. За молодыми людьми всегда лучше присматривать кому-нибудь из взрослых, ведь Гэртон, при всей своей застенчивости, вовсе не образчик добродетели. Я ему объяснила, что его кузина наверняка придет с нами посидеть; поскольку она привыкла соблюдать день отдохновения, то лучше бы ему убрать подальше свои ружья и не заниматься мелкими делами, пока она с нами. Ворвань и порох исчезли в ту же минуту. Видно, ему хотелось составить ей компанию, да и привести себя в порядок он был бы не прочь, и я со смехом (в присутствии хозяина я, конечно, не смеюсь) предложила ему свою помощь, потешаясь над его смущением. Он насупился и начал ругаться.
– Так вот, миссис Дин, – продолжила Цилла, видя мое неудовольствие, – вы наверняка думаете, что ваша барышня слишком хороша для мистера Гэртона, и тут вы правы, но мне ох как приятно сбить с нее спесь. Чего стоит вся ее ученость и элегантность? Она бедна, как вы и я, и даже беднее нас с вами: вы-то копите денежку, да и я понемногу двигаюсь в том же направлении.
Гэртон принял помощь Циллы, та наговорила ему комплиментов, чем привела его в хорошее настроение. Когда появилась Кэтрин, он попытался расположить ее к себе, отринув прошлые обиды.
– Миссис вошла, – рассказывала экономка, – ледяная, как сосулька, и гордая, как принцесса. Я встала и предложила ей свое кресло, но она задрала нос. Эрншо также поднялся и пригласил ее присесть на скамью, поближе к огню: он был уверен, что она продрогла.
– Я дрогла месяц с лишним, – заявила она, вложив в это слово все свое презрение.
И она уселась поодаль от нас обоих. Согревшись, Кэтрин огляделась по сторонам и обнаружила на шкафу стопку книг, вскочила и потянулась к ним, но достать не смогла. Кузен понаблюдал за ее усилиями и наконец набрался храбрости ей помочь – она подставила подол и Гэртон побросал туда первые попавшиеся томики.
Парень счел это большим успехом. Благодарности он не дождался, и все же ему было приятно, что кузина приняла его помощь. Гэртон осмелел – встал позади нее и начал тыкать в старые картинки, поразившие его воображение, ничуть не обескураженный хамской манерой, с которой она выдергивала страницу из-под его руки. Он чуть отодвинулся и вместо книги стал смотреть на нее. Кэтрин продолжала читать или выискивать интересные места. Постепенно внимание Гэртона сосредоточилось на ее густых шелковистых волосах: лица кузины он не видел, а она не видела его. И, вероятно, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, как ребенок, тянущийся к свече, он под конец перешел от взглядов к прикосновениям – протянул руку и погладил локон осторожно, словно птичку. Миссис Хитклиф взвилась с таким видом, словно он вонзил ей нож в шею.
– Сейчас же отойди! Как ты смеешь ко мне прикасаться? Зачем ты там стоишь? – вскричала она с отвращением. – Терпеть тебя не могу! Я уйду наверх, если еще раз подойдешь.
Мистер Гэртон отпрянул с наиглупейшим видом, тихо сел на скамью, и Кэтрин продолжила листать страницы. Через полчаса Эрншо подошел ко мне и зашептал на ухо:
– Цилла, попроси ее почитать нам! Я измаялся от безделья, и мне захотелось ее послушать. Не говори, что я попросил, скажи как бы от себя.
– Мистер Гэртон хочет, чтобы вы нам почитали, мэм, – тут же объявила я. – Это будет очень любезно с вашей стороны и весьма его обяжет.
Она нахмурилась, подняла взгляд и ответила:
– Мистер Гэртон и все вы должны понять раз и навсегда, что я отвергаю любые лицемерные притязания на любезность, которые вы имеете наглость мне предлагать. Я вас презираю, и мне не о чем с вами говорить! Когда я готова была отдать жизнь за одно доброе слово или хотя бы взгляд, вы все меня сторонились. Я не стану вам плакаться! Сюда меня выгнал холод, а вовсе не жажда вашего общества или желание вас развлекать.
– Что я мог поделать? – начал Эрншо. – В чем я-то виноват?
– Ах да, ты ни при чем, – откликнулась миссис Хитклиф. – Твое сочувствие мне и не требовалось никогда!
– Я предлагал, и не раз, – воскликнул он, распаляясь от ее дерзости, – я просил мистера Хитклифа позволить мне провести ночь у гроба вместо тебя…
– Замолчи! Я уйду во двор или куда угодно, лишь бы не слышать твой противный голос! – вскричала моя юная госпожа.
Гэртон пробурчал, что она может убираться к черту, схватил ружье и вернулся к своим воскресным занятиям. В выражениях он больше не стеснялся, и она сочла за лучшее вернуться к уединению, но наступили морозы, и, презрев свою гордость, миссис Хитклиф была вынуждена все чаще снисходить до нашего общества. Однако я позаботилась о том, чтобы она больше не глумилась над моими лучшими чувствами: с тех пор я стала вести себя столь же чопорно, как и она, и никто из нас не относится к ней не то что с любовью – с мало-мальской приязнью. Да она и не заслуживает добрых чувств: ей только слово скажи, так сразу скривится, никакого уважения! Даже на хозяина огрызается, за что и получает, и чем больше ей достается, тем злее она становится.
Поначалу, услышав рассказ Циллы, я хотела бросить все дела, снять домик и забрать Кэтрин к себе, но мистер Хитклиф позволил бы это не раньше, чем дал съехать Гэртону, и на данный момент я не вижу для нее другого выхода, кроме как выйти замуж повторно, в чем я ей подсобить не в силах.