Так закончилась история миссис Дин. Несмотря на пророчество доктора, я быстро набираюсь сил, и, хотя сейчас лишь вторая неделя января, я хочу взобраться на лошадь через денек-другой, поехать на «Грозовой перевал» и уведомить своего хозяина о том, что следующие полгода проведу в Лондоне. Если ему угодно, пусть подыскивает себе другого жильца, который заселится после октября. Еще одну зиму здесь я точно не выдержу!
Глава XXXI
Вчера было ясно, тихо и морозно. Я отправился на ферму, как и предполагал; экономка упросила меня вручить записочку ее юной госпоже, и я не смог отказать, поскольку почтенная женщина не видела ничего странного в своей просьбе. Передняя дверь стояла нараспашку, ворота же ревностно держали оборону, как и в мой прошлый визит. Я постучал и окликнул Эрншо, возившегося среди грядок, он снял цепь, и я вошел. Для деревенского жителя парень весьма хорош собой, как я заметил в этот раз, хотя и прилагает все усилия, чтобы пользоваться своими преимуществами как можно меньше.
Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. Он ответил, что нет, но к обеду вернется. Было уже одиннадцать, и я объявил о своем намерении зайти и подождать. Парень тут же бросил инструменты и проводил меня в дом, причем держался скорее как сторожевой пес, нежели как хозяин.
Мы вошли вместе, Кэтрин была там – возилась с овощами, помогая готовить обед, и выглядела гораздо более угрюмой и менее пылкой, чем при нашей первой встрече. Она едва подняла на меня взгляд и продолжила заниматься своим делом, как и прежде не утруждая себя элементарной вежливостью – не ответила ни на мой поклон, ни на пожелание доброго утра.
«Она вовсе не кажется такой приветливой, как миссис Дин пыталась меня убедить, – подумал я. – Красавица, конечно, но отнюдь не ангел».
Эрншо угрюмо попросил ее отнести все в кухню.
– Сам неси, – ответила она, оттолкнув от себя кухонные принадлежности, как только закончила, и вернулась на табурет возле окна, где принялась вырезать фигурки птиц и зверей из очистков брюквы. Я подошел, делая вид, что хочу посмотреть на сад, и, как мне казалось, ловко и незаметно для Гэртона уронил ей на колени записку миссис Дин, но она стряхнула ее и громко спросила: – Это еще что?
– Письмо от вашей старой знакомой, экономки из усадьбы, – ответил я, раздосадованный тем, что мой хороший поступок раскрыт, и опасаясь, что письмо сочтут моим собственным.
Кэтрин с радостью бы его подняла, однако Гэртон успел раньше, схватил записку и сунул в карман, заявив, что мистер Хитклиф должен взглянуть на нее первым. Кэтрин молча от нас отвернулась, украдкой вынула носовой платок и приложила к глазам, а ее кузен, который так и не смог перебороть в себе сострадание, достал письмо и швырнул на пол возле нее с самым нелюбезным видом. Кэтрин подхватила листок и тут же прочла, потом задала мне несколько вопросов об обитателях своего бывшего дома и, посмотрев на горы, прошептала:
– Как же хочется покататься на Минни! Как же хочется полазать по горам! Ах, я устала – ужасно устала сидеть на одном месте, Гэртон!
Она положила свою красивую головку на подоконник, испустив то ли зевок, то ли стон, и погрузилась в невеселые мысли, нисколько не заботясь о том, смотрим мы на нее или нет.
– Миссис Хитклиф, – заговорил я, немного помолчав, – вы, наверное, и не догадываетесь, что я ваш знакомый, причем настолько близкий, что мне даже странно, почему вы сидите и не разговариваете со мной! Моя экономка болтает о вас без устали, всячески восхваляет и будет глубоко разочарована, если я вернусь без новостей от вас, упомянув лишь, что письмо вы получили и не сказали ничего!
Она заметно удивилась и уточнила:
– Эллен вы понравились?
– Даже очень, – без особой уверенности ответил я.
– Тогда передайте ей, что я ответила бы на письмо, но писать мне нечем и не на чем: у меня нет даже книг, чтобы листок вырвать.
– Нет книг! – воскликнул я. – Возьму на себя смелость поинтересоваться: как же вы без них обходитесь? Я частенько скучаю в усадьбе, хотя к моим услугам большая библиотека. Заберите у меня книги, и я впаду в отчаяние!
– Я читала постоянно, когда они у меня были, – призналась Кэтрин. – Мистер Хитклиф не читает никогда, поэтому вздумал лишить меня книг. Уже много недель я ни одной даже не открывала. Лишь раз порылась в богословских залежах Джозефа, к его великому возмущению, и еще, Гэртон, нашла тайник в твоей комнате – несколько томиков на латыни и греческом, сказки и поэзия – все мои старые друзья. Сюда я привезла последние, и ты утащил их, как сорока серебряные ложечки, просто из любви к воровству – тебе-то они ни к чему. Или же спрятал их из вредности: если сам не можешь ими воспользоваться, так пусть не достанутся никому! Не твоя ли зависть надоумила мистера Хитклифа отнять мои сокровища? Так знай, почти все они хранятся в голове и в сердце, и ты не сможешь меня их лишить!
Эрншо густо покраснел, когда кузина заявила во всеуслышание о его тайных запасах, и с негодованием принялся отвергать ее обвинения.
– Мистер Гэртон желает расширить свой багаж знаний, – заметил я, встав на его защиту. – Им движет не зависть, а восхищение вашими достижениями. Через несколько лет он тоже станет знатоком книг.
– А сам хочет, чтобы я тем временем превратилась в тупицу, – заявила Кэтрин. – Слышала я, как он пытается читать по складам и что за чудные ошибки допускает! Вот бы ты повторил нам старинную балладу «Набег»[3], которую разбирал вчера – это было ужасно смешно! Я слышала все: и как читал, и как листал словарь, выискивая трудные слова, и как ругался, потому что не мог ни прочесть, ни понять их объяснения!
Молодой человек явно полагал, что с ее стороны очень дурно смеяться сначала над его невежеством, а потом над потугами от него избавиться. Я был с ним согласен и, вспомнив историю миссис Дин о первой попытке Эрншо развеять мрак, в котором он воспитывался, заметил:
– Миссис Хитклиф, все мы когда-то начинали учиться, спотыкались и падали на пути к знаниям, и, если бы наши учителя не помогали, а глумились над нами, мы и поныне спотыкались бы и падали.
– О, я ничуть не желаю ограничивать его тягу к знаниям, – заверила Кэтрин, – и все же он не имеет права присваивать чужое и выставлять его на посмешище своими нелепыми ошибками и неправильным произношением! С этими книгами у меня связаны дорогие сердцу воспоминания, и я не хочу, чтобы он осквернял своими грубыми устами хоть прозу, хоть поэзию! Кстати, он выбрал мои любимые отрывки, которые я особенно люблю повторять – словно нарочно надо мной издевается!
Гэртон молчал, грудь его судорожно вздымалась: он мучительно страдал от унижения и едва справлялся с гневом. Как истинный джентльмен, я поднялся, желая сгладить неловкую паузу, встал в дверном проеме и сделал вид, что любуюсь пейзажем. Он последовал моему примеру и вышел из комнаты, но вскоре вернулся, неся в руках полдюжины книг, швырнул их на колени Кэтрин и воскликнул:
– Забирай! Не желаю больше ни слышать, ни даже думать про них!
– Мне они тоже не нужны, – ответила Кэтрин. – Теперь они напоминают мне о тебе, и я их ненавижу!
Она открыла самый потрепанный томик и зачитала фрагмент в сбивчивой манере новичка, потом рассмеялась и отбросила его. «Слушайте!» – продолжила она с издевкой и продекламировала в том же духе куплет из старой баллады.
Дальнейших мучений самолюбие Гэртона дожидаться не стало: я услышал, как ее дерзкий язычок получил по заслугам. Юная негодница сделала все, чтобы ранить нежные чувства своего неотесанного кузена, и физическое насилие стало единственным доводом, с помощью которого он смог сравнять счет и отплатить своей обидчице. После он собрал книги и швырнул в огонь. Я прочел на его лице, каких усилий ему стоила эта жертва. Мне показалось, что, пока они горели, Гэртон вспоминал об удовольствии, которое успел получить, думал о торжестве и нескончаемом удовольствии, которого лишился, прервав свои тайные занятия. Пока на его пути не возникла Кэтрин, бедняге вполне хватало дневного труда и грубых животных удовольствий. Стыд перед насмешками и надежда заслужить ее одобрение стали для него первыми стимулами к устремлениям более высоким, но обернулись сплошным разочарованием и привели к прямо противоположному результату.
– Другой пользы от них скотина вроде тебя и не получит! – вскричала Кэтрин, облизывая разбитую губу и с негодованием глядя в пламя.
– Лучше придержи язык! – свирепо рявкнул он.
От волнения он больше ничего не смог сказать и поспешно бросился к выходу. Я посторонился, но не успел он перешагнуть порог, как мистер Хитклиф его окликнул и положил руку ему на плечо.
– Что случилось, мой милый?
– Ничего! – буркнул он и удалился, чтобы насладиться своим горем и гневом в одиночестве.
Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
– Было бы странно самому расстроить собственные планы, – пробормотал он, не зная, что я стою позади. – Но когда я ищу в Гэртоне сходство с его отцом, я каждый раз вижу сходство с ней! Какого черта он так на нее похож?! Это почти невыносимо!
Он опустил взгляд и угрюмо вошел в дом. На лице его появилось беспокойное, тревожное выражение, которого я прежде не замечал, да и похудел он изрядно. Невестка, завидев его в окно, немедленно убралась на кухню, и я остался один.
– Рад видеть, что вы вновь на ногах, мистер Локвуд, – сказал он в ответ на мое приветствие, – отчасти из эгоистических побуждений: не думаю, что в этой глуши быстро найду вам замену. Я не раз удивлялся, что привело вас сюда.
– Боюсь, сэр, пустая блажь, – ответил я, – и она же гонит меня прочь. На следующей неделе я отправляюсь в Лондон и хочу предупредить, что не намерен продлевать аренду «Долины дроздов» после истечения года. Полагаю, я больше не буду там жить.
– Оно и понятно, наверное, устали жить затворником? Если надеетесь не заплатить за жилье лишь потому, что съезжаете, то напрасно: я всегда взыскиваю, что мне причитается.