– Ничего не хочу: дома меня ждет ужин. Вы тоже присядьте, миссис Дин. Кто бы мог подумать, что он умрет! Рассказывайте, как до этого дошло. Говорите, их еще долго не будет – я про молодежь?
– Долго! Каждый вечер ругаю их за поздние прогулки, но им до меня и дела нет. Хотя бы выпейте нашего доброго эля, сразу полегчает: вид у вас усталый.
Не успел я отказаться, как она поспешила за элем, и Джозеф спросил, с каких это пор старая греховодница привечает дома поклонников да еще угощает их припасами из хозяйского подвала. Глаза бы его на такое не глядели, добавил вредный старик.
Миссис Дин не стала отвечать и вернулась с серебряной кружкой пенного, содержимое которой я принялся нахваливать чем дальше, тем больше. После мне довелось услышать продолжение истории Хитклифа. Кончил он странно, как она выразилась.
– Меня вызвали на «Грозовой перевал» через две недели после того, как вы нас покинули, – сообщила экономка, – и я с радостью туда отправилась ради Кэтрин. Первая беседа с ней меня расстроила и потрясла: с нашего расставания она очень сильно изменилась. Мистер Хитклиф не объяснил, почему передумал насчет меня, просто сказал, что я ему нужна и он устал видеть Кэтрин: я должна расположиться в маленькой гостиной и держать госпожу при себе. Ему вполне хватило бы видеть ее раз или два в день. Кэтрин такое решение устраивало, и я незаметно перенесла множество книг и других предметов, составлявших ее досуг в усадьбе, и льстила себя надеждой, что мы сможем обосноваться вполне терпимо. Заблуждение мое продлилось недолго. Поначалу Кэтрин успокоилась, но вскоре стала раздражительной и тревожной. Во-первых, ей не разрешалось выходить за пределы сада, и с наступлением весны она затосковала в заточении; во-вторых, я много делала по дому и часто ее покидала, и бедняжка жаловалась на одиночество, предпочитая пререкаться с Джозефом на кухне, чем спокойно сидеть в гостиной без меня. Я не возражала против их стычек, но Гэртону тоже часто приходилось сидеть на кухне, когда хозяину хотелось побыть одному. Сперва она сразу удалялась, стоило ему появиться, или потихоньку подсаживалась ко мне и избегала делать ему замечания или с ним заговаривать (Гэртон же всегда угрюмо молчал), потом изменила свое поведение и принялась его всячески шпынять: осуждала глупость и леность, с недоумением спрашивала, как он умудряется жить такой жизнью – как может просидеть весь вечер, уставившись в огонь, и дремать.
– Эллен, он же как собака, скажи? – однажды заметила она. – Или даже ломовая лошадь. Только работает, ест и спит! Как пусто и уныло у него в голове, должно быть! Ты мечтаешь хоть о чем-нибудь, Гэртон? И если да, то о чем? Ах да, ты же со мной не разговариваешь!
И она уставилась на него, но он ни рта не открыл, ни глаз не поднял.
– Наверное, и сейчас спит, – продолжила Кэтрин. – Дернул плечом, совсем как Юнона делает во сне. Спроси у него ты, Эллен.
– Если не прекратите, мистер Гэртон попросит хозяина запереть вас наверху! – воскликнула я.
Бедняга дернул плечом и сжал кулак, словно был готов пустить его в дело.
– Я знаю, почему Гэртон никогда не разговаривает, если я в кухне! – вскричала она в другой раз. – Боится, что я над ним посмеюсь. Эллен, что думаешь? Однажды он пробовал учиться читать, и из-за того, что я смеялась, сжег свои книги и бросил – ну разве не глупо?
– А разве вы не поступили гадко? – спросила я. – Отвечайте!
– Может, и да, – согласилась она, – но я ведь не думала, что он натворит глупостей! Гэртон, если я дам тебе книгу, возьмешь? Я попробую!
Она вложила ему в руку ту, которую читала сама, Гэртон отшвырнул книжку прочь и пробурчал, что свернет ей шею, если не прекратит.
– Ладно, положу пока сюда, в ящик стола, и пойду спать.
Она шепнула мне, чтобы я посмотрела, возьмет он или нет, и ушла. Гэртон даже близко не подошел, о чем я и сообщила ей утром, к ее большому огорчению. Я видела, что она переживает из-за упорной угрюмости и праздности своего кузена: совесть твердила ей, что она сама отпугнула его от работы над собой, однако изобретательность помогла Кэтрин исправить положение. Пока я занималась глажкой и другими домашними делами, которые не сделаешь в гостиной, она приносила какую-нибудь приятную книгу и читала мне вслух. Когда там был Гэртон, она бросала чтение на самом интересном месте и оставляла открытую книгу для него, но он уперся, как мул, и вместо того, чтобы заглотить наживку, в дождливую погоду взял за обыкновение курить с Джозефом: они сидели по бокам очага, словно два автоматона, и старший был слишком туг на ухо, чтобы разбирать ее «нечестивую околесицу», а младший изо всех сил делал вид, что не обращает на нее внимания. В погожие вечера он отправлялся пострелять на пустоши, и Кэтрин зевала и вздыхала, приставала ко мне с разговорами и тут же убегала в сад или во двор, стоило мне начать; наконец, в качестве последнего средства расплакалась и заявила, что устала жить – жизнь ее никчемна.
Мистер Хитклиф все больше и больше нас сторонился, почти изгнал Эрншо из общей комнаты. Из-за несчастного случая в начале марта тому пришлось на несколько дней буквально обосноваться в кухне. Когда он бродил по горам, ружье взорвалось у него в руках, и он потерял довольно много крови, прежде чем добрался домой. В результате он оказался прикован к очагу и был вынужден соблюдать покой, пока не поправится. Кэтрин это вполне устраивало: в любом случае, она возненавидела свою комнату наверху как никогда и все время заставляла меня находить себе дела внизу, чтобы она могла меня сопровождать.
В Светлый понедельник Джозеф погнал скот на ярмарку в Гиммертоне, а я после полудня занялась на кухне бельем. Эрншо как обычно сидел с мрачным видом в углу, моя маленькая хозяйка коротала время, рисуя картинки на стеклах и распевая песенки, перемежая их тихими восклицаниями и нетерпеливыми взглядами в сторону своего кузена, который упорно курил и смотрел на огонь. В ответ на мою просьбу не загораживать мне свет она перешла к очагу. Занятая своим делом, я почти не обращала на нее внимания и вдруг услышала:
– Знаешь, Гэртон, я кое-что поняла: я хочу, чтобы ты… То есть я рада, что ты… В общем, теперь я хочу, чтобы ты был моим кузеном, только, прошу, не сердись и не веди себя со мной так грубо.
Гэртон не ответил.
– Ты меня слышишь? Гэртон-Гэртон-Гэртон!
– Отстань! – ожесточенно прорычал он.
– Давай ее сюда, – проговорила она, осторожно протягивая руку и вынимая у него изо рта трубку.
Не успел он спохватиться, как сломанная трубка полетела в огонь. Гэртон выругался и взял другую.
– Погоди! – вскричала Кэтрин. – Сначала выслушай, я не могу говорить, когда клубы дыма летят мне в лицо!
– Да иди ты к черту! – воскликнул он гневно. – А меня оставь в покое!
– Нет уж, – наседала она, – не оставлю: я ума не приложу, как сделать, чтобы ты со мной поговорил, ты ведь даже слушать меня не желаешь! Когда я назвала тебя глупым, то не имела в виду ничего плохого – я не имела в виду, что тебя презираю. Ну же, обрати на меня внимание, Гэртон! Ты ведь мой кузен и должен меня принять!
– Я не желаю связываться ни с тобой, ни с твоей поганой гордостью, ни с твоими чертовыми насмешками! – ответил он. – Да будь я проклят, если посмотрю еще хоть раз в твою сторону! Сейчас же убирайся отсюда!
Кэтрин помрачнела и вернулась к окну, кусая губу и мурлыкая причудливую мелодию, чтобы скрыть подступившие слезы.
– Вам нужно подружиться с кузиной, мистер Гэртон, – вмешалась я, – раз уж она раскаялась в своей чванливости. Вам это только на пользу: вы станете другим человеком с такой компаньонкой.
– Хороша компаньонка! – вскричал юноша. – Она же меня ненавидит и считает недостойным чистить ей башмаки! Нет, хоть королем меня сделайте, я не стану больше искать ее расположения!
– Сам ты меня ненавидишь, а не я тебя! – всхлипнула Кэйти, больше не скрывая чувств. – Ты ненавидишь меня так же, как мистер Хитклиф, и даже больше!
– Проклятая лгунья! – взвился Эрншо. – Зачем, по-твоему, я сотни раз за тебя заступался, рискуя его разозлить? Ты же тем временем презирала меня, насмехалась и… Продолжай в том же духе, а я пойду и скажу ему, что ты выживаешь меня из кухни!
– Я не знала, что ты принимал мою сторону, – всхлипнула она, утирая глаза, – и была несчастна и зла на всех, но теперь говорю тебе спасибо и умоляю меня простить!
Она вернулась к очагу и протянула Гэртону руку. Он насупился, словно грозовая туча, настырно сжал кулаки и уставился в пол. Вероятно, Кэтрин инстинктивно поняла, что причиной такого угрюмого поведения стало закоренелое упрямство, а вовсе не злоба: постояв в нерешительности, она наклонилась и нежно поцеловала его щеку. Маленькая негодница думала, что я ничего не замечу, и как ни в чем не бывало заняла свое место у окна. Я неодобрительно покачала головой, Кэтрин покраснела и прошептала:
– Что мне еще оставалось, Эллен? Руки пожать он не захотел, глаз не поднимал – я должна как-то ему показать, что он мне нравится, что я хочу дружить!
Не знаю, убедил ли поцелуй Эрншо или нет: он долго просидел, старательно пряча лицо, и потом не знал, куда девать глаза.
Тем временем Кэтрин аккуратно обернула белой бумагой красивую книгу, завязала ленточку и надписала: «Мистеру Гэртону Эрншо». Она попросила меня выступить в качестве посланницы и передать подарок.
– Скажи, что я научу его правильно читать, если он возьмет книгу, а если откажется, я уйду наверх и больше никогда не буду его дразнить.
Я отнесла подношение и передала послание под бдительным присмотром моей хозяйки. Гэртон руки не протянул, и я положила книгу ему на колени. Впрочем, сбрасывать подарок он тоже не стал. Я вернулась к работе. Кэтрин опустила голову и руки на стол, дождалась, когда зашуршит бумага, встала и потихоньку села рядом с кузеном. Он вздрогнул, лицо его просияло: вся грубость и хмурая неприязнь его покинули, хотя поначалу он не мог набраться смелости и вымолвить хоть слово в ответ на вопросительный взгляд и произнесенные шепотом извинения.