– Нелли, поди сюда! Уже утро? Мне нужен свет.
– Уже четыре, – ответила я. – Если понадобится свеча, чтобы забрать ее наверх – можете зажечь от очага.
– Нет, наверх я не хочу, – возразил он. – Заходи, разожги мне огонь и сделай все, что нужно по хозяйству.
– Сначала раздую угли, иначе и нести нечего, – ответила я, беря стул и мехи.
Тем временем он бродил туда-сюда в состоянии, близком к помешательству, и тяжелые вздохи сменяли друг друга так часто, что между ними он вряд ли успевал дышать.
– Когда рассветет, я пошлю за Грином, – сказал он, – хочу прояснить кое-какие юридические вопросы, пока в состоянии этим заниматься. Завещания я так и не составил и не знаю, что делать со своим имуществом. Вот бы оно вообще исчезло с лица земли!
– Не надо так говорить, мистер Хитклиф, – вмешалась я. – Составлять завещание вам рановато: сначала нужно загладить совершенные вами несправедливости! Вот уж не думала, что у вас сдадут нервы, однако это произошло, причем почти исключительно по вашей вине. То, как вы провели последние три дня, свалило бы с ног и титана. Поешьте немного и отдохните. Взгляните на себя в зеркало и увидите, что вам необходимо и то, и другое. Щеки у вас запали, глаза налились кровью как у человека, умирающего от голода и слепнущего от недостатка сна.
– Я не виноват, что не могу ни есть, ни спать, – ответил он. – Уверяю тебя, это происходит не по моей воле. Я сделаю и то, и другое, как только смогу. С тем же успехом ты можешь требовать от человека, что барахтается в воде, чтобы он отдыхал на расстоянии вытянутой руки от берега! Сначала нужно доплыть и уже тогда отдыхать. Ладно, забудь про мистера Грина. Что же до моих злодеяний, то я в них ничуть не раскаиваюсь, ведь никакой несправедливости я не совершал. Я очень счастлив, и в то же время мне чего-то не хватает. Душа моя в своем блаженстве убивает тело, но не удовлетворяет собственные нужды.
– Счастливы, хозяин? – вскричала я. – Странное это счастье! Если пообещаете выслушать меня без гнева, я предложу совет, который мог бы сделать вас счастливее.
– Что за совет? – заинтересовался он. – Давай!
– Сами знаете, мистер Хитклиф, – начала я, – с тринадцати лет вы вели эгоистичный, неподобающий доброму христианину образ жизни и, вероятно, ни разу не открывали Библию. Вы позабыли, о чем там говорится, и теперь так просто и не вспомните. Не послать ли нам за священником любой конфессии, чтобы он объяснил вам, насколько далеко вы отступили от ее заветов и насколько вы теперь непригодны для рая, если не изменитесь на пороге смерти?
– Нелли, я скорее благодарен, чем разгневан, – заметил он, – ведь ты напомнила, как именно я хочу быть похороненным. Пусть меня отнесут на кладбище вечером. Ты с Гэртоном, если угодно, можете меня проводить и обязательно проследите, чтобы могильщик выполнил мои указания насчет двух гробов! Священника не надо, без речей тоже обойдусь… Говорю же, я почти обрел свой рай. Тот, что для всех прочих, мне не нужен.
– Вам не приходило в голову, что если продолжите отказываться от еды и из-за этого умрете, то вас откажутся хоронить на освященной земле? – воскликнула я, пораженная его безбожным равнодушием. – Как вам такое понравится?
– Не посмеют, – отмахнулся он, – в противном случае придется перезахоронить меня тайком, иначе вы собственноручно убедитесь, что со смертью ничего не заканчивается!
Заслышав, что другие домашние проснулись, он удалился в свое логово, и я вздохнула с облегчением. После полудня, когда Джозеф с Гэртоном ушли работать, он вновь явился на кухню и с безумным видом попросил меня посидеть в доме: ему хотелось, чтобы кто-нибудь с ним побыл. Я отказалась, напрямик заявив, что его странные разговоры и поведение меня пугают, и я не имею ни крепких нервов, ни особого желания составить ему компанию.
– Похоже, ты считаешь меня чуть ли не одержимым, – заметил он со зловещим смешком, – ужасным существом, которому не место в приличном доме. – Обратившись к Кэтрин, что была здесь же и спряталась за меня при его приближении, он добавил полунасмешливо: – А ты пойдешь, цыпа? Не бойся, не обижу. Для тебя я теперь хуже дьявола! Ну и ладно, у меня есть та, что не побрезгует моим обществом! Богом клянусь, она не отступится! Черт побери, это невыносимо даже для моей плоти и крови!
Хозяин больше не искал нашего общества. В сумерках он удалился в свою спальню. Всю ночь напролет и до позднего утра мы слышали, как он стонет и разговаривает сам с собой. Гэртон рвался к нему, и я отправила его за мистером Кеннетом. Когда доктор пришел, я спросила разрешения войти и попробовала открыть дверь, но та оказалась заперта, и Хитклиф велел нам убираться к черту. Ему полегчало и хотелось побыть одному. Доктор удалился ни с чем.
Следующий вечер выдался очень дождливым, лило как из ведра до самого рассвета. На утренней прогулке вокруг дома я приметила, что окно хозяина распахнуто и внутрь льется дождь. Не может он лежать в кровати, подумала я, такой ливень промочил бы его до костей. Наверное, встал или вышел. Не буду мешкать, схожу-ка и проверю!
Открыв дверь вторым ключом, я бросилась раздвигать панели, поскольку спальня была пуста, и заглянула внутрь. Мистер Хитклиф был там – лежал на спине. Глаза его взирали на меня так живо и пронзительно, что я вздрогнула, и еще казалось, что он улыбается. Ни за что не подумала бы, что он мертв, но его лицо и шея вымокли от дождя, с постели капала вода, и лежал он совершенно неподвижно. Створка моталась от ветра туда-сюда, чиркая по руке, покоившейся на подоконнике, и кровь из пореза не сочилась – я дотронулась, и все сомнения отпали: он был мертвый и окоченевший.
Я заперла окно, убрала со лба его черные волосы и попыталась закрыть ему глаза, чтобы по возможности погасить этот жуткий, как будто живой, ликующий взгляд, пока никто другой его не увидел. Веки не опускались, словно насмехаясь над моими усилиями, и им вторили разомкнутые уста и острые белые зубы! Испытав очередной приступ малодушия, я завопила, призывая Джозефа. Старик засуетился, зашумел, но наотрез отказался прикасаться к покойнику.
– Дьявол прибрал его душу! – вскричал он. – Да и тушу пускай забирает, не жалко! Эх, каким злыднем он смотрит! Как скалится смерти в лицо! – И старый грешник тоже осклабился, передразнивая мертвеца.
Я подумала, что он того и гляди пустится в пляс, но Джозеф овладел собой, бухнулся на колени, поднял руки и вознес хвалу Господу, что законный хозяин и отпрыск древнего рода восстановлен в своих правах.
Это ужасное событие меня потрясло, и память моя неизбежно возвращается к тем временам с чувством глубокой грусти. Кто действительно горевал по Хитклифу, так это бедняга Гэртон, натерпевшийся больше всех. Он просидел с трупом всю ночь, горько рыдая: держал его за руку, целовал насмешливое, свирепое лицо, на которое все остальные избегали смотреть, и оплакивал свою утрату с тем сильным отчаянием, что идет от щедрого сердца, пусть даже оно твердое, как закаленная сталь.
Мистер Кеннет так и не смог определить, от какой болезни умер хозяин. Я скрыла, что тот ничего не ел четыре дня, боясь неприятностей, к тому же я убеждена, что мистер Хитклиф воздерживался от еды не по своей воле: это было следствие, а не причина его странного недуга.
Мы его похоронили, к негодованию всей округи, как он того и желал. Опустив гроб в яму, шестеро носильщиков ушли, и мы с Гэртоном остались смотреть, как его засыпают землей. Плачущий юноша нарезал дерна и сам закрыл им свежий холмик: сейчас могила выглядит такой же ровной и зеленой, как и две соседние, и я надеюсь, что ее обитатель спит так же крепко. Но деревенские жители, если вы их расспросите, готовы поклясться на Библии, что ему спокойно не лежится: некоторые видели его возле церкви, и на пустоши, и даже в этом доме. Досужие выдумки, скажете вы, и я соглашусь. Однако старик у кухонного очага утверждает, что после смерти Хитклифа в дождливые ночи видит их обоих в окне его спальни… Со мной тоже случилось кое-что странное примерно с месяц назад. Я шла в усадьбу вечером – очень темным вечером, под раскатами грома, – и прямо возле поворота на перевал встретила маленького мальчика с овцой и двумя ягнятами; он горько плакал, и я решила, что ягнята не слушаются и не желают идти домой.
– В чем дело, малыш? – спросила я.
– Там Хитклиф с женщиной, под скалой, – всхлипнул он, – и я боюсь идти мимо них.
Я ничего не увидела, но ни овцы, ни ребенок туда не шли, и я посоветовала ему спуститься на нижнюю тропинку. Вероятно, он навлек на себя их фантомы, потому что бродил по пустошам в одиночестве, наслушавшись россказней своих родителей и друзей. И все же теперь мне стало неуютно ходить в темноте, и я не люблю оставаться одна в этом мрачном доме: ничего не могу с собой поделать! Я буду только рада, когда они съедут и поселятся в усадьбе.
– Значит, они переезжают? – спросил я.
– Да, – кивнула миссис Дин, – как только поженятся, а это случится на Новый год.
– Кто же поселится здесь?
– За домом присмотрит Джозеф, может, паренька какого возьмет для компании. Жить они будут на кухне, остальное замкнут.
– Чтобы призракам никто не мешал, если они вздумают тут поселиться? – заметил я.
– Нет, мистер Локвуд, – покачала головой Нелли. – Я верю, что мертвые обрели покой, и все же не стоит отзываться о них столь легкомысленно.
Садовая калитка распахнулась – то пришли назад любители прогулок по вересковым пустошам.
– Им-то нечего бояться, – проворчал я, глядя в окно. – Вдвоем они одолеют даже Сатану со всеми его легионами!
Подойдя к каменным плитам у крыльца, влюбленные остановились, чтобы полюбоваться луной – точнее, друг другом в ее свете – и мне вновь отчаянно захотелось удрать. Сунув напоминание о себе в руку миссис Дин и не обращая внимания на упреки в неучтивости, я скрылся через кухню как раз в тот момент, когда они вошли в дом, и тем самым едва не убедил Джозефа в его правоте насчет веселого досуга экономки, если бы не приятное звяканье соверена на полу, благодаря которому он тут же признал во мне добропорядочного джентльмена.