– Смотри! – вскричала она с жаром, – вот моя комната, и в ней свеча, и деревья качаются под окном; и еще одна свеча горит на чердаке у Джозефа. Джозеф допоздна засиживается, правда? Он ждет, когда я приду домой и можно будет запереть ворота. Только ему придется порядком подождать. Дорога трудна – как ее одолеть с такою тяжестью на сердце! Да еще, чтоб выйти на дорогу, надо пройти мимо гиммертонской церкви! Когда мы были вместе, мы никогда не боялись мертвецов; и, бывало, мы подзадоривали друг друга, станем среди могил и кличем покойников встать из гроба. А теперь, Хитклиф, когда я тебя на это вызову, достанет у тебя отваги? Если да, ты – мой! Я тогда не буду лежать там одна: пусть меня на двенадцать футов зароют в землю и обрушат церковь на мою могилу, я не успокоюсь, пока ты не будешь со мной. Я никогда не успокоюсь!
Она смолкла и со странной улыбкой заговорила опять:
– Он раздумывает, хочет, чтобы я сама пришла к нему! Так найди же дорогу! Другую, не через кладбище. Что же ты медлишь? Будь доволен и тем, что ты всегда следовал за мною!
Видя, что бесполезно спорить с ее безумием, я соображала, как бы мне, не отходя, во что-нибудь ее укутать (я не решалась оставить ее одну у раскрытого окна), когда, к моему удивлению, кто-то нажал ручку двери, лязгнул замок и в комнату вошел мистер Линтон. Он только теперь возвращался из библиотеки и, проходя по коридору, услышал наши голоса; и то ли любопытство, то ли страх толкнули его посмотреть, почему мы разговариваем в этот поздний час.
– Ах, сэр! – закричала я, предупреждая возглас, готовый сорваться с его губ перед ждавшим его зрелищем и мрачной обстановкой. – Моя бедная госпожа больна, и никак мне с ней не управиться, она меня совсем одолела. Подойдите, пожалуйста, и уговорите ее лечь в постель. Бросьте гневаться, ее поведешь только той дорожкой, какую она выберет сама.
– Кэтрин больна? – переспросил он и кинулся к нам. – Закройте окно, Эллен! Почему же Кэтрин…
Он не договорил: изнуренный вид миссис Линтон так поразил его, что он онемел и только переводил глаза с нее на меня в удивлении и ужасе.
– Она тут капризничала, – продолжала я, – и почти ничего не ела, а ни разу не пожаловалась. До сегодняшнего вечера она никого из нас не впускала, так что мы не могли доложить вам, в каком она состоянии, мы ведь и сами ничего не знали. Но это пустяк!
Я смутилась, путаясь в неловких своих объяснениях; господин мой нахмурился.
– Пустяк, Эллен Дин? – сказал он строго. – Вам придется еще объяснить мне, почему вы это скрыли от меня. – И он взял жену на руки и глядел на нее в тоске.
Она долго не узнавала его; он оставался невидим для ее взора, устремленного вдаль. Бред ее, однако, не был навязчивым. Оторвав глаза от ночной темноты за окном, она понемногу сосредоточила свое внимание на моем господине и поняла, кто держит ее на руках.
– Ага, ты пришел, Эдгар Линтон, пришел? – сказала она с гневным одушевлением. – Ты вроде тех вещей, которые вечно попадаются под руку, когда они меньше всего нужны, а когда нужны, их не найдешь. Теперь, конечно, пойдут у нас бесконечные жалобы – вижу, что так! – но они не помешают мне уйти в мой тесный дом за этими стенками: к месту моего успокоения, куда я сойду прежде, чем отцветет весна. Там оно – не среди Линтонов, запомни, не под сводом церкви, – оно под открытым небом, а в изголовье – камень. Ты же, как захочешь, – можешь уйти к ним или прийти ко мне!
– Кэтрин, что ты наделала! – начал мой господин. – Я больше ничего для тебя не значу? Ты любишь этого злосчастного Хит…
– Замолчи! – вскричала миссис Линтон. – Сейчас же замолчи! Если ты назовешь его имя, я тут же все покончу, я выпрыгну в окно! То, что ты держишь сейчас, остается твоим. Но душа моя будет там, на вершине холма, прежде чем ты еще раз притронешься ко мне. Ты мне не нужен, Эдгар; ты был мне нужен, но это прошло. Вернись к своим книгам. Я рада, что тебе есть чем утешиться, потому что все, что ты имел во мне, ушло от тебя.
– У нее путаются мысли, сэр, – вмешалась я. – Она весь вечер говорит бессмыслицу. Но дайте ей покой и правильный уход, и она придет в себя. А до тех пор мы должны остерегаться сердить ее.
– Я не нуждаюсь в ваших дальнейших советах, – ответил мистер Линтон. – Вы знали нрав вашей госпожи и все-таки позволяли мне расстраивать ее. Не сказать мне ни полслова о том, что творилось с ней эти три дня! Какое бессердечие! Несколько месяцев болезни не вызвали бы такой перемены!
Я стала защищаться, полагая несправедливым, что меня винят за чужое своенравие.
– Я знала, что натура у миссис Линтон упрямая и властная, – ответила я, – но я не знала, что вы хотите потакать ее бешеному нраву! Я не знала, что ей в угоду я должна закрывать глаза на происки мистера Хитклифа. Я исполнила долг верного слуги и доложила вам, вот мне и заплатили как верному слуге! Что ж, это мне урок, в другой раз буду поосторожней. В другой раз узнавайте, что надобно, сами!
– Если вы еще раз придете ко мне с вашими докладами, вы получите у меня расчет, Эллен Дин, – ответил он.
– Вы, верно, предпочли бы ничего об этом не слышать, – так, мистер Линтон? – сказала я. – Хитклиф с вашего разрешения приходит кружить голову барышне и захаживает сюда, пользуясь каждой вашей отлучкой, чтобы ядовитыми наговорами восстанавливать против вас госпожу?
У Кэтрин, хоть и была она помешана, достало соображения осмыслить на свой лад наш разговор.
– А! Нелли меня предала, – вскричала она страстно, – Нелли мой скрытый враг. Ведьма! Значит, ты в самом деле собираешь «громовые стрелы», чтобы их обратить против нас! Дайте мне только уйти, и она у меня пожалеет! Она у меня заречется колдовать!
Сумасшедшее бешенство зажглось в ее глазах; она отчаянно силилась вырваться из рук Линтона. У меня не было никакого желания ждать, что будет дальше, и, решив на свой страх и ответ призвать врача, я вышла из комнаты.
Выходя садом на дорогу, я увидела там, где вбит в ограду крюк для привязи коней, что-то белое, порывисто мотавшееся в воздухе, но явно не от ветра. Как я ни спешила, я все-таки подошла посмотреть, чтобы после мне не мучить себя фантазиями, будто явилось мне что-то потустороннее. Каково же было мое смущение и удивление, когда я разглядела – и не так разглядела, как узнала на ощупь, – что это Фанни, спаниель мисс Изабеллы: он висел в петле из носового платка и был при последнем издыхании. Я быстро высвободила его и отнесла в сад. Когда мисс Изабелла пошла спать, я видела, как собачка бежала за нею наверх; мне было невдомек, как могла она потом очутиться здесь и чья злая рука учинила над ней расправу. Когда я развязывала узел на крюке, мне несколько раз послышалось что-то похожее на стук подков в отдалении; но мысли мои так были заняты другим, что я не призадумалась над этим обстоятельством, – хоть и странно было услышать такие звуки в этом месте в два часа ночи.
Мистер Кеннет, к счастью, как раз выходил из ворот; он собрался к одному больному в деревню, когда я подошла к его дому. Выслушав мой рассказ о болезни Кэтрин Линтон, он согласился немедленно отправиться вместе со мною на Мызу. Это был простой, грубоватый человек; он не постеснялся высказать прямо свои опасения, что больная не перенесет вторичного приступа, разве что она окажется на этот раз более покорной пациенткой и будет лучше слушаться врача.
– Нелли Дин, – сказал он, – мне все думается, что приступ вызван какой-то особой причиной. Что у них там приключилось, на Мызе? До нас доходили странные слухи. Здоровая, крепкая девушка, как ваша Кэтрин, не свалится из-за пустяка; с людьми ее склада этого не бывает. И нелегкое дело вылечить их, когда уже дошло до горячки и всего такого. С чего началось?
– Ее муж вам расскажет, – ответила я. – Но вы знаете этих Эрншо с их бешеным нравом, а миссис Линтон всех их заткнет за пояс. Могу сказать одно: началось это во время ссоры. Кэтрин пришла в ярость, и у нее сделался припадок. Так по крайней мере уверяет она сама – в разгаре спора она убежала и заперлась. Потом она отказывалась от пищи, а сейчас то бредит, то впадает в дремоту. Окружающих узнает, но мозг ее полон всяких странных и обманчивых видений.
– Мистер Линтон будет очень горевать? – спросил Кеннет.
– Горевать? У него разорвется сердце, если что случится! – ответила я. – Вы его не запугивайте больше, чем надобно.
– Я же говорил ему, что нужна осторожность, – сказал мой спутник, – он пренебрег моим предостережением, и вот вам последствия! Он, говорят, сблизился в последнее время с мистером Хитклифом?
– Хитклиф на Мызе – частый гость, – ответила я, – но не потому, что господину приятно его общество, а по старому знакомству с госпожой: она с ним дружила в детстве. Но теперь ему не придется утруждать себя визитами, потому что он позволил себе дерзость показать, что имеет виды на мисс Линтон. Теперь, я думаю, ему откажут от дома.
– А мисс Линтон осталась к нему холодна? – продолжал доктор свой допрос.
– Я не состою у нее в поверенных, – ответила я, не желая продолжать этот разговор.
– Разумеется! Она сама себе на уме, – заметил доктор и покачал головой, – ни с кем не посоветуется. А между тем она маленькая дурочка. Я знаю от верных людей, что прошлой ночью (а ночь-то какая была!) она больше двух часов гуляла с Хитклифом в рассаднике за вашим домом; и Хитклиф ее понуждал, не возвращаясь в дом, сесть с ним на коня и бежать! По моим сведениям, ей удалось от него отделаться только под честное слово, что к следующей встрече она подготовится. Когда у них намечена встреча, мой осведомитель не расслышал, но вы предупредите мистера Линтона, чтоб он смотрел в оба!
Это известие пробудило во мне новые страхи; я оставила Кеннета и почти всю дорогу до дому бежала. Спаниель все еще повизгивал в саду. Я задержалась на минутку, чтоб открыть ему ворота, но он не пошел к парадному и стал бегать, принюхиваясь, по траве и выскочил бы на дорогу, если бы я его не подхватила и не отнесла в дом. Когда я поднялась в спальню Изабеллы, мои подозрения подтвердились: комната была пуста. Подоспей я двумя часами раньше, болезнь миссис Линтон удержала бы девицу от опрометчивого шага. Но что можно было сделать теперь? Проще всего было бы захватить их, бросившись немедленно в погоню. Но сама я пуститься вскачь не могла, а сказать домашним и поднять переполох не смела; еще того меньше могла я открыть случившееся моему господину: он был слишком поглощен своим несчастьем, его сердце не откликнулось бы на новое горе! Оставалось только держать язык за зубами и предоставить событиям идти своим чередом; и так как Кеннет уже явился, я, плохо скрывая свое волнение, пошла о нем доложить. Кэтрин лежала в тревожном сне: мужу удалось унять приступ ее буйства; теперь он склонился над ее подушкой, наблюдая каждую тень, каждую перемену в страдальчески-выразительном лице жены.