До тринадцати лет она ни разу не вышла одна за ограду парка. Мистер Линтон изредка брал ее с собой на прогулку – на милю, не больше, но другим ее не доверял. «Гиммертон» было для ее ушей отвлеченным названием; церковь – единственным, кроме ее дома, зданием, порог которого она переступала. Грозовой Перевал и мистер Хитклиф для нее не существовали: она росла совершенной затворницей и казалась вполне довольной. Правда, иногда, оглядывая окрестности из окна своей детской, она, бывало, спросит:
– Эллен, мне еще долго нельзя будет подняться на эти горы, на самый верх? Я хочу знать, что там за ними – море?
– Нет, мисс Кэти, – отвечу я, – там опять горы, такие же, как эти.
– А какими кажутся эти золотые скалы, если стоишь под ними? – спросила она раз.
Крутой склон Пенистон-Крэга больше всего привлекал ее внимание; особенно когда светило на него и на ближние вершины вечернее солнце, а все окрест – по всему простору – лежало в тени. Я объяснила, что это голые каменные глыбы и только в щелях там земля, которой едва хватает, чтобы вскормить чахлое деревцо.
– А почему на них так долго свет, когда здесь давно уже вечер? – продолжала она.
– Потому что там гораздо выше, чем у нас, – отвечала я, – вам на них не залезть, они слишком высоки и круты. Зимою мороз всегда приходит туда раньше, чем к нам; и в середине лета я находила снег в той черной ложбинке на северо-восточном склоне!
– О, ты бывала на этих горах! – вскричала она в восторге. – Значит, и я смогу, когда буду взрослой.
А папа бывал, Эллен?
– Папа сказал бы вам, мисс, – поспешила я ответить, – что не стоит труда подниматься на них. Поля, где вы гуляете с ним, куда приятней; а парк Скворцов – самое прекрасное место на свете.
– Но парк я знаю, а горы нет, – пробурчала она про себя. – И мне очень хотелось бы посмотреть на все вокруг с той, самой высокой, вершины: моя лошадка Минни когда-нибудь донесет меня туда.
Когда одна из служанок упомянула «Пещеру эльфов», у Кэти голова пошла кругом от желания исполнить свой замысел: она все приставала к мистеру Линтону; тот пообещал, что разрешит ей это путешествие, когда она вырастет большая. Но мисс Кэтрин исчисляла свой возраст месяцами и то и дело спрашивала: «Ну что, я уже достаточно большая? Можно мне уже подняться на Пенистон-Крэг?» Дорога, что вела туда, одной своей излучиной приближалась к Грозовому Перевалу. У Эдгара недостало бы духа совершить эту прогулку; и потому девочка получала все тот же ответ: «Нет, дорогая, еще рано».
Я сказала, что миссис Хитклиф прожила двенадцать с лишним лет после того, как сбежала от мужа. В их семье все были хрупкого сложения: ни Эдгар, ни Изабелла не были наделены тем цветущим здоровьем, которое вы обычно встречаете у жителей здешних мест. Чем она болела напоследок, я не знаю: думаю, что оба они умерли от одного и того же – от особой лихорадки, медленной поначалу, но неизлечимой и к концу быстро сжигающей человека. Изабелла написала Эдгару, не скрывая, чем должен завершиться ее недуг, который тянется уже четыре месяца, и молила брата приехать к ней, если возможно, потому что ей многое надо уладить и она желает проститься с ним и со спокойной душой передать ему Линтона из рук в руки. Она надеялась, что мальчика у него не отберут, как не отобрали у нее: его отец, успокаивала она самое себя, не пожелает взять на свои плечи тяготы по содержанию и воспитанию сына. Мой господин, ни минуты не колеблясь, решил исполнить просьбу сестры: по обычным приглашениям он неохотно оставлял дом, но в ответ на это полетел, наказав мне с удвоенной бдительностью смотреть за Кэтрин в его отсутствие и много раз повторив, что дочь его не должна выходить за ограду парка даже в моем сопровождении: ему и в голову не пришло бы, что девочка может выйти без провожатых. Он был в отъезде три недели. Первые два-три дня Кэти сидела в углу библиотеки такая грустная, что не могла ни читать, ни играть; в таком спокойном состоянии она не доставляла мне больших хлопот, но затишье сменилось полосою нетерпеливой, капризной скуки; и так как домашняя работа, да и возраст не позволяли мне бегать и забавлять мою питомицу, я набрела на средство, которое давало ей возможность не скучать и без меня: я стала отправлять ее в прогулки по парку – иногда пешком, а иногда и верхом на пони; и после, когда она возвращалась, терпеливо выслушивала отчет о всех ее приключениях, действительных и воображаемых.
Лето было в разгаре, и девочка так пристрастилась к своим одиноким прогулкам, что иногда не являлась домой от утреннего завтрака до чая; и тогда вечера уходили на ее фантастические рассказы. Я не опасалась, что она вырвется на волю: ворота были всегда на запоре, да я и не думала, что она отважится выйти одна, даже если бы они распахнулись перед ней. К несчастью, моя доверчивость обманула меня. Однажды утром, в восемь часов, мисс Кэтрин пришла ко мне и сказала, что сегодня она – арабский купец и пускается со своим караваном в путь через пустыню; и я должна дать ей побольше провианта для нее и для ее животных: коня и трех верблюдов, которых изображали большая гончая и две легавые. Я собрала изрядный запас разных лакомств, сложила все в корзинку и пристроила ее сбоку у седла; защищенная от июльского солнца широкополой шляпой с вуалью, мисс Кэти вскочила в седло, веселая, как эльф, и тронулась рысью, отвечая задорным смехом на мои осторожные наставления не пускаться в галоп и пораньше вернуться домой. К чаю моя дорогая проказница не явилась. Один из путешественников – гончая, старый пес, любивший удобства и покой, вскоре вернулся; но ни Кэти, ни пони, ни пары легавых не было видно нигде; я отправляла посыльных и по той дороге, и по этой, и в конце концов сама пустилась в поиски. Один наш работник чинил изгородь вокруг рассадника, в дальнем конце имения. Я спросила его, не видел ли он барышню.
– Видел утречком, – ответил он, – она меня попросила срезать ей ореховый хлыстик, а потом перемахнула на своем коньке через ограду – вон там, где пониже, – и ускакала.
Можете себе представить, каково мне было услышать эту новость! Я тут же сообразила, что Кэти, вероятно, поехала на Пенистон-Крэг. «Что с ней будет теперь?» – вскричала я, кинувшись к бреши в заборе, над которой трудился рабочий, и выбежала прямо на большую дорогу. Я мчалась, точно с кем взапуски, милю за милей, пока за поворотом дороги не встал перед моими глазами Грозовой Перевал; но Кэтрин не видать было нигде – ни вблизи, ни вдалеке. Пенистон-Крэг находится в полутора милях от Перевала, а Перевал – в четырех милях от Мызы, так что я начала опасаться, что ночь захватит меня прежде, чем я туда доберусь. «А что, как она поскользнулась, взбираясь на скалы, – думала я, – и убилась насмерть или сломала ногу или руку?» Неизвестность была на самом деле мучительна, и мне поначалу стало много легче на душе, когда, пробегая мимо дома, я увидела нашего Чарли, злющую легавую собаку: она лежала под окном, голова у нее распухла, ухо было в крови. Я открыла калитку, бросилась к крыльцу и изо всех сил постучала в дверь. Мне отворила женщина – моя знакомая, проживавшая раньше в Гиммертоне: она нанялась в дом после смерти мистера Эрншо.
– Ах, – сказала она, – вы ищете вашу маленькую барышню! Не тревожьтесь. Она тут – жива и здорова: слава Богу, что это вы, а не хозяин.
– Так его нет дома? – От быстрой ходьбы и от волнения я едва дышала.
– Ни-ни! – ответила та. – И он, и Джозеф, оба ушли и, думаю, еще с час не вернутся. Заходите в дом, передохнете немного.
Я вошла и увидела у очага свою заблудшую овечку: она грелась, раскачиваясь в креслице, принадлежавшем ее матери, когда та была ребенком. Свою шляпу она повесила на стене и чувствовала себя совсем как дома – весело смеялась и непринужденно разговаривала с Гэртоном, теперь уже рослым, крепким юношей восемнадцати лет, который глазел на нее с большим удивлением и любопытством, понимая лишь немногое в быстром потоке замечаний и вопросов, беспрерывно слетавших с ее губ.
– Превосходно, мисс! – вскричала я, скрыв свою радость и делая вид, что сержусь. – Больше вы никуда не поедете, пока не вернется ваш отец. Я вас не выпущу за порог, нехорошая, нехорошая девочка!
– Ах, Эллен, – закричала она, весело вскочив и подбежав ко мне. – Сегодня я расскажу тебе перед сном чудесную историю. Так ты меня разыскала… Ты здесь бывала раньше хоть когда-нибудь в жизни?
– Наденьте вашу шляпу, – сказала я, – и марш домой! Я страшно на вас сердита, мисс Кэти: вы очень дурно поступили! Нечего дуться и хныкать: так-то вы платите мне за мое беспокойство – я обрыскала всю округу, пока вас не нашла! И подумать только, как мистер Линтон наказывал мне не выпускать вас из парка! А вы убежали тайком! Вы, оказывается, хитрая лисичка, и никто вам больше не будет верить.
– Да что я сделала? – чуть не заплакала она с обиды. – Папа ничего мне не говорил; он не станет меня бранить, Эллен, он никогда не сердится, как ты!
– Идем, идем! – повторила я. – Дайте я завяжу вам ленты. Ну, нечего капризничать. Ох, стыд какой! Тринадцать лет девице, а точно малый ребенок!
Это я добавила, потому что она сбросила шляпу с головы и отбежала от меня к камину.
– Нет, – вступилась служанка, – она хорошая девочка, вы зря на нее нападаете, миссис Дин. Это мы ее задержали: она хотела сразу же ехать домой, боялась, что вы беспокоитесь. Гэртон предложил проводить ее, я подумала, что так будет лучше: дорога здесь дикая, все горки да горки.
Пока шел спор, Гэртон стоял, заложив руки в карманы, и молчал в застенчивой неуклюжести, хотя весь вид его говорил, что мое вторжение ему неприятно.
– Долго я буду ждать? – продолжала я, пренебрегая заступничеством ключницы. – Через десять минут стемнеет. Где пони, мисс Кэти? И где Феникс? Я вас брошу, если вы не поторопитесь, так что пожалуйста!
– Пони во дворе, – ответила она, – а Феникса заперли. Он потерпел поражение, и Чарли тоже. Я хотела все это рассказать тебе. Но ты не в духе и потому ничего не услышишь.
Я подняла шляпу и подошла с ней к девочке; но та, видя, что в доме все на ее стороне, принялась скакать по комнате; я кинулась ее ловить, а она снует, как мышка, – под кресла и столы, за них и через них, – так что мне и не к лицу стало гоняться за ней. Гэртон и ключница рассмеялись, и она с ними, и еще пуще осмелела, давай дерзить, пока я не закричала в сердцах: