– Конечно! – ответил дядя, плохо скрыв гримасу, которую вызвала на его лице мысль о двух донельзя противных ему гостях. – Я, знаете, подумал и считаю, что лучше сказать вам это прямо. Мистер Линтон предубежден против меня: была в нашей жизни пора, когда мы с ним жестоко рассорились – не христиански жестоко, – и если вы признаетесь ему, что заходили сюда, он раз и навсегда запретит вам нас навещать. Так что вы не должны упоминать об этом, если только у вас есть хоть малейшее желание встречаться и впредь с вашим двоюродным братом. Заходите, если вам угодно, но не рассказывайте отцу.
– Почему вы поссорились? – спросила Кэтрин, сильно приуныв.
– Он считал, что я слишком беден, чтоб жениться на его сестре, – ответил Хитклиф, – и был вне себя, когда она все-таки пошла за меня: это задело его гордость, и он никогда не простит мне.
– Как несправедливо! – сказала молодая леди. – Я ему это выскажу при случае. Но мы с Линтоном не замешаны в вашу ссору. Что ж! Я не стану приходить сюда – пусть он приходит на Мызу.
– Для меня это слишком далеко, – пробурчал ее двоюродный брат, – четыре мили пешком – да это меня убьет. Нет уж, заходите вы к нам, мисс Кэтрин, время от времени: не каждое утро, а раз или два в неделю.
Отец метнул на сына взгляд, полный злобного презрения.
– Боюсь, Нелли, мои труды пропадут даром, – сказал он мне. – Мисс Кэтрин, как зовет ее мой балбес, поймет, какова ему цена, и пошлет его к черту. Эх, был бы это Гэртон!.. Знаете, как ни унижен Гэртон, я двадцать раз на дню с нежностью вспоминаю о нем. Я полюбил бы этого юношу, будь он кем другим. Но ее любовь, я думаю, ему не угрожает. Я его подобью потягаться с моим растяпой, если тот не расшевелится. По нашим расчетам, Линтон протянет лет до восемнадцати, не дольше. Ох, пропади он пропадом, зануда! Занят только тем, что сушит ноги, и даже не глядит на нее! Линтон!
– Да, отец? – отозвался мальчик.
– Ты пошел бы показал что-нибудь сестре. Кроликов хотя бы или гнездо ласточки. Пойди с ней в сад, пока ты не переобулся, сведи ее на конюшню, похвались своей лошадью.
– А не предпочли бы вы посидеть у камина? – обратился Линтон к гостье, и его голос выдавал нежелание двигаться.
– Не знаю, – ответила Кэти, кинув тоскливый взгляд на дверь: девушке явно не сиделось на месте.
Он не поднялся с кресла и только ближе пододвинулся к огню. Хитклиф встал и прошел в кухню, а оттуда во двор, клича Гэртона. Гэртон отозвался, и вскоре они вернулись вдвоем. Юноша успел умыться, как было видно по его разрумянившемуся лицу и мокрым волосам.
– Да, я хотела спросить вас, дядя, – вскричала мисс Кэти, вспомнив слова ключницы, – он мне не двоюродный брат, ведь нет?
– Двоюродный брат, – ответил Хитклиф, – племянник вашей матери. Он вам не нравится?
Кэтрин смутилась.
– Разве он не красивый парень? – продолжал ее дядя.
Маленькая невежа встала на цыпочки и шепнула Хитклифу на ухо свой ответ. Тот рассмеялся; Гэртон помрачнел: я поняла, что он был очень чувствителен к неуважительному тону и, по-видимому, лишь смутно сознавал, как невыгодно отличался от других. Но его хозяин – или опекун – прогнал тучу, воскликнув:
– Тебе среди всех нас отдано предпочтение, Гэртон! Она говорит, что ты… как это она сказала? Словом, нечто очень лестное. Вот что! Пройдись с нею по усадьбе. И смотри держись джентльменом. Не сквернословь, не пяль глаза, когда леди на тебя не смотрит, и не отворачивайся, когда смотрит. А когда будешь говорить, произноси слова медленно и не держи руки в карманах. Ну, ступай и займи ее, как умеешь.
Он следил за юной четою, когда она проходила мимо окон. Эрншо шел, отвернувшись от спутницы.
Казалось, он изучал знакомый пейзаж с любопытством чужеземца или художника. Кэтрин поглядывала на юношу лукавым взглядом, отнюдь не выражавшим восхищения. Затем она перенесла свое внимание на другое, ища вокруг какой-либо предмет, любопытный для нее самой, и легкой поступью прошла вперед, напевая веселую песенку, раз что не вяжется разговор.
– Я сковал ему язык, – заметил Хитклиф. – Парень теперь так и не отважится выговорить ни слова! Нелли, помнишь ты меня в его годы – нет, несколькими годами моложе. Разве я смотрел когда-нибудь таким тупицей, таким дуралеем, как сказал бы Джозеф?
– Еще худшим, – ответила я, – потому что вы были вдобавок угрюмы.
– Я на него не нарадуюсь, – продолжал он, размышляя вслух. – Он оправдал мои ожидания. Будь он от природы глуп, я бы не был и вполовину так доволен. Но он не глуп; и я сочувствую каждому его переживанию, потому что пережил то же сам. Я, например, знаю в точности, как он страдает сейчас, но это только начало его будущих страданий. И он никогда не выберется из трясины огрубения и невежества. Я держу его крепче, чем держал меня его мерзавец-отец: Гэртон горд своим скотством. Все то, что возвышает человека над животным, я научил его презирать, как слабость и глупость. Ты не думаешь, что Хиндли стал бы гордиться своим сыном, если бы мог его видеть? Почти так же, как я горжусь своим? Но есть разница, один – золото, которым, как булыжником, мостят дорогу; а другой – олово, натертое до блеска, чтобы подменять им серебро. Мой не содержит в себе ничего ценного. Но моими стараниями из этого жалкого существа все же выйдет прок. А у сына Хиндли были превосходные качества, и они потеряны: стали совершенно бесполезными. Мне не о чем сожалеть; ему же было бы о чем, и мне это известно, как никому другому. И это лучше всего: Гэртон, черт возьми, любит меня всей душой! Согласись, что в этом я взял верх над Хиндли. Если бы негодяй мог встать из могилы, чтоб наказать меня за обиды своего сынка, я позабавился бы веселым зрелищем, как сынок сам лупит отца, возмутившись, что тот посмел задеть его единственного друга на земле!
Хитклиф засмеялся бесовским смешком при этой мысли. Я не отвечала – я видела, что он и не ждет ответа. Между тем его сын, сидевший слишком далеко от нас, чтобы слышать наш разговор, стал проявлять признаки беспокойства – быть может, пожалев уже о том, что из боязни немного утомиться отказал себе в удовольствии провести время с Кэтрин. Отец заметил, что его глаза тревожно косятся на окно, а рука неуверенно тянется за шляпой.
– Вставай, ленивец! – воскликнул он с напускным благодушием. – Живо за ними! Они сейчас у пчельника – еще не завернули за угол.
Линтон собрал всю свою энергию и расстался с камином. Окно было раскрыто, и когда он вышел, я услышала, как Кэти спросила у своего неразговорчивого спутника, что означает надпись над дверью. Гэртон уставился на буквы и, как истый деревенщина, почесал затылок.
– Какая-то чертова писанина, – ответил он. – Я не могу ее прочитать.
– Не можете прочитать? – вскричала Кэтрин. – Прочитать я могу сама: это по-английски. Но я хочу знать, почему это здесь написано.
Линтон захихикал: первое проявление веселья с его стороны.
– Он неграмотный, – сказал он двоюродной сестре. – Вы поверили бы, что существует на свете такой невообразимый болван?
– Он, может быть, немного повредился? – спросила серьезно мисс Кэти. – Или он просто… дурачок? Я два раза обратилась к нему с вопросом, и оба раза он только тупо уставился на меня: я думаю, он меня не понял. И я тоже, право, с трудом понимаю его!
Линтон опять рассмеялся и насмешливо поглядел на Гэр-тона, который в эту минуту отнюдь не показался мне чуждым понимания.
– Ничего тут нет, только леность. Не так ли, Эрншо? – сказал он. – Моя двоюродная сестра подумала, что ты кретин. Вот тебе последствия твоего презрения к «буквоедству», как ты это зовешь. А вы обратили внимание, Кэтрин, на его страшный йоркширский выговор?
– А какая, к черту, польза от грамоты? – рявкнул Гэртон, у которого в разговоре с привычным собеседником сразу нашлись слова. Он хотел развить свое возражение, но те двое дружно расхохотались; моя взбалмошная барышня пришла в восторг от открытия, что его странный разговор можно превратить в предмет забавы.
– А что пользы приплетать черта к каждому слову? – хихикал Линтон. – Папа тебе не велел говорить скверные слова, а ты без них и рта раскрыть не можешь. Постарайся вести себя, как джентльмен, – ну, постарайся же!
– Не будь ты скорее девчонкой, чем парнем, я бы так тебя отлупил! Жалкая тварь! – крикнул, уходя, разгневанный мужлан, и лицо его горело от бешенства и обиды; он понимал, что его оскорбили, и не знал, как на это отвечать.
Мистер Хитклиф, слышавший их разговор не хуже меня, улыбнулся, когда увидел, что Гэртон уходит; но тотчас затем бросил взгляд крайнего отвращения на беззаботную чету, которая все еще медлила в дверях, продолжая свою болтовню: мальчик оживился, обсуждая недочеты и недостатки Гэртона, и рассказывал анекдоты о его промахах; а девушка радовалась его бойкому презрительному острословию, не замечая проявлявшейся в нем злобной природы говорившего. Я начинала чувствовать к Линтону больше неприязни, чем жалости, и до некоторой степени извиняла теперь его отца, что он его ни в грош не ставит.
Мы задержались чуть не до трех часов дня: мне не удалось увести мисс Кэти раньше; по счастью, мой господин не выходил из своей комнаты и не узнал, что нас так долго не было. На обратном пути я пыталась втолковать своей питомице, что представляют собой эти люди, с которыми мы только что расстались; но она забрала себе в голову, что я предубеждена против них.
– Ага! – вскричала она. – Ты становишься на папину сторону, Эллен: ты пристрастна, я знаю. Иначе ты бы не обманывала меня столько лет, не уверяла бы, что Линтон живет далеко отсюда. Право, я очень на тебя сердита! Только я так рада, что и сердиться толком не могу. Но ты поосторожней говори о моем дяде: он – мой дядя, не забывай, я побраню папу за то, что он в ссоре с ним.
Она продолжала в том же духе, пока я не оставила попытки убедить ее, что она ошибается. В тот вечер она не сказала о встрече отцу, потому что не увиделась с мистером Линтоном. На следующий день все обнаружилось, на мою беду, и все же я не очень огорчилась, я подумала, что отец скорее, чем я, сможет наставить свою дочь на путь и предостеречь от опасности. Но он слишком робко разъяснял причины, почему он желает, чтоб она порвала всякую связь с Грозовым Перевалом; а Кэтрин требовала веских оснований для всякого ограничения, которым стесняли ее набалованную волю.