дежду только брак с наследником его земель. Он не имел представления, что тот угасает почти так же быстро, как он сам; да и никто, я думаю, этого не подозревал: ни один врач не навещал Грозовой Перевал, никто не виделся с мистером Хитклифом, и никто не мог доложить нам, как его здоровье. Я же, со своей стороны, стала думать, что ошиблась в своих предсказаниях и что мальчик и впрямь поправляется, если заводит разговор о поездках и прогулках по полям и так упорно преследует свою цель. Я не могла вообразить себе, что отец способен так дурно и так деспотически обращаться с умирающим сыном, как обращался с Линтоном Хитклиф, принуждая его, о чем я узнала только много позже, к этому показному нетерпению: он тем настойчивей домогался своего, чем неизбежнее смерть грозила вмешаться и разрушить его алчные и бессердечные замыслы.
Глава XXVI
Лето было в разгаре, когда Эдгар скрепя сердце уступил их просьбам, и мы с Кэтрин отправились верхами в нашу первую прогулку, к которой должен был присоединиться ее двоюродный брат. Стоял душный, знойный день – не солнечный, но облака, перистые и барашковые, не предвещали дождя; а встретиться условились мы у камня на развилке дорог. Однако когда мы туда пришли, высланный вестником мальчонка-подпасок сказал нам:
– Мистер Линтон уже двинулся с Перевала, и вы его очень обяжете, если пройдете еще немного ему навстречу.
– Видно, мистер Линтон забыл главное условие своего дяди, – заметила я, – мой господин велел нам держаться на землях, относящихся к Мызе, а здесь мы уже выходим за их пределы.
– Ничего, мы тут же повернем коней, как только встретимся с ним, – ответила моя подопечная, – двинемся сразу в обратную дорогу, это и будет наша прогулка.
Но когда мы с ним встретились – а было это всего в четверти мили от его дома, – мы увидели, что никакого коня у Линтона нет; и пришлось нам спешиться и пустить своих попастись. Он лежал на земле, ожидая, когда мы подойдем, и не встал, пока расстояние между нами не свелось к нескольким ярдам. И тогда он зашагал так нетвердо и так был бледен, что я тут же закричала:
– Мистер Хитклиф, да где же вам сегодня пускаться в прогулки! У вас совсем больной вид!
Кэтрин оглядела его с удивлением и грустью: вместо радостного возгласа с губ его сорвался крик испуга, вместо ликования по поводу долгожданной встречи пошли тревожные расспросы, не стало ли ему еще хуже?
– Нет… мне лучше… лучше! – через силу выговорил Линтон, дрожа и удерживая ее руку, словно для опоры, между тем как его большие синие глаза робко скользили по лицу; они у него так глубоко запали, что их взгляд казался уже не томным, как раньше, а диким, отчужденным.
– Но тебе было хуже, – настаивала Кэти, – хуже, чем когда мы виделись в последний раз; ты осунулся и…
– Я устал, – перебил он поспешно. – Слишком жарко для прогулки, давай посидим. И потом, по утрам у меня часто бывает недомогание – папа говорит, это от быстрого роста.
Нисколько не успокоенная, Кэти села, и он расположился рядом с нею.
– Почти похоже на твой рай, – сказала она, силясь казаться веселой. – Помнишь, мы уговорились провести два дня таким образом, как каждый из нас находит самым приятным? Сейчас все почти по-твоему – только вот облака; но они совсем легкие и мягкие – даже приятнее, чем когда солнце. На той неделе, если сможешь, ты поедешь со мною в парк Скворцов, и мы проведем день по-моему.
Линтон, как видно, запамятовал и не понял, о чем это она; и ему явно стоило больших усилий поддерживать разговор. Было слишком очевидно, что, какого бы предмета она ни коснулась, ни один его не занимал и что он не способен принять участие в ее затее; и Кэти не сумела скрыть своего разочарования. Какая-то неуловимая перемена произошла в его поведении и во всем его существе. Раздражительность, которую лаской можно было превратить в нежность, уступила место равнодушной апатии; меньше стало от своенравия балованного ребенка, который нарочно дуется и капризничает, чтоб его ласкали, больше проявлялась брюзгливость ушедшего в себя тяжелобольного хроника, который отвергает утешение и склонен усматривать в благодушном веселье других оскорбление для себя. Кэтрин видела не хуже меня, что сидеть с нами для него не радость, а чуть ли не наказание; и она не постеснялась спросить, не хочет ли он, чтобы мы сейчас же ушли. Это предложение неожиданно пробудило Линтона от его летаргии и вызвало в нем странное оживление. Боязливо оглядываясь на Грозовой Перевал, он стал просить, чтоб она посидела еще хоть полчаса.
– Но я думаю, – сказала Кэти, – тебе лучше полежать дома, в покое, чем сидеть здесь; и я вижу, сегодня я не могу позабавить тебя ни своими рассказами, ни песнями, ни болтовней. Ты за эти полгода стал умней меня; мои утехи тебе не очень по вкусу. Будь это иначе – если б я могла тебя развлечь, – я охотно с тобой посидела бы.
– Посиди, тебе же и самой нужно отдохнуть, – возразил он. – И ты не думай, Кэтрин, и не говори, что я очень болен: на меня действует погода – я вялый от зноя; и я гулял до вашего прихода – а для меня это слишком много. Скажи дяде, что мое здоровье сейчас довольно прилично, – скажешь?
– Я скажу ему, что так ты сам говоришь, Линтон. Я не могу объявить, что ты здоров, – сказала моя молодая госпожа, удивляясь, почему он так настойчиво утверждает явную неправду.
– Приходи опять в следующий четверг, – продолжал он, избегая ее пытливого взгляда. – А ему передай благодарность за то, что он позволил тебе прийти, – горячую благодарность, Кэтрин. И… и если ты все-таки встретишь моего отца и он спросит тебя обо мне, не дай ему заподозрить, что я был глуп и до крайности молчалив. Не смотри такой печальной и подавленной – он обозлится.
– А мне все равно, пусть злится, – воскликнула Кэти, подумав, что злоба Хитклифа должна пасть на нее.
– Но мне не все равно, – сказал ее двоюродный брат и весь передернулся. – Не распаляй его против меня, Кэтрин, он очень жесток.
– Он с вами суров, мистер Хитклиф? – спросила я. – Он наскучил снисходительностью и от затаенной ненависти перешел к открытой?
Линтон посмотрел на меня, но не ответил; и, посидев подле него еще минут десять, в течение которых голова его сонливо клонилась на грудь и он не проронил ни слова, а только вздыхал от усталости и боли. Кэти, чтоб утешиться, принялась собирать чернику и делилась ею со мной. Линтону она не предлагала ягод, так как видела, что всякое внимание с ее стороны будет для него утомительно и докучно.
– Уже прошло полчаса, Эллен? – шепнула она наконец мне на ухо. – Не знаю, к чему нам еще сидеть: он заснул, а папа ждет нас домой.
– Нет, нельзя оставить его спящим, – ответила я, – подождите, пока он не проснется, наберитесь терпения! Как вы рвались на прогулку! Что же ваше желание видеть несчастного Линтона так быстро улетучилось?
– Но он-то почему так хотел видеть меня? – спросила Кэтрин. – Прежде, даже при самых скверных капризах, он мне нравился больше, чем сейчас в этом странном состоянии духа. Право, точно это свидание для него – тяжелая обязанность, которую он исполняет по принуждению: из страха, как бы отец не стал его бранить. Но я не собираюсь приходить ради того, чтоб доставлять удовольствие мистеру Хитклифу, для каких бы целей ни подвергал он Линтона этому наказанию. И хотя я рада, что его здоровье лучше, мне жаль, что он стал куда менее приятным и любит меня куда меньше.
– Так вы думаете, что его здоровье лучше? – сказала я.
– Да, – ответила она, – он, знаешь, всегда так носился со своими страданиями. Неверно, что он чувствует себя «довольно прилично», как он просит передать папе, но ему лучше – похоже, что так.
– В этом я с вами не соглашусь, мисс Кэти, – заметила я. – Мне кажется, ему много хуже.
Тут Линтон пробудился от дремоты в диком ужасе и спросил, не окликнул ли его кто-нибудь по имени.
– Нет, – сказала Кэтрин, – тебе, верно, приснилось. Не понимаю, как ты умудряешься спать на воздухе – да еще утром.
– Мне послышался голос отца, – прошептал он, оглядывая хмурившуюся над нами гору. – Ты уверена, что никто не говорил?
– Вполне уверена, – ответила его двоюродная сестра. – Только мы с Эллен спорили о твоем здоровье. Ты в самом деле крепче, Линтон, чем был зимой, когда мы расстались? Если это и так, твое чувство ко мне – я знаю – ничуть не окрепло. Скажи – тебе лучше?
Из глаз Линтона хлынули слезы, когда он ответил: «Конечно! Лучше, лучше!» И все-таки, притягиваемый воображаемым голосом, взгляд его блуждал по сторонам, ища говорившего. Кэти встала.
– На сегодня довольно, пора прощаться, – сказала она. – И не стану скрывать: я горько разочарована нашей встречей, хотя не скажу об этом никому, кроме тебя, но вовсе не из страха перед мистером Хитклифом.
– Тише! – прошептал Линтон. – Ради Бога, тише! Он идет. – И он схватил Кэтрин за локоть, силясь ее удержать; но при этом известии она поспешила высвободиться и свистнула Минни, которая подбежала послушно, как собака.
– Я буду здесь в следующий четверг, – крикнула Кэти, вскочив в седло. – До свидания. Живо, Эллен!
Мы его оставили, а он едва сознавал, что мы уезжаем, – так захватило его ожидание, что сейчас подойдет отец.
Пока мы ехали домой, недовольство Кэтрин смягчилось и перешло в сложное чувство жалости и раскаяния, к которому примешивалось неясное и тревожное подозрение о фактическом положении Линтона – о его здоровье и домашних обстоятельствах. Я разделяла эти подозрения, хоть и советовала ей поменьше сейчас говорить: вторая поездка позволит нам вернее судить обо всем. Мой господин потребовал от нас полного отчета – что как было. Мы добросовестно передали ему от племянника изъявления благодарности; остального мисс Кэти едва коснулась. Я тоже не стала подробно отвечать на его расспросы, потому что не очень знала сама, что открыть и о чем умолчать.
Глава XXVII
Семь дней проскользнули, отметив каждый свое течение заметной переменой в состоянии Эдгара Линтона. Разрушения, производившиеся раньше месяцами, теперь совершал в грабительском набеге один час. Кэтрин мы еще старались обмануть; но ее живой ум не поддавался обману, угадывая тайну и останавливаясь на страшном подозрении, постепенно переходившем в уверенность. У бедняжки недостало сердца заговорить о поездке, когда наступил очередной четверг. Я сама напомнила вместо нее, и мне было разрешено приказать ей, чтоб она вышла освежиться, – потому что библиотека, куда ее отец спускался каждый день на короткое время – на час-другой, пока он в силах был сидеть, – да его личная комната стали всем ее миром. Она жалела о каждой минуте, которую не могла провести, сидя подле отца или склонившись над его подушкой. Краски его лица поблекли от бессонницы и печали, и мой господин с радостью ее отпустил, обольщаясь мыслью, что Кэти найдет в прогулке счастливую перемену обстановки и общества; и он утешал себя надеждой, что теперь его дочь не останется совсем одна после его смерти.