– Берите! Не желаю больше никогда ни читать их, ни слышать, ни думать о них.
– Я их теперь не возьму, – ответила она. – Теперь они будут связаны для меня с мыслью о вас; они мне противны.
Она открыла одну, в которую явно много раз заглядывала, и прочитала вслух отрывок в тягучей манере начинающего; потом засмеялась и отбросила книгу прочь.
– Послушайте, – продолжала она задорно и в той же манере начала читать на память строки какой-то старинной баллады.
Но Гэртон не выдержал этого нового испытания. Я услышал, и не без внутреннего одобрения, как он путем рукоприкладства остановил ее дерзкий язык. Маленькая злючка сделала все, что могла, чтоб задеть болезненное, хоть и неутонченное, самолюбие своего двоюродного брата, а физическое воздействие было единственным доступным ему способом подвести баланс и поквитаться с обидчицей. Затем он сгреб книги и швырнул их в огонь. Я прочитал на его лице, какой муки стоило ему принести эту жертву своему раздражению. Мне казалось, что он, когда горели книги, думал о том удовольствии, которое они уже доставляли ему, и о том торжестве и все большем наслаждении, которых он ожидал от них в дальнейшем; и мне казалось, что я угадал и то, что его побуждало к этим тайным занятиям. Он довольствовался вседневным трудом и грубыми животными радостями, пока не встретил на своем пути Кэтрин. Стыд перед ее насмешками и надежда на ее одобрение дали ему первый толчок к более высоким устремлениям. И что же? Его старания подняться не только не оградили его от насмешек и не доставили похвал – они привели к обратному.
– Да, вот и вся польза, какую скот вроде вас может извлечь из них! – крикнула Кэтрин, зализывая рассеченную губу и следя негодующим взором, как уничтожал огонь ее книги.
– Попридержите лучше язык! – злобно сказал ее двоюродный брат.
От волнения он не мог продолжать и поспешил к выходу; я посторонился, чтобы дать ему дорогу, но не успел он переступить порог, как мистер Хитклиф, войдя со двора, остановил его и, положив ему руку на плечо, спросил:
– В чем дело, мой мальчик?
– Ничего, ничего, – сказал Гэртон и кинулся вон, чтобы в одиночестве усладиться всею горечью гнева и обиды.
Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
– Странно будет, если я пойду сам против себя, – проговорил он, не замечая, что я стою позади него. – Но когда я в его чертах ищу сходства с отцом, я с каждым днем все верней узнаю ее. Какого черта он так на нее похож? Смотреть на него для меня почти невыносимо.
Он потупил глаза и вошел задумчиво в дом. На лице его было тоскливое и беспокойное выражение, какого раньше я никогда не подмечал в нем; и он как будто спал с тела. Невестка, увидев его в окно, тотчас убежала на кухню, оставив меня одного.
– Рад видеть, что вы снова выходите, мистер Локвуд, – сказал он в ответ на мое приветствие. – Отчасти по эгоистичным соображениям: не думаю, что в этой пустыне я легко найду вам заместителя. Я не раз дивился, что загнало вас в наши края.
– Боюсь, сэр, лишь праздный каприз, – был мой ответ. – Или, может быть, праздный каприз гонит меня отсюда. На той неделе я отбываю в Лондон; и должен вас предуведомить, что я не собираюсь удерживать за собою Скворцы сверх годичного срока, на который мы с вами договаривались. Думаю, я больше здесь жить не буду.
– О, в самом деле! Вам наскучило наше добровольное изгнание, да? – сказал он. – Но если вы пришли выговорить, чтобы вас освободили от платы за дом, в котором не будете проживать, то вы напрасно прогулялись: взыскивая долги, я никому не делаю послаблений.
– Я ничего не пришел выговаривать! – вскричал я, порядком раздраженный. – Если угодно, я могу рассчитаться с вами хоть сейчас. – И я достал из кармана чековую книжку.
– Нет, нет, – ответил он хладнокровно, – вы оставляете достаточно добра, чтобы покрыть долг, если не вернетесь. Я вас не тороплю. Садитесь и отобедайте с нами; когда знаешь, что гость наверняка не зачастит, почему не оказать ему радушный прием? Кэтрин, соберите к столу; куда вы пропали?
Кэтрин появилась опять, неся на подносе ножи и вилки.
– Вы можете пообедать с Джозефом, – пробурчал Хитклиф. – Сидите на кухне, пока гость не уйдет.
Она исполнила его распоряжение очень точно – может быть, у нее не было соблазна нарушить его. Живя среди мужланов и мизантропов, она едва ли была способна оценить людей высшего разряда, когда встречалась с такими.
С мистером Хитклифом, мрачным и неразговорчивым, – по одну руку, и с Гэртоном, безнадежно немым, – по другую я отобедал не слишком весело и вскоре попрощался. Я хотел выйти через кухню, чтобы взглянуть напоследок на Кэтрин и досадить старому Джозефу; но Гэртону приказали привести моего коня, и хозяин дома сам проводил меня до порога, так что я не получил возможности осуществить свое желание.
«Как уныло проходит жизнь в этом доме! – размышлял я, пуская вскачь коня. – Сказкой наяву, лучше – живой романтикой стала бы действительность для миссис Хитклиф, если бы мы с нею вздумали соединиться, как желала того ее добрая няня, и вместе окунулись бы в волнующую атмосферу города!»
Глава XXXII
1802. В сентябре этого года я был приглашен на север опустошать поля одного моего друга, и, совершая путешествие к его местожительству, я неожиданно оказался в пятнадцати милях от Гиммертона. Конюх на заезжем дворе поил из ведра моих лошадей, когда мимо прокатил воз, груженный зеленым свежескошенным сеном, и конюх сказал:
– Из Гиммертона, поди! У них там всегда покос на три недели позже, чем у людей.
– Гиммертон! – подхватил я; моя жизнь в тех местах уже превратилась для меня в смутный сон. – Как же, знаю! Это далеко отсюда?
– Миль четырнадцать будет, по горушкам, по бездорожью, – отвечал он.
Что-то вдруг толкнуло меня навестить Скворцы. Еще не перевалило за полдень, и мне подумалось: чем заезжать в гостиницу, я могу переночевать под собственным кровом. К тому же стоило потратить день на устройство своих дел с домохозяином и таким образом избавить себя от труда нарочно приезжать опять в эти края. Передохнув немного, я отрядил своего слугу, чтоб он расспросил, как проехать в эту деревню; и, сильно истомив наших лошадей, мы одолели расстояние в каких-нибудь три часа.
Слугу я оставил в деревне и двинулся дальше один вниз по лощине. Серая церковка показалась мне еще серее, нелюдимое кладбище еще нелюдимей. Я видел, как овцы, забредшие с поля, щипали невысокую траву на могилах. День был ясный, жаркий – слишком жаркий для путешествия; но жара не мешала мне любоваться восхитительной картиной подо мной и надо мной; если б я увидел ее ближе к августу, она, наверно, соблазнила бы меня провести здесь месяц в уединении. Зимой ничего не может быть печальней, летом ничего очаровательней этих ложбин, запертых в холмах, и этих гордых, одетых вереском круч.
Я добрался до Мызы засветло и постучал в дверь; но все домочадцы удалились в задние постройки, рассудил я, приметив одинокий голубой дымок, тонким завитком висевший над кухней, и не услышали стука. Я проехал во двор. Под навесом крыльца сидела девочка лет девяти-десяти и вязала; на ступеньках, сгорбившись, задумчиво покуривала трубку престарелая женщина.
– Миссис Дин дома? – спросил я старуху.
– Миссис Дин? Нет! – ответила та. – Она тут не живет; она живет там, наверху, на Перевале.
– Значит, вы тут за ключницу? – продолжал я.
– Да, присматриваю за домом, – был ответ.
– Отлично. Я – мистер Локвуд, хозяин. Скажите, тут найдутся комнаты, где я мог бы расположиться? Я хочу здесь переночевать.
– Хозяин! – вскричала она, пораженная. – Как же так? Кто знал, что вы приедете? Хоть бы словом известили наперед! Тут нет ничего – ни сухого угла, ни места пристойного…
Она засуетилась, отшвырнула трубку, бросилась в дом; девочка побежала за ней, а следом прошел и я. Убедившись вскоре, что мне сказали истинную правду и что старуха вдобавок чуть с ума не своротила от моего неожиданного приезда, я стал ее успокаивать: я, мол, пойду прогуляюсь, а она тем временем пускай приготовит мне уголок в гостиной, где бы мне поужинать, да спальню, где я мог бы выспаться; ни мести, ни пыль вытирать не нужно – был бы только жаркий огонь и сухие простыни. Она, казалось, рада была всячески стараться, хоть и сунула сгоряча в камин половую щетку вместо кочерги и так же не по назначению пустила в ход другие атрибуты своего ремесла; все же я удалился, поверив, что ее усердие обеспечит мне к возвращению место для отдыха. Целью затеянной мною прогулки был Грозовой Перевал. Но, крепкий задним умом, я, едва выйдя со двора, тут же вернулся.
– На Перевале все благополучно? – спросил я у ключницы.
– Да, как будто, – ответила она и прошмыгнула мимо с полной сковородой горячих углей.
Мне хотелось спросить, почему миссис Дин рассталась с Мызой, но невозможно было задерживать женщину в такую критическую минуту; итак, я повернул, опять переступил порог и неторопливым шагом пустился в путь. Передо мной разливалось мягкое сияние восходящего месяца, ширясь все ярче, по мере того как догорал пожар заката за моей спиной, в час, когда я вышел из парка и стал подниматься по каменистому проселку, забиравшему вправо к жилищу Хитклифа. Дом еще не встал перед моими глазами, когда день и вовсе угас, и осталась от него только тусклая янтарная полоса на западе; но в ярком свете месяца я различал каждый камушек на тропе, каждый стебель травы. Мне не пришлось ни перелезать через ворота, ни стучать: они уступили первому усилию моей руки. Перемена к лучшему! – подумалось мне. И я отметил еще одну, о которой мне поведали ноздри: сладкий запах левкоя и желтофиоля и носился в воздухе между приветливыми плодовыми деревьями.
И двери, и окна были распахнуты; и все же, как это обычно можно видеть в каменноугольной области, приятный красный отсвет огня стоял над дымоходом: радость, которую пламя доставляет глазу, позволяет мириться с излишним жаром. Впрочем, дом на Грозовом Перевале так велик, что его обитателям хватает места, чтобы держаться подальше от жара; и соответственным образом все, кто был в доме, расположились у окон. Я мог их видеть и слышать их разговор раньше, чем переступил порог; и я стал набл