ой, которую читала, что, покуда дверь не открылась, ничего не заметила, а тогда уж поздно было убегать – она, конечно, с радостью сделала бы это, появись такая возможность.
– Заходи! Как ты вовремя! – весело воскликнула хозяйка, придвинув еще один стул к огню. – Перед тобою два человека, и необходим третий, дабы растопить меж ними лед; а ты именно тот, кто устроил бы нас обеих. Хитклиф, я с гордостью хочу наконец представить тебе девушку, которая сходит по тебе с ума больше, чем я. Надеюсь, ты польщен. Нет, это не Нелли, не смотри на нее! Сердце моей несчастной юной золовки разбито от одного лишь созерцания твоей телесной и духовной красоты. Теперь ты, если пожелаешь, можешь стать Эдгару зятем! Нет-нет, Изабелла, ты не убежишь, – продолжала она, останавливая с притворной игривостью смущенную девушку, которая поднялась в негодовании. – Мы, словно две кошки, поцапались из-за тебя, Хитклиф, и я уступила под натиском ее преклонения и восхищения тобою. Более того, мне было сказано, что, если бы я повела себя достойно и отступила, моя соперница, какой она себя считает, пустила бы такую стрелу в твое сердце, что ты принадлежал бы ей навсегда, а мой образ был бы предан вечному забвению.
– Кэтрин, – сказала Изабелла, призвав всю свою гордость и прекратив вырываться из державших ее крепких рук, – я была бы признательна, если бы ты говорила правду, а не порочила меня, пусть даже в шутку. Мистер Хитклиф, будьте так добры, попросите вашу подругу отпустить меня. Она забыла, что мы с вами не столь близкие знакомые, и то, что представляется ей забавным, доставляет мне невыразимую боль.
Поскольку гость ничего не ответил, но сел на предложенный стул с видом совершенно безразличным к нежным чувствам Изабеллы, девушка повернулась к своей мучительнице и шепотом взмолилась, чтобы та ее отпустила.
– Ни за что! – в ответ вскричала Кэтрин. – Больше не будешь называть меня собакой на сене! Ты останешься! Кстати, Хитклиф, что-то я не вижу радости по поводу этого приятного известия. Изабелла клянется, что любовь ко мне Эдгара – ничто по сравнению с ее чувствами к тебе. Она как будто уверяла меня в чем-то подобном, не так ли, Эллен? И после нашей прогулки она вот уж третий день постится от горя и злости, ибо я в тот раз услала ее, лишив возможности пребывать в твоем обществе.
– По-моему, ты ее оговариваешь, – сказал Хитклиф, повернув свой стул и обратившись к ним лицом. – В любом случае сейчас она, безусловно, не хочет пребывать в моем обществе.
И он перевел тяжелый взгляд на предмет их спора – так из одного лишь любопытства, несмотря на омерзение, разглядывают странное, отвратительное животное, к примеру, привезенную из Индии сороконожку. Бедная Изабелла не могла этого вынести. Она бледнела и краснела попеременно, и со слезами, свисавшими, точно бусинки, с ресниц, все пыталась своими маленькими пальчиками разжать крепкую хватку Кэтрин. Однако, поняв, что стоит ей оторвать от своей руки один прижатый палец, как второй вновь сжимает ее с такою же силой, а потому ей никак не удается вырваться, Изабелла решила пустить в ход ногти, и их острые кончики быстро украсили руку мучительницы красными полукружиями.
– Да это тигрица! – воскликнула миссис Линтон, отпустив девушку и тряся рукой от боли. – Убирайся, ради бога, и спрячь от нас свою лисью мордочку! Как же глупо показывать когти ему! Не догадываешься, к каким он придет заключениям? Ты только погляди, Хитклиф, это прямо-таки орудия казни; поостерегись, не ровен час и ты без глаз останешься.
– Пусть попробует мне грозить – я их с мясом вырву, – грубо отозвался тот, когда дверь за Изабеллой закрылась. – Но для чего ты дразнила это существо, Кэти? Ты ведь все выдумала, да?
– Ничего подобного, – отвечала она. – Она уже несколько недель по тебе сохнет и сегодня утром тоже о тебе бредила, вылила на меня ушат оскорблений, потому что я прямо поведала ей о твоих недостатках, дабы унять ее обожание. Но не обращай внимания. Мне хотелось наказать ее за дерзость – вот и все. Я слишком хорошо к ней отношусь, чтобы позволить тебе схватить ее и проглотить с потрохами.
– А я отношусь к ней слишком плохо, чтобы это сделать. Разве что обернувшись вурдалаком. Странные вещи пришлось бы тебе услышать, случись мне жить вдвоем с нею и вечно видеть перед собой это слезливое, бесцветное лицо. Самым обычным делом было бы раз в два-три дня раскрашивать эту бледную физиономию всеми цветами радуги и превращать голубые глаза в черные. Они такие же отвратительные, как у Линтона.
– Очаровательные! – поправила его Кэтрин. – Глазки как у голубки – ангельские!
– Она ведь наследница своего брата, верно? – спросил Хитклиф после недолгого молчания.
– Жаль, если бы это было так, – ответила Кэтрин. – С полдюжины племянников, даст бог, лишат ее этого права. А пока выкинь все из головы. Слишком тебя манит соседское добро, но не забывай, что добро это – мое!
– Стань оно моим, для тебя ничего бы не изменилось, – ответил Хитклиф. – И хотя Изабелла Линтон, возможно, глупа, сумасшедшей ее вряд ли назовешь. Впрочем, будь по-твоему, оставим эту тему.
В своих речах они и вправду оставили эту тему; а Кэтрин, пожалуй, изгнала ее и из своих мыслей. А вот друг ее, видно, частенько в тот вечер вспоминал об их разговоре. Я заметила, как он про себя улыбался – вернее, ухмылялся – и предавался зловещим мечтаниям, когда миссис Линтон выходила из комнаты.
Я решила последить за его поступками. Мое сердце было целиком на стороне хозяина, а не Кэтрин – и не без причины, ибо мистер Линтон был добр, честен и благороден; не скажу, что она являла собою его противоположность, однако позволяла себе такую широту взглядов, что я мало доверяла ее принципам, а ее чувствам сопереживала и того меньше. Мне хотелось, чтобы какой-нибудь случай тихо и мирно избавил бы «Грозовой перевал и поместье «Дрозды» от мистера Хитклифа, и мы все жили бы как прежде, до его появления. Визиты Хитклифа были для меня постоянным кошмаром, как, по-моему, и для моего хозяина. Пребывание этого человека в «Грозовом перевале» угнетало нас неизъяснимо. Чудилось мне, будто Господь оставил там заблудшую овцу, предоставив ей идти своим греховным путем, и немедля вокруг овчарни принялся рыскать злой волк, выжидая, когда наступит его час наброситься на овцу и растерзать.
Глава 11
Временами, размышляя надо всем этим наедине с собою, я вдруг вскакивала, объятая ужасом, и даже надевала шляпу, чтобы пойти на ферму и посмотреть, как там идут дела. Я уговаривала себя, что мой долг предупредить Хиндли о слухах про его житье-бытье, но потом вспоминала, как закоснел он в своих дурных привычках, и, не имея надежды помочь ему, не решалась вновь ступить на порог сего мрачного жилища; к тому же я не знала, как он отнесется к моим словам.
Однажды я проходила мимо старых ворот, сделав небольшой крюк по пути в Гиммертон. Это случилось примерно в то время, о котором я веду свой рассказ. День стоял морозный и ясный, земля была голая, дорога сухая и твердая. Я подошла к указательному столбу из песчаника, от которого большак ведет налево к вересковой пустоши. Вырезанные на грубом камне с северной стороны буквы Г.П., с восточной – Г. и с юго-западной – Д. обозначали направление «Грозовой перевал», деревню Гиммертон и поместье «Дрозды». Солнышко позолотило серую верхушку столба, напомнив о лете, и, не знаю почему, на меня вдруг нахлынули детские воспоминания. Двадцать лет назад мы с Хиндли облюбовали это местечко. Долго смотрела я на иссеченный ветрами камень, а потом, нагнувшись, разглядела в его основании ямку, все еще забитую старой змеиной кожей и галькой – их мы спрятали там вместе с другими предметами, но они не выдержали испытания временем. И словно наяву передо мною возник товарищ моих детских игр – он сидел на высохшем дерне, склонив темноволосую голову, и куском сланца, зажатым в маленькой ручке, рыл ямку. «Бедный Хиндли!» – невольно воскликнула я. И вздрогнула. Воображение сыграло со мною странную шутку – на мгновение мне почудилось, будто ребенок поднял голову и взглянул мне прямо в лицо! Видение тут же исчезло, но я почувствовала непреодолимое желание оказаться в «Грозовом перевале». Суеверие заставило меня поддаться этому порыву. «Вдруг Хиндли умер, – подумала я, – или скоро умрет? Что, если это видение предвещает смерть?» Чем ближе я подходила к дому, тем больше волновалась; а завидев вдали его очертания, и вовсе затряслась, как в лихорадке. Но призрак меня опередил. Он стоял за воротами и смотрел в мою сторону. Такова была моя первая мысль, когда я увидела нечесаного кареглазого мальчугана, припавшего румяным лицом к прутьям решетки. Но затем я сообразила, что это, должно быть, Гэртон, мой Гэртон, не так уж сильно изменившийся с того дня, как я покинула его десять месяцев назад.
– Да хранит тебя бог, мальчик мой! – закричала я, сразу же позабыв свои глупые страхи. – Гэртон, я Нелли! Нелли, твоя няня!
Ребенок отступил на шаг и поднял с земли большой камень.
– Я пришла повидать твоего отца, Гэртон, – добавила я, поняв по его движению, что, если Нелли еще оставалась в его памяти, то ее образ никак не был связан со мною.
Он поднял руку, готовый запустить свой снаряд. Я принялась уговаривать мальчика, но тот все равно бросил камень и попал мне прямо в шляпу. А затем он, запинаясь, вылил на меня целый поток грязной ругани, и неважно, понимал он эти слова или нет, но произнес он их с привычным чувством, и детское личико его исказилось, приняв потрясшее меня злобное выражение. Уверяю вас, меня эта сцена скорее опечалила, чем рассердила. Я готова была расплакаться, но, чтобы утихомирить мальчика, вынула из кармана апельсин и протянула ему. Сперва он колебался, однако потом выхватил у меня апельсин, словно думал, что я собираюсь его подразнить. Я показала ему другой, но держала так, чтобы он не достал.
– Кто научил тебя таким словам, сынок? – спросила я. – Викарий?
– К черту викария! И тебя тоже! Дай мне! – ответил он.