На третий день миссис Линтон отперла дверь и попросила налить воды в кувшин и графин, ибо они уже были пусты, а также принести ей тарелку каши, потому что она, похоже, умирает. Эта речь, подумалось мне, была предназначена для ушей Эдгара. Я же не верила в вероятность смерти хозяйки, поэтому ничего не ответила и принесла ей чаю и гренки. Она с жадностью попила и поела, а после вновь откинулась на подушку, стеная и сжав кулаки. «О, я умру! – восклицала она. – Потому что я никому не нужна. Не надо было мне есть!» Затем, гораздо позже, я услышала, как она бормочет: «Нет, я не умру… он только обрадуется… он меня совсем не любит… и не будет без меня скучать!»
– Вам что-нибудь нужно, мэм? – спросила я все с тем же безучастным выражением, несмотря на ее жуткий вид и непривычную манеру взволнованно бормотать.
– Что делает этот жалкий человек? – спросила она, откинув густые спутанные локоны с изможденного лица. – Может, впал в летаргию или умер?
– Ни то и ни другое, – ответила я. – Если вы о мистере Линтоне, то, я думаю, он вполне здоров, хотя предается своим занятиям гораздо усерднее, чем следовало бы. Он все время проводит среди книг, ведь у него нет иного общества.
– Среди книг! – потрясенная, воскликнула она. – Когда я умираю! Когда я на краю могилы! Боже мой! Он хоть знает, как я переменилась? – продолжала она, глядя на свое отражение в зеркале на стене напротив. – И это Кэтрин Линтон? Думает, я капризничаю или притворяюсь? Неужто ты не можешь сообщить ему, что все страшно серьезно? Нелли, пока еще не поздно, как только я узнаю, каковы его чувства, я сделаю одно из двух: либо тотчас умру от голода (но это не будет ему наказанием, если у него нет сердца), либо поправлюсь и уеду отсюда. Ты сейчас правду про него рассказываешь? Не лги мне. Ему и впрямь безразлично, жива я или нет?
– Отчего же, мэм? – ответила я. – Хозяин и не подозревает, что вы так плохи. И уж конечно, не опасается, что вы уморите себя голодом.
– Не опасается? А ты скажи ему, что уморю! Убеди его! Как будто ты сама так думаешь. Скажи, что ты уверена, что я себя уморю!
– Нет, миссис Линтон, не уморите, – высказала я свое мнение. – Вы забываете, что сегодня вечером вы с аппетитом поели, и завтра наверняка почувствуете благотворный результат.
– Если бы я была уверена, что это его убьет, – перебила она меня, – я сейчас же покончила бы с собой! За эти три жуткие ночи я ни разу не сомкнула глаз и – о Боже! – как я терзалась! У меня были видения, Нелли! Но мне начинает казаться, что ты меня совсем не любишь. Как странно! Я думала, все ненавидят и презирают друг друга, но меня все-таки любят! А они за несколько часов стали врагами. Я уверена, что стали. Все эти люди. Как печально встретить смерть в окружении холодных лиц! Изабелла в страхе и отвращении боится войти в комнату, ей жутко смотреть, как умирает Кэтрин! А Эдгар стоит рядом в мрачной торжественной позе и ждет моего конца, а потом благодарит Бога за то, что в доме наконец-то воцарился мир, и возвращается к своим книгам! Есть ли еще на свете люди, способные чувствовать? Что ему в книгах, когда я умираю?
Кэтрин не могла вынести мысль, которую я вложила в ее голову, об уходе мистера Линтона в философию. Она металась в постели, и ее лихорадочное возбуждение постепенно перерастало в безумие, она рвала зубами подушку, потом поднялась вся в жару и потребовала открыть окно. Стояла середина зимы, дул сильный северо-восточный ветер, и я воспротивилась. Постоянно меняющееся выражение ее лица, как и смена настроения, начали меня не на шутку беспокоить, напомнив о ее прошлой болезни и об указаниях доктора ей не перечить. Всего лишь минуту назад она буйствовала, а теперь, подперев голову рукой и не замечая моего отказа выполнить ее приказание, она, точно ребенок, отвлеклась на что-то другое – из прорех в подушке, которую только что сама изорвала, она вытаскивала перья и раскладывала их по кучкам. Ее блуждающие мысли унеслись к другим предметам.
– Это индюшачье, – бормотала она, – это дикой утки, это голубиное. Ах, они набивают подушки голубиными перьями! Неудивительно, что я не умерла! Надо бы не забыть выбросить ее на пол, прежде чем лечь. Это шотландской куропатки, а это – я узнала бы его из тысячи – это перышко чибиса. Красивая птичка, кружилась у нас над головами посреди пустоши. Хотела добраться до своего гнезда, потому что облака почти касались холмов и в воздухе пахло дождем. Это перо подобрано в кустах вереска, потому что птицу никто не убивал. Как-то раз зимой мы нашли ее гнездо с маленькими скелетиками. Хитклиф поставил над ним силки, и родители-чибисы боялись опуститься к своим деткам. После этого случая я заставила его поклясться, что он больше никогда не застрелит чибиса. И он пообещал. Да, вот еще перья! Выходит, он застрелил моих чибисов, Нелли? Там есть красные перышки, хоть одно? Дай-ка взглянуть.
– Какое ребячество! – прервала я ее, забрав подушку и перевернув прорехами вниз, ибо хозяйка вытаскивала полные пригоршни содержимого. – Лягте и закройте глаза, у вас мысли путаются. Что за беспорядок вы устроили! Пух так и кружится, точно снег.
И я принялась собирать пух и перья по всей комнате.
– Я вижу тебя, Нелли, – сонно проговорила Кэтрин, – пожилой женщиной. Ты седая и сгорбленная. Эта кровать – сказочная пещера под Пенистон-Крэгом. А ты собираешь наконечники стрел, чтобы потом охотиться на наших телок, притворяясь, пока я рядом, что это всего лишь клочки шерсти. Вот какой ты станешь через пятьдесят лет. Знаю, что сейчас ты не такая. И мысли у меня не путаются, ты ошибаешься, иначе я бы поверила, что ты и есть та морщинистая ведьма и что я лежу в пещере под Пенистон-Крэгом. Но я-то понимаю, что сейчас ночь, на столе две свечи, и от их света черный шкаф сияет, словно гагат.
– Черный шкаф? Где он? – удивилась я. – Вы разговариваете во сне!
– Стоит у стены, как всегда, – отвечала она. – Но он и в самом деле какой-то странный. Посмотри – на нем лицо!
– В комнате нет шкафа и никогда не было, – сказала я и вновь села, предварительно откинув занавеску, чтобы лучше было видно Кэтрин.
– Разве ты не видишь это лицо? – спросила она, пристально всматриваясь в зеркало.
Что бы я ни говорила, мне так и не удалось убедить ее, что лицо в зеркале – ее собственное, поэтому я поднялась и накинула на зеркало шаль.
– Но оно все еще там! – с волнением настаивала она. – Оно шевельнулось. Кто это? А вдруг оно вылезет, когда ты уйдешь? О, Нелли, в комнате привидение! Я боюсь оставаться одна!
Я взяла ее за руку и стала успокаивать, ибо ее тело сотрясали судороги и она никак не могла отвести от зеркала взгляд.
– Там никого нет, – повторяла я. – Это лишь ваше отражение, миссис Линтон, и вы это сами прекрасно знаете.
– Мое! – ахнула она. – И часы бьют двенадцать! Значит, правда. Какой ужас!
Ее пальцы вцепились в одеяло и натянули его на глаза. Я было попыталась тихонько прокрасться к двери с намерением позвать ее мужа, но пронзительный крик заставил меня вернуться. С рамы зеркала упала шаль.
– Ну, что случилось? – воскликнула я. – И кто после этого трусиха? Очнитесь, миссис Линтон! Это всего лишь стекло – зеркало, и вы видите в нем себя; и меня тоже – рядышком.
Она вся дрожала, ничего не понимая, и держала меня крепко. Но постепенно ужас сошел с ее лица. Бледность уступила место краске стыда.
– Боже мой! Мне почудилось, что я дома, – вздохнула она. – Будто я лежу в своей комнате в «Грозовом перевале». Я ослабела, оттого у меня в голове все перепуталось и я невольно закричала. Не говори ничего, просто побудь со мною. Я боюсь засыпать. У меня такие страшные сны.
– Крепкий сон вам только на пользу, мэм, – ответила я. – И надеюсь, эти переживания удержат вас от попыток вновь начать голодать.
– Ах, если бы только я очутилась в своей постели в нашем старом доме! – горько посетовала она, ломая руки. – И услышала этот ветер, что шумит и царапает еловыми ветками у самого окна! Дай мне его почувствовать – он прилетел прямо оттуда, с вересковой пустоши, – дай мне хоть разок вдохнуть этот воздух!
Чтобы ее успокоить, я на несколько секунд отворила окно, и ледяной ветер ворвался в комнату. Потом, когда ставень был закрыт, я вернулась на свое место у постели. Теперь она лежала тихо, обливаясь слезами. Изнуренное ее тело полностью укротило дух. Наша буйная Кэтрин была теперь как малый ребенок.
– Сколько дней прошло, с тех пор как я здесь заперлась? – вдруг спросила она, вернувшись к действительности.
– С вечера понедельника, – ответила я, – до ночи четверга. Точнее, сейчас уже утро пятницы.
– Что? Той же недели? – воскликнула она. – Всего лишь?
– Срок немалый, если питаться одною холодною водой и злостью, – заметила я.
– А мне показалось, что время тянулось утомительно долго, – пробормотала она с сомнением. – Должно быть, все-таки дольше. Помню, как я была в гостиной после их ссоры, Эдгар своею жестокостью вывел меня из себя, и я в отчаянии убежала в эту комнату. Как только я заперла дверь, на меня навалилась полнейшая тьма, и я упала на пол. Я не смогла объяснить Эдгару, что, если он не перестанет меня дразнить, у меня точно случится нервный припадок или приступ безумия – я это чувствовала! Ни язык, ни мозг уже мне не повиновались, а он, наверное, не догадывался, в какой я агонии; у меня едва хватило соображения скрыться от него и от его голоса. Прежде чем я пришла в себя настолько, что могла видеть и слышать, наступил рассвет; и, Нелли, я открою тебе свои мысли, которые вновь и вновь возникали в моей голове, пока я не испугалась, что схожу с ума. Когда я лежала там, упершись головой в ножку стола, и глаза мои едва различали серый квадрат окна, мне чудилось, что я спряталась дома в своей кровати с дубовыми панелями и мое сердце страдает из-за какого-то огромного несчастья, но в чем оно, я, очнувшись, не в силах была припомнить. Я размышляла, мучительно соображая, что это могло быть; а что самое удивительное, последние семь лет моей жизни как будто исчезли! Казалось, их не было вовсе. Я была ребенком, отца только что схоронили, и я горевала оттого, что Хиндли не давал нам с Хитклифом быть вместе. Я впервые лежала одна. И, очнувшись от гнетущей дремоты, после ночи, проведенной в рыданиях, я подняла руку, чтобы раздвинуть панели. Но рука ударилась в столешницу! Тогда я провела ею по ковру, и ко мне вернулась память. Пережитое во сне горе утонуло в новой бездне отчаяния. Не знаю, почему я чувствовала себя такою ужасно несчастной. Наверное, случилось какое-то временное помрачение ума, ибо причины я не находила. Но представь, что меня, двенадцатилетнюю девочку, прогнали из «Перевала», лишили всех моих детских радостей и того, кто был для меня в ту пору всем на свете – Хитклифа, и, как по волшебству, превратили в миссис Линтон, хозяйку поместья «Дрозды», жену незнакомца, изгнанницу и бездомную, оторванную от своего родного мира, – и ты увидишь краешек той бездны, на дне которой я распростерлась! Ты можешь, сколько хочешь, качать головой, Нелли, но это с твоей помощью я чуть не помешалась! Ты обязана была поговорить с Эдгаром – да, обязана! – и убедить его не раздражать меня! О, я вся горю! Мне надо выйти на воздух! Хочу снова стать девочкой, полудикаркой, отчаянной и свободной, смеяться над своими бедами, а не сходить от них с ума! Отчего я так переменилась? Отчего моя кровь вскипает, как бешеная, из-за нескольких слов? Я точно знаю, что опять буду такой, как прежде, стоит мне оказаться на вересковых полях среди тех холмов. Открой настежь окно – открой и закрепи раму! Быстрее! Почему ты не двигаешься с места?