Эта новость породила в моей душе новые страхи. Оставив доктора, я поспешила домой и почти всю дорогу бежала. Собачка Изабеллы тявкала в саду. Я задержалась на мгновение, чтобы открыть ей ворота, но вместо того, чтобы идти к дверям, она принялась рыскать туда-сюда, нюхая землю, и удрала бы на большак, если бы я ее не подхватила и не внесла внутрь. Когда я поднялась в спальню Изабеллы, мои подозрения подтвердились. Комната была пуста. Приди я несколькими часами раньше, болезнь миссис Линтон, возможно, удержала бы девушку от столь безрассудного шага. Но что было делать теперь? Существовала небольшая вероятность нагнать их, немедленно пустившись в погоню. Впрочем, я не могла отправиться за ними, как не осмеливалась и устроить переполох, подняв на ноги весь дом, – меньше всего мне хотелось поведать о случившемся хозяину, всецело поглощенному свалившейся на него бедой и неспособному пережить еще одну. Оставалось лишь держать язык за зубами и предоставить событиям идти своим чередом. Когда мистер Кеннет до нас добрался, я с плохо скрываемым волнением вошла в комнату Кэтрин и сообщила об его приходе. Больная спала беспокойным сном. Хозяину удалось унять приступ помешательства, и теперь он сидел в изголовье жены, следя за каждой тенью на ее лице, за каждым изменением в ее болезненно искаженных чертах.
Врач, обследовав больную, в разговоре с мистером Линтоном выразил надежду на излечение Кэтрин при условии, что мы обеспечим ей неизменное и полное спокойствие. Мне же он дал понять, что опасаться следует не столько смерти, сколько окончательного помрачения рассудка.
В ту ночь я не сомкнула глаз, как, впрочем, и мистер Линтон – мы оба не ложились; да и слуги встали ни свет ни заря и тихонько ходили по дому, разговаривая шепотом, если того требовала их работа. Все были чем-то заняты, не показывалась лишь мисс Изабелла. Слуги даже начали удивляться такому крепкому сну. Брат ее тоже спросил, встала ли барышня. Казалось, он с нетерпением ждет ее пробуждения, огорченный, что та не проявляет беспокойства по поводу здоровья невестки. Я дрожала при мысли, что хозяин может послать меня разбудить сестру, но, слава богу, не мне выпало первой сообщить ему об ее исчезновении. Одна из служанок, девушка глуповатая, ранним утром была отправлена с поручением в Гиммертон и теперь, как только вернулась, взбежала вверх по лестнице, разинув рот и едва дыша. Она бросилась прямо в комнату Кэтрин с криком:
– Ой-ей-ей! Что ж теперь будет-то! Хозяин, хозяин, наша барышня…
– Не шуми! – быстро одернула я ее, возмущенная этой ненужной крикливостью.
– Говорите тише, Мэри! В чем дело? – сказал мистер Линтон. – Что случилось с барышней?
– Она сбежала! Сбежала! И тот Хитклиф тоже убёг с нею! – задыхаясь, проговорила она.
– Это неправда! – воскликнул мистер Линтон, в смятении поднявшись. – Такого не может быть! С чего вы взяли? Эллен Дин, ступайте и поищите ее. Невероятно! Невозможно!
С этими словами он подвел служанку к двери и вновь попросил ее объяснить, откуда у той такая уверенность.
– Я повстречала на дороге мальчишку, который сюда молоко носит, – запинаясь, стала рассказывать девушка. – И он спросил: «У вас там, в «Дроздах», переполох, что ли?» Я подумала, он это про хозяйкину болезнь, и говорю: «Да». А он мне: «За ними, должно, погоню послали?» Я так и уставилась на него. Он увидел, что я ничегошеньки не знаю, и рассказал, будто один джентльмен и леди остановились у кузни подковать лошадь за две мили от Гиммертона, когда уж и полночь миновала! А дочка кузнеца встала, чтоб подглядеть, кто это такие. И тотчас обоих признала. Она заметила, как мужчина – это точно был Хитклиф, его-то ни с кем не спутаешь – сунул кузнецу соверен. У леди лицо было под капюшоном, но она попросила глоток воды, и, когда пила, капюшон откинулся, и ее сразу стало хорошо видать. Они отъехали. Хитклиф держал поводья обеих лошадей. И поскакали они в другую от деревни сторону быстро-быстро, хоть дороги там и ухабистые. Девчонка отцу ничего не сказывала, но утром разнесла новость по всему Гиммертону.
Я побежала и для порядка заглянула в комнату Изабеллы, а затем вернулась, чтобы подтвердить рассказ служанки. Мистер Линтон уже вновь сидел у постели больной жены. Когда я вошла, он поднял глаза и по моему смущенному виду понял все. Потом отвел взгляд, не сказав ни слова и не дав мне никаких указаний.
– Надо ли предпринимать меры, чтобы догнать их и вернуть барышню? – спросила я. – Как нам надлежит поступить?
– Она уехала по своей воле, – ответил хозяин. – Она имела право это сделать, раз уж ей так захотелось. Не беспокойте меня больше разговорами об Изабелле. С этой минуты она мне сестра лишь по названию – не потому, что я отрекся от нее, а потому, что она отреклась от меня.
Вот и все, что было сказано на сей счет. Более он никогда не справлялся о ней, даже не произносил ее имя, разве что распорядился отправить вещи сестры в ее новый дом, лишь только я узнаю адрес.
Глава 13
От беглецов не было известий два месяца. За это время у миссис Линтон случилось то, что зовется мозговой горячкой – тяжелый приступ болезни, который ей суждено было перебороть. Ни одна мать не нянчилась так самоотверженно со своим единственным чадом, как Эдгар Линтон со своей женой. Денно и нощно он дежурил у ее постели и терпеливо сносил все неудобства, порожденные ее расстроенными нервами и помраченным рассудком. Правду сказать, доктор Кеннет заявил, что то, что муж своими заботами спас от могилы, в скором будущем станет для него источником постоянной тревоги – проще говоря, свои силы и здоровье он пожертвовал на выхаживание обломков человеческой личности. И все же мистер Линтон был счастлив и бесконечно благодарен судьбе, когда жизнь Кэтрин объявили вне опасности. Часами он просиживал рядом с нею, следя, как постепенно возвращается к жене физическое здоровье, и теша себя иллюзорной надеждой, что рассудок ее тоже скоро придет в равновесие и Кэтрин снова станет такой, как прежде.
В первый раз она вышла из комнаты в начале марта. Еще утром мистер Линтон положил ей на подушку золотистые крокусы. Ее глаза, давно уже не загоравшиеся от радости, вдруг засияли, когда при пробуждении Кэтрин заметила их и с удовольствием принялась складывать букет.
– Это самые ранние цветы в «Грозовом перевале»! – воскликнула она. – Они напомнили мне о мягких влажных ветрах, теплом солнышке и подтаявшем снеге. Эдгар, не дует ли сейчас южный ветер? И не сошел ли снег?
– Снег у нас почти весь растаял, дорогая, – отвечал ее муж. – На вересковых полях я вижу лишь два белых пятнышка. Небо голубое, поют жаворонки. Вода плещется через край в ручейках и речушках. Прошлой весной в это же время я мечтал, чтобы ты оказалась под моею крышей, а теперь хочу, чтобы ты перенеслась за одну-две мили отсюда, на те холмы. Ветерок такой ласковый, что чувствую, он тебя излечит.
– Я поднимусь туда один только раз, – ответила больная. – Ты оставишь меня на холмах, и я упокоюсь навечно. Следующей весной ты вновь будешь мечтать, чтобы я очутилась под твоею крышей, вспомнишь сегодняшний день и подумаешь, как ты был счастлив.
Линтон осыпал ее самыми нежными ласками и старался развеселить самыми искренними словами любви, но она смотрела на цветы затуманенным взором, слезы капали с ее ресниц и струились по щекам. Она их не вытирала. Мы видели, что Кэтрин чувствует себя лучше, и подумали, что причина ее уныния кроется в долгом пребывании в четырех стенах, а значит, хотя бы отчасти это можно излечить переменой обстановки. Хозяин велел мне разжечь камин в гостиной, куда уже много недель никто не заглядывал, и поставить мягкое кресло у окна на солнце; затем он привел Кэтрин вниз, и она долго сидела, наслаждаясь мягким теплом, и, как мы и ожидали, оживилась при виде окружающих предметов, которые, хоть и были давно ей знакомы, не связывались в ее сознании с той ненавистной комнатой, где она столько пролежала в болезни. К вечеру она казалась изможденной, но никакие доводы не убедили ее вернуться к себе. Поэтому мне пришлось постелить ей на диване в гостиной, пока не подготовят другую комнату. Чтобы хозяйка не утруждала себя подъемом по лестнице, мы прибрали для нее эту, где вы сейчас лежите, на одном этаже с гостиной; и она вскоре достаточно окрепла, чтобы переходить из одной комнаты в другую, опираясь на руку мужа. Я и сама думала, что при столь заботливом уходе Кэтрин сможет поправиться. К тому же у нас было две причины этого желать: от ее жизни зависела жизнь другого существа – мы лелеяли надежду, что вскоре радость наполнит сердце мистера Линтона и его земли будут вырваны из цепких лап чужака благодаря рождению наследника.
Надобно упомянуть, что недель через шесть после побега Изабелла прислала брату короткую записку, извещавшую об ее браке с Хитклифом. Само сообщение звучало сухо и холодно, но внизу карандашом была сделана приписка, содержавшая завуалированные извинения и просьбу не поминать ее дурным словом и помириться с нею, если он обижен ее поступком; она утверждала, что не в силах была противиться Хитклифу, а теперь, когда дело сделано, у нее уже нет власти что-либо изменить. Полагаю, Линтон ей не ответил, а еще через две недели я получила длинное письмо, которое сочла странным, ибо оно вышло из-под пера невесты сразу же после медового месяца. Письмо я сохранила, поэтому прочту его вам. Мы ценим то, что осталось от покойников, дорогих нам при жизни. Начиналось оно так:
«Дорогая Эллен, вчера вечером я прибыла в «Грозовой перевал» и впервые услышала, что Кэтрин тяжело заболела и все еще нездорова. Думаю, мне не следует писать ей, а мой брат либо слишком зол на меня, либо слишком расстроен, чтобы отвечать на записку, которую я ему послала. Все же мне надо кому-то написать, так что остаетесь Вы – другого выбора у меня нет.
Передайте Эдгару, что я бы отдала все на свете, лишь бы вновь увидеть его лицо, что мое сердце вернулось в «Дрозды» через день после того, как я покинула их, и сейчас пребывает там, исполненное нежности к нему и Кэтрин.