все потерять без надежды вернуть свое добро? А Гэртон должен стать нищим? О проклятие! Я верну все, и его золото в придачу! Потом заберу его жизнь, а душу отправлю в ад! С таким гостем там сразу станет в десять раз чернее!
Вы мне рассказывали, Эллен, о привычках своего прежнего хозяина. Он явно пребывает на грани безумия. По крайней мере, так было в тот вечер. Я содрогалась, будучи рядом с ним, и даже мрачный, невоспитанный слуга уже не казался мне таким отвратительным. Эрншо вновь начал угрюмо ходить по комнате, я же открыла засов и ушла на кухню. Джозеф стоял, склонившись к очагу, и заглядывал в большую кастрюлю, висевшую над огнем, а рядом на скамье была поставлена деревянная миска с овсяной мукой. Вода в кастрюле начала закипать, и он повернулся, чтобы рукой зачерпнуть из миски муку. Я предположила, что старик готовит нам ужин, а поскольку была голодна, решила сделать еду съедобной и поспешно закричала: «Я сама сварю кашу!» Отодвинула кастрюлю так, чтоб Джозеф не смог достать, и начала снимать шляпу и амазонку.
– Мистер Эрншо, – продолжала я, – распорядился, чтобы я сама за собой ухаживала. Так и будет. Я не собираюсь вести себя у вас как леди, не то, боюсь, умру с голоду.
Джозеф уселся.
– Бог ты мой! – проворчал он, почесывая от колена до лодыжки ноги в полосатых чулках. – Не успел я приспособиться к двум хозяевам, как, нате вам, затеялись новые порядки, да еще и хозяйка на голову свалилась; видать, пора мне отсель убираться. Не думал я, не гадал, что придет мне время уйти со старой доброй фермы, и, кажись, оно недалече!
Я не обращала внимания на его причитания, но решительно принялась за дело, со вздохом вспоминая дни, когда готовить ужин было для меня веселой забавой. Однако я гнала печальные мысли. Сердце мое обливалось кровью при воспоминании о былом счастье, и чем больше я боялась вызвать в памяти картины прошлого, тем быстрее мешала кашу деревянной лопаткой и сыпала в воду пригоршни овсяной муки. Джозеф наблюдал мою стряпню с растущим негодованием.
– Вона что делает! – воскликнул он. – Тебе, Гэртон, каши сегодня не поесть; это не каша, а комья с мой кулак. Вот опять! На вашем месте я бы бухнул все в кастрюлю вместе с миской! Ну, теперь снимите пенку, и готово! Тяп-ляп! Хорошо еще, что дно не отвалилось!
Каша, признаюсь, и в самом деле оказалась комковатая, когда я раскладывала ее по четырем тарелкам. Из молочной был принесен большой кувшин с парным молоком, который тут же схватил Гэртон и начал пить прямо из него, так что молоко потекло по обеим сторонам его большого рта. Я возмутилась и потребовала, чтобы мальчику налили в кружку, объявив, что не смогу пить молоко после столь неряшливого с ним обращения. Старый грубиян ужасно обиделся из-за моей привередливости и несколько раз повторил, что «мальчонка ничуть не хуже вас» и «такой же здоровенький» и «что это я вздумала о себе воображать». Между тем мерзкий ребенок продолжал причмокивать и, глядя на меня исподлобья, пускал слюни в кувшин.
– Я буду ужинать в другой комнате, – сказала я. – У вас есть гостиная?
– Гостиная! – издевательским тоном повторил старик. – Гостиная! Нету у нас никаких гостиных. Коли наше общество вам не по нраву, ступайте к хозяину, а коли не по нраву хозяин, сидите с нами.
– Тогда я пойду наверх, – ответила я. – Покажите мне мою комнату.
Поставив свою тарелку на поднос, я пошла за молоком и налила себе немного. Не переставая причитать, Джозеф встал и поплелся впереди меня. Мы поднялись на чердак. Он открывал то одну, то другую дверь, и мы заглядывали в помещения, мимо которых шли.
– Вот вам комната, – наконец сказал он, откинув какую-то скрипучую доску на петлях. – Чтоб кашу поесть, подойдет. Там в углу мешок с пшеницей, несильно грязный. Ежели боитесь запачкать свои роскошные шелка, постелите сверху платок.
Комнатой оказался чулан, пропахший солодом и зерном; по углам были свалены мешки с тем и другим, но посередине оставалось довольно много места.
– Послушайте! – воскликнула я, сердито глядя на него. – Здесь же нельзя спать. Покажите мне мою спальню!
– Спальню! – снова передразнил он меня. – Вы уж видели все тутошние спальни. Вон там моя.
Он указал на другой чулан, отличавшийся от первого тем, что стены там были голые и в нем стояла большая низкая кровать без полога, покрытая с одного конца синим одеялом.
– Зачем мне ваша? – возмутилась я. – Полагаю, мистер Хитклиф не спит на чердаке, так ведь?
– Ах, выходит, вам потребен мистер Хитклиф? – воскликнул он, как будто сделал открытие. – Так бы сразу и говорили! Я бы сказал вам без этих хождений, что в его комнату вам ходу нет. Она всегда закрыта, и никто, кроме него, там не ест.
– Какой у вас милый дом, Джозеф, – не удержалась я, – и обитатели какие чудесные! Наверное, все мировое безумие сосредоточилось в моей голове в тот день, когда я связала с такими людьми свою судьбу! Однако сейчас речь о другом. Есть же еще комнаты. Ради бога, поскорее разместите меня где-нибудь!
На мою мольбу он не ответил, лишь с мрачным видом поплелся вниз по деревянной лестнице и остановился у дверей комнаты, которая, судя по тому, что он задержался рядом с ней, и по стоявшей там добротной мебели, показалась мне лучшей в доме. На полу лежал ковер – хороший ковер, но под слоем пыли узор был неразличим, – над камином свисали клочья тисненых обоев, стояла красивая дубовая кровать современного стиля с роскошным малиновым пологом из дорогой материи, правда, полог этот имел жалкий вид: выдранные из колец оборки болтались, точно фестоны, а металлический стержень, который должен был их поддерживать, согнулся дугой с одной стороны, так что ткань легла на пол. Стулья также пострадали, многие значительно. Панели на стенах были изуродованы глубокими выбоинами. Я собралась с силами и почти вошла, чтобы занять это помещение, когда мой бестолковый провожатый объявил: «Это комната хозяина». Ужин мой к этому часу остыл, аппетит пропал, терпение лопнуло. Я потребовала, чтобы мне немедленно предоставили место, где я могла бы наконец устроиться и отдохнуть.
– Где же, черт побери… – начал богобоязненный старец. – Господи, прости и помилуй! Свят-свят-свят! В преисподнюю, что ли, вас вести, надоедливая, никчемная женщина! Вы все видели, кроме угла Гэртона. В доме больше негде лечь спать!
Я была так раздосадована, что швырнула на пол поднос со всем, что там было, села на верхнюю ступеньку лестницы и, закрыв лицо руками, расплакалась.
– Ох-ох-ох! – запричитал Джозеф. – Хорошо, нечего сказать, мисс Кэти! Очень хорошо, мисс Кэти! А что, коли хозяин споткнется об эти черепки? Мы тут такое услышим – и поделом! Бездельница! Вас надобно наказать до самого Рождества. Это что ж такое – беситься и швырять Божьи дары себе под ноги! Но недолго вам осталось характер показывать – уж я-то знаю. Думаете, Хитклиф станет терпеть ваш нрав? Вот бы он поймал вас на этой выходке! Вот бы поймал!
Так, продолжая ругаться, он поковылял в свою берлогу под крышей, прихватив с собой свечу, а я осталась одна в темноте. Размышления, последовавшие за моим глупым поступком, заставили меня признать необходимость унять свою гордость и обуздать гнев, и я, собравшись с силами, принялась убирать их последствия. Вскоре ко мне пришла неожиданная помощь – это был Хват, который, как я теперь догадалась, был сыном нашего старого Зверобоя. Щенком он жил у нас в «Дроздах», а потом батюшка подарил его мистеру Хиндли. Наверное, пес меня признал. В виде приветствия он ткнулся носом мне в лицо и быстро начал поглощать овсянку; я же на ощупь спускалась по ступенькам, собирая глиняные черепки и вытирая молоко с перил носовым платком. Едва мы закончили трудиться, как я услышала в коридоре шаги мистера Эрншо. Мой помощник поджал хвост и прижался к стене, а я проскользнула в ближайшую дверь. Попытка пса избежать встречи не увенчалась успехом, как я поняла по его топоту по лестнице и долгому жалобному визгу. Мне повезло больше. Хиндли прошел мимо в свою комнату и запер дверь. Следом за ним появился Джозеф с Гэртоном – старик собирался уложить мальчишку спать. Оказалось, что я спряталась в комнате Гэртона, и, увидев меня, Джозеф сказал:
– В доме, кажись, имеется подходящая комната для обоих – для вас и для гордости вашей. Она пустая, можете располагаться. А третьим с вами пребудет нечистый, как всегда случается в дурной компании!
Я с радостью воспользовалась его приглашением и едва рухнула в кресло у огня, как глаза мои закрылись и я провалилась в сон глубокий и сладкий, однако слишком недолгий. Разбудил меня мистер Хитклиф. Он только что пришел и спросил в своей обычной любезной манере, что это я здесь делаю. Я объяснила ему причину, по которой не ложилась так долго, – ключ от нашей комнаты у него в кармане. Слово «нашей» смертельно его оскорбило. Он с проклятиями заявил, что его комната – не моя и никогда моей не будет и что он… но не стану повторять его слова и описывать его привычную манеру. Он неутомим и изобретателен в своем стремлении вызвать у меня ненависть. Иногда я дивлюсь ему так сильно, что даже забываю о страхе, однако, уверяю Вас, тигр или ядовитая змея не смогут внушить мне такого ужаса, какой внушает мистер Хитклиф. Он сообщил мне о болезни Кэтрин и обвинил во всем моего брата, пообещав, что, пока не доберется до Эдгара, заставит меня страдать вместо него.
Ненавижу этого человека! Как же я несчастна! И как глупа! Ни в коем случае не говорите ничего в «Дроздах». Буду ждать Вас каждый день. Не обманите моих надежд.
Изабелла».
Глава 14
Как только сие послание было мною прочитано, я отправилась к хозяину и сообщила, что его сестра приехала в «Грозовой перевал» и прислала мне письмо, в котором выражает сожаление в связи с состоянием миссис Линтон, а также горячее желание повидаться с братом и надежду, что он передаст ей какой-нибудь знак прощения.
– Прощения! – воскликнул Линтон. – Мне нечего ей прощать, Эллен. Можете пойти сегодня же в «Грозовой перевал», если хотите, и сказать ей, чт