более того, ей некого будет благодарить за возможность жить отдельно. Если ей захочется уехать, я мешать не стану; досада от ее присутствия пересиливает удовольствие, которое я получаю, мучая ее.
– Мистер Хитклиф, – сказала я, – это речь безумца. Ваша жена скорее всего убеждена, что вы сошли с ума, и по этой причине она до сих пор вас терпит; но нынче, раз вы сказали, что отпускаете ее, она, без сомнения, воспользуется вашим разрешением. Не так ведь вы околдованы, мэм, чтобы по доброй воле оставаться с этим человеком?
– Будьте осторожны, Эллен! – отвечала Изабелла, и глаза ее гневно заблестели. Судя по их выражению, никаких сомнений в том, что супругу вполне удалось вызвать к себе ее ненависть, у меня не осталось. – Не верьте ни единому его слову. Он лживый дьявол! Чудовище, а не человек! Он уже говорил мне, что я могу уйти от него, и я попыталась – но больше не решусь повторить эту попытку. Только, Эллен, обещайте, что не передадите ни словечка из его гнусных речей моему брату или Кэтрин. Как бы он ни притворялся, он хочет лишь одного – довести Эдгара до отчаяния. Он признался, что нарочно женился на мне, чтобы взять власть над Эдгаром, но ничего у него не выйдет. Я скорее умру! Надеюсь лишь – и молю об этом Бога, – что он забудет о своей дьявольской осторожности и убьет меня! Только одно будет мне в радость – умереть самой или увидеть мертвым его.
– Так, на сегодня хватит! – сказал Хитклиф. – Если тебя вызовут в суд, не забудь, что она сейчас сказала, Нелли! И погляди хорошенько на ее лицо: она почти дошла до того состояния, которое меня бы вполне устроило. Нет, Изабелла, вы пока не можете отвечать за свои поступки, и я, будучи вашим законным покровителем, должен держать вас под присмотром, сколь бы неприятной ни была для меня сия обязанность. Ступайте наверх, мне надобно кое-что сказать Эллен Дин с глазу на глаз. Не туда! Наверх, говорю вам! Вон там лестница, деточка.
Схватив Изабеллу, он вытолкал ее из комнаты и вернулся ко мне, бормоча:
– Долой жалость! Долой жалость! Чем больше извиваются черви, тем сильнее хочется их раздавить! В нравственном смысле это как прорезывание зубов у младенца – надо грызть все упорнее по мере возрастания боли.
– А вы понимаете, что такое жалость? – спросила я и поспешила взять свою шляпу. – Вы хоть раз в жизни испытывали ее, пусть мимолетно?
– Положи шляпу! – прервал он меня, поняв мое желание покинуть его жилище. – Тебе еще рано уходить. Подойди сюда, Нелли. Я должен либо заставить, либо уговорить тебя содействовать мне в моем намерении увидеть Кэтрин, причем безотлагательно. Клянусь, ничего дурного не случится. Я не собираюсь устраивать скандал, приводить в ярость или оскорблять мистера Линтона. Я всего лишь хочу узнать у нее самой, как она себя чувствует, что стало причиной ее недуга, и спросить, могу ли я что-нибудь для нее сделать. Прошлой ночью я простоял в саду «Дроздов» шесть часов и сегодня снова приду; каждую ночь и каждый день я буду бродить вокруг дома, пока не найду способ проникнуть внутрь. Ежели мне попадется мистер Линтон, я без колебаний собью его с ног и так отделаю, что он и пикнуть не сможет, покуда я там. А случись его слугам напасть на меня, я отпугну их вот этими пистолетами. Но не лучше ли будет избежать моей встречи с ними или с их хозяином? Ты ведь можешь это легко устроить. Я заранее дам тебе знать о своем приходе, и ты впустишь меня, когда никто не сможет меня увидеть и Кэтрин будет одна. Можешь присутствовать при нашей встрече до моего ухода, и твоя совесть будет чиста, ибо так ты предотвратишь возможные неприятности.
Я отказывалась становиться предательницей в доме своего хозяина и, кроме того, осуждала жестокосердие и себялюбие Хитклифа, желавшего ради собственного удовольствия нарушить покой миссис Линтон.
– Самое обыденное происшествие вызывает у нее болезненное волнение, – сказала я. – Нервы ее напряжены, и, я уверена, она не перенесет вашего неожиданного прихода. Не настаивайте, сэр, иначе мне придется сообщить хозяину о ваших планах, и он примет меры, чтобы обезопасить свой дом и его обитателей от подобного нежелательного вторжения.
– В таком случае я приму меры, чтобы обезопасить мой план от тебя, дорогуша! – воскликнул Хитклиф. – Ты просидишь в «Грозовом перевале» до завтрашнего утра. Что за глупость – утверждать, что Кэтрин не выдержит встречи со мной! Да я и не хочу нагрянуть к ней неожиданно. Ты должна будешь ее подготовить – спросишь, можно ли мне прийти. Говоришь, она не упоминает моего имени и никто не разговаривает с ней обо мне? А с кем она станет меня вспоминать, если мое имя у них в доме под запретом? Она считает, что ты шпионишь за нею и обо всем докладываешь ее мужу. О, я уверен, она живет среди вас, как в аду! Именно по ее молчанию я могу представить, каковы ее чувства. Ты сказала, что она часто бывает тревожна и чем-то озабочена. Разве это свидетельство душевного спокойствия? По-твоему, у нее помешался рассудок. Но разве, черт возьми, может быть иначе в столь чудовищной изоляции? А это мягкотелое ничтожество ухаживает за нею из чувства долга и человеколюбия, из жалости и сострадания! С тем же успехом он может посадить дуб в цветочный горшок и ждать, когда тот вырастет до небес. Так что пусть не мечтает вернуть ее к жизни своими убогими ласками! Договоримся сейчас же. Ты будешь заперта здесь, а я пробьюсь к Кэтрин, расправившись с Линтоном и лакеями, или ты останешься мне другом, каким была всегда, и выполнишь мою просьбу? Решайся, ибо я не вижу смысла тянуть время, если ты продолжаешь настаивать из-за своего упрям- ства.
Знаете, мистер Локвуд, я спорила с ним, пеняла ему, сто раз наотрез отказывалась, но в конце концов он вынудил меня сдаться. Мы договорились, что я передам хозяйке его письмо и, если она согласится увидеться с ним, я обязуюсь сообщить, когда в ближайшее время мистер Линтон будет отсутствовать. Тогда Хитклиф сможет прийти в «Дрозды» и пробраться в дом, как сам сумеет. Меня там не будет, как не будет и других слуг. Правильно я поступила или нет? Боюсь, что нет, хотя в тот момент у меня не было выбора. Мне думалось, что своей уступчивостью я предотвращаю новую бурю и к тому же благодаря их встрече в душевной болезни Кэтрин может наступить благоприятный поворот. Еще я вспомнила, как сурово отчитал меня мистер Эдгар за то, что разношу сплетни, и попыталась унять свое беспокойство, дав себе слово – и повторила клятву несколько раз, – что это предательство хозяйского доверия, если использовать столь суровое обозначение моего проступка, будет последним. И все же мой путь домой был печальнее, чем дорога до «Перевала», и дурные предчувствия долго терзали меня, прежде чем я вложила в руку хозяйки послание от Хитклифа.
Но вот пришел доктор Кеннет. Спущусь и скажу ему, что вам стало намного лучше. Моя повесть, как у нас говорят, тягучая, и она поможет нам скоротать еще одно утро.
«Тягучая и тяжелая!» – так подумалось мне, пока добрая женщина спускалась вниз встретить врача; едва ли я сам избрал бы подобную повесть, чтобы с приятностью провести время. Но ничего! Я сумею извлечь целебные соки из горьких трав миссис Дин. И прежде всего, мне надобно опасаться очарования, таящегося в сверкающих глазах Кэтрин Хитклиф. В любопытную историю попаду я, если отдам свое сердце этой молодой даме, а она окажется точным повторением своей матушки.
Глава 15
Прошла еще одна неделя, и я на несколько дней приблизился к выздоровлению и к весне! Теперь мне уже известна вся история – ключница изложила мне ее не за один раз, а когда выдавалось время, свободное от более важных дел. Продолжу ее же словами, лишь более сжато. Должен сказать, она замечательная рассказчица, и мне вряд ли удалось бы сделать ее слог краше.
– Вечером, – рассказывала она, – того самого дня, когда я побывала в «Грозовом перевале», я почувствовала, как если бы видела собственными глазами, что мистер Хитклиф где-то рядом, в «Дроздах». Я опасалась выходить из дома, ибо его письмо все еще лежало у меня в кармане, а я не хотела вновь выслушивать его угрозы и просьбы. Про себя я решила, что отдам письмо, только когда хозяин куда-нибудь отлучится, ведь я не знала, каково будет действие этого послания на Кэтрин. Поэтому письмо попало к ней в руки по прошествии трех дней. Четвертый день пришелся на воскресенье, и я принесла письмо к ней в комнату, после того, как все домашние ушли в церковь. В доме, помимо меня, оставался еще один слуга. Обыкновенно в часы церковной службы мы запирали двери, но в тот день погода стояла теплая и приятная, поэтому, выполняя свое обещание, я настежь распахнула двери. Зная, кого мне следует ожидать, я сказала слуге, что хозяйке вдруг очень захотелось апельсинов, потому надо сбегать за ними в деревню, а заплатим мы завтра. Он ушел, и я поднялась наверх.
Миссис Линтон сидела в свободном белом платье с легкой шалью на плечах, как всегда, в уютном уголке у открытого окна. Ее густые длинные волосы были подстрижены еще в начале болезни, и сейчас она просто расчесывала их, и естественные прядки вились на висках и на шее. Внешне Кэтрин переменилась, как я и сказала мистеру Хитклифу, но в спокойные минуты она была красива какой-то неземной красотой. Взгляд некогда сверкающих глаз смягчился и стал мечтательно-меланхоличным. Казалось, эти глаза более не глядят на окружающие предметы, но устремляются куда-то далеко-далеко – можно даже сказать, за пределы земного мира. Бледность лица – по мере физического выздоровления изможденность исчезла – и необычное выражение, появившееся по причине душевного недуга, хотя, к несчастью, и свидетельствовали о причинах, их породивших, все же вызывали трогательное участие. Однако они сводили на нет – для меня уж точно, да и для любого другого, кто ее видел, – более заметные признаки выздоровления, налагая на Кэтрин печать обреченности и распада.
На подоконнике перед нею лежала раскрытая книга, и время от времени едва заметный ветерок перебирал страницы. Думаю, книгу положил Линтон, ибо сама Кэтрин ни разу не попробовала развлечь себя чтением или каким-нибудь другим делом. Эдгар же проводил многие часы, стараясь привлечь внимание жены к вещам, когда-то ее занимавшим. Она осознавала, для чего это делалось, и, будучи в спокойном настроении, терпеливо сносила его ухищрения, лишь иногда намекая на их бесполезность подавляемым усталым вздохом и под конец останавливая его грустной улыбкой и поцелуем. В иных случаях она недовольно отворачивалась, закрывала руками лицо или даже зло отталкивала мужа. Тогда он оставлял ее в покое, понимая, что ничего хорошего из его затеи не выйдет.