своего убийцу. Но могу ли простить твоего?
Они смолкли. Лиц их не было видно – они прижались щека к щеке и умывались слезами друг друга. Во всяком случае, мне показалось, что плакали оба, ибо Хитклиф, как выяснилось, в такие судьбоносные мгновения умел плакать.
Меж тем я начала беспокоиться. День быстро катился к вечеру, слуга, которого я отправила с поручением, уже вернулся, и в лучах заходящего солнца в долине я различала большое скопление людей на пороге гиммертонской часовни.
– Служба закончилась, – объявила я. – Хозяин будет здесь через полчаса.
Хитклиф прорычал какое-то ругательство и сильнее прижал Кэтрин к себе. Она не шевельнулась.
Вскоре я заметила толпу слуг, идущих по дороге к кухонному флигелю, а чуть позади них и мистера Линтона. Он сам открыл ворота и медленно, словно прогуливаясь, шел к дому и, наверное, наслаждался приятной, мягкой погодой, предвещавшей скорое лето.
– Он уже здесь! – воскликнула я. – Ради всего святого, скорее бегите вниз! На парадной лестнице вы никого не встретите. Поторопитесь! Спрячьтесь за деревьями и ждите, пока он войдет.
– Мне надо идти, Кэти, – сказал Хитклиф, стараясь высвободиться из ее объятий. – Но, живой или мертвый, я увижу тебя еще раз, прежде чем ты ляжешь спать. Я не отойду от твоего окна дальше чем на пять шагов.
– Ты не уйдешь! – противилась она, держа его крепко, насколько хватало сил. – Говорю тебе, ты не можешь уйти!
– Всего на час, – умолял он.
– Ни на минуту, – отвечала она.
– Но я должен – Линтон сейчас будет здесь, – настаивал в тревоге незваный гость.
Он почти поднялся и своим движением чуть не разжал ее пальцы, но она, задыхаясь, вцепилась в него еще сильнее, а ее лицо выражало безумную решимость.
– Нет! – закричала она. – Не уходи! Не уходи! Это последний раз! Эдгар нам ничего не сделает, Хитклиф! Я умру! Умру!
– Черт бы побрал этого болвана! Явился! – воскликнул Хитклиф, вновь опустившись в кресло. – Тише, дорогая! Тише, тише, Кэтрин! Я остаюсь. Если он меня сейчас застрелит, я сойду в мир иной со словами благословения.
Они так и сидели, обнявшись. Я слышала, как хозяин поднимается по лестнице, и от ужаса меня прошиб холодный пот.
– Неужто вы будете слушать ее бред? – с возмущением воскликнула я. – Ведь она не понимает, что говорит. И вы погубите ее, потому что у нее нет разумения спасти саму себя? Вставайте! Еще можно быстро исчезнуть. Это самый дьявольский поступок из всех, что вы совершили. Теперь всем нам конец – хозяину, хозяйке и служанке!
Я взывала, заламывая руки. Услышав шум, мистер Линтон ускорил шаг. Но посреди этих треволнений я с радостью заметила, что руки Кэтрин ослабли и опустились, а голова упала на грудь.
«В обмороке или умерла, – подумала я. – Оно и к лучшему. Ей лучше умереть, чем быть постоянной обузой и сеять кругом несчастье».
Побледнев от удивления и ярости, Эдгар бросился к своему нежданному гостю. Не могу сказать, что именно он намеревался с ним сделать. Однако Хитклиф сразу же пресек возможную сцену, положив ему в руки безжизненное тело.
– Послушайте, – сказал он, – если вы человек, а не дьявол, сначала помогите ей. А уж потом разговаривайте со мной!
Хитклиф ушел в гостиную и сел. Мистер Линтон подозвал меня, и мы с огромным трудом и прибегнув ко множеству средств, привели Кэтрин в чувство, но разум ее мешался. Она вздыхала, стонала и никого не узнавала. Эдгар, целиком поглощенный женой, забыл о своем ненавистном враге. Однако я не забыла. И при первой же возможности пошла к нему. Я попросила Хитклифа удалиться, убедив его, что Кэтрин стало лучше, и пообещав, что утром сообщу, как пройдет ночь.
– Я согласен покинуть эти стены, – ответил он. – Но из сада не уйду. И, Нелли, не забудь о своем обещании. Я буду ждать там, под лиственницами. Помни! Иначе я вновь приду, и мне безразлично, будет Линтон дома или нет.
Через полуоткрытую дверь он бросил быстрый взгляд в комнату и, убедившись, что сказанное мною, скорее всего правда, избавил наш дом от своего несчастного присутствия.
Глава 16
В ту ночь около двенадцати часов родилась Кэтрин, которую вы видели в «Грозовом перевале», – недоношенный семимесячный младенец, а через два часа умерла ее мать, не приходя в сознание и потому не заметив отсутствия Хитклифа и не признав Эдгара. Отчаяние ее мужа от столь горькой утраты, – слишком тяжелый предмет для рассказа; последствия ясно показали, насколько глубока была его скорбь. К ней, как мне кажется, примешивались и серьезные переживания, связанные с отсутствием наследника. Я тоже горевала, глядя на бедную маленькую сиротку, и мысленно укоряла старого Линтона за то, что он завещал свое поместье – хотя в определенном смысле это было даже естественно – не сыну, а дочери. Бедняжка оказалась нежеланным ребенком. В первые часы появления на свет она кричала надрываясь, изо всех своих силенок, но это никого не заботило. Позднее мы искупили свою вину, но жизнь ее началась без дружеского участия, каким, наверное, станет и конец.
Утро следующего дня – солнечное и веселое на дворе, приглушенное спущенными шторами – прокралось в тихую комнату и покрыло мягким, нежным светом кушетку и лежавшую на ней Кэтрин. Голова Эдгара Линтона покоилась рядом, на подушке, глаза его были закрыты. Тонкие черты его молодого лица казались такими же застывшими и несли почти такую же печать смерти, как и черты покойницы. Однако его недвижное лицо говорило о неизбывном страдании, ее же – о полном умиротворении. Лоб Кэтрин был гладок, веки опущены, на губах застыла улыбка – ангел небесный не мог бы быть прекраснее. Мне тоже передалось ее безграничное спокойствие. Никогда больше не приходилось мне ощущать такого благоговения, чем в ту минуту, когда я смотрела на этот тихий образ божественного покоя. Невольно пришли на память слова, произнесенные ею несколько часов назад: «Я буду несказанно далеко от всех вас – там, в вышине!» Все еще на земле или уже на небесах, но дух ее пребывал с Богом!
Не знаю, мое ли это особенное свойство, но я редко испытываю иное чувство, кроме счастья, глядя на покойника на смертном одре, если рядом со мной нет обезумевших от горя и отчаяния близких. Я вижу покой, который не могут нарушить ни земля, ни ад, и чувствую уверенность в бесконечной и безоблачной загробной жизни – в той вечности, в которую вступили усопшие, – где безгранична жизнь в своем продолжении, любовь в своем сострадании и радость в своей полноте. В тот раз я отметила про себя, как много эгоизма даже в такой любви, как у мистера Линтона, который так сильно убивается о благословенном освобождении жены! Конечно, если вспомнить, какой неуправляемой и своенравной была Кэтрин, можно было бы усомниться, заслужила ли она рай. Но эти сомнения возникли бы у вас после долгих холодных размышлений, а не в тот час, когда ее тело еще лежало перед вами. Оно утверждало неизбежность покоя – залога будущего успокоения обитавшей в сем теле души.
– Как вы думаете, сэр, такие люди счастливы в мире ином? Многое бы я отдала, чтобы узнать.
Я уклонился от ответа на вопрос миссис Дин, ибо он показался мне несколько еретическим. И она продолжила свой рассказ:
– Проследив жизненный путь Кэтрин Линтон, боюсь, мы не найдем оснований для положительного ответа. Но оставим ее наедине с Создателем.
Похоже было, что хозяин спит, и вскоре после восхода я отважилась выйти из комнаты и выбраться на чистый, свежий воздух. Слуги решили, что я вышла, желая стряхнуть дремоту после долгого ночного бдения, на самом же деле моей главной целью было увидеть мистера Хитклифа. Если он всю ночь простоял под лиственницами, то, значит, не слышал шума и беготни в доме, разве что уловил топот коня, на котором слуга поскакал в Гиммертон. Если бы он подошел ближе, то, возможно, понял бы по перемещающимся по дому огонькам и хлопающим дверям, что внутри не все благополучно. Я желала и боялась нашей встречи. Было очевидно, что нужно сообщить ужасную новость, и чем скорее, тем лучше, но я даже не представляла, как я ему это скажу. Хитклиф стоял на несколько шагов дальше, в парке, прислонившись к старому ясеню, без шляпы, с мокрыми волосами – капельки росы собирались в почках и падали на него и вокруг. Видно, в этой позе стоял он уже давно, потому что я заметила, как два черных дрозда скачут взад-вперед меньше чем в трех футах от него, строя себе гнездо и принимая его за ствол дерева. При звуке моих шагов дрозды улетели, а Хитклиф поднял взгляд.
– Она умерла! – сказал он. – Я и без тебя знал. Убери свой платок, не хнычь передо мной. Черт вас всех возьми! Ваши слезы ей не нужны!
Я плакала по нему не меньше, чем по ней, ведь мы иногда жалеем людей, которые не щадят ни себя, ни других. Как только я увидела его лицо, мне сразу подумалось, что он уже знает о трагедии, и в голову пришла глупая мысль, что сердце его успокоилось и он молится, потому что губы его что-то шептали, а глаза смотрели вниз.
– Да, умерла! – ответила я, едва сдерживая слезы и вытирая лицо. – Надеюсь, вознеслась на небеса, где все мы когда-нибудь сможем встретиться с нею, если вовремя примем ниспосланное предостережение и оставим свои дурные поступки, ступив на стезю добра.
– Выходит, она «приняла ниспосланное предостережение»? – спросил Хитклиф и попытался усмехнуться. – Умерла, как святая? Тогда поведай мне, как все было. Как…
Он хотел произнести ее имя, но не смог; сжав губы, он молча боролся с терзавшей его мукой, но в то же время отвергал мое сострадание непреклонным свирепым взглядом.
– Как она умерла? – наконец выговорил он, принужденный, несмотря на свою крепость, опереться на ствол, ибо после внутренней борьбы с собой не мог унять дрожь, охватившую его целиком, до кончиков пальцев.
«Несчастный! – подумала я. – У тебя сердце и нервы такие же, как у любого другого. Зачем ты так силишься их скрыть? Гордость твоя не ослепит Господа. Ты лишь искушаешь Его испытывать их, пока Он не исторгнет из тебя униженный вопль».