– Тихо, как агнец! – сказала я. – Она вздохнула и вытянулась, словно ребенок, сначала пробудившийся, а потом опять погрузившийся в сон; через пять минут я нащупала один еле слышный удар пульса – и больше ничего!
– А она… называла мое имя? – спросил он таким голосом, будто боялся, что в моем ответе услышит подробности, вынести которые будет не в силах.
– Сознание так и не вернулось к ней. Она никого не узнавала с той минуты, как вы ушли, – сказала я. – И теперь лежит с ласковой улыбкой на лице, ведь последние ее мысли были обращены к милым дням ее юности. Ее жизнь завершилась тихим сном. Дай ей бог проснуться столь же безмятежно в ином мире!
– Дай ей бог проснуться в мучениях! – закричал он с неистовым пылом, топнув ногой и застонав от внезапного приступа необузданной страсти. – Да она осталась лгуньей до самого конца! Где она? Не там – не на небесах, но и не канула в вечность! Тогда где? О, ты сказала, что тебя не беспокоят мои страдания! И я читаю лишь одну молитву – повторяю ее, пока не закостенеет мой язык: Кэтрин Эрншо, не дай бог тебе покоя, пока я жив! Говоришь, я убил тебя – так являйся мне! Я знаю, что убитые являются своим убийцам. Мне известно, что привидения бродят по земле. Будь со мною, прими какой хочешь образ, сведи меня с ума – только не оставляй меня в этой пучине, где я не могу тебя отыскать! О Боже! Это невыразимо! Я не могу жить без моей жизни! Я не могу жить без моей души!
Он стал биться головой об узловатый ствол и, воздев глаза к небу, завыл – не как человек, а как дикий зверь, насмерть заколотый копьями и кинжалами. Я заметила несколько кровавых пятен на коре дерева, лоб и руки Хитклифа тоже покрывали пятна. Возможно, наблюдаемая мною сцена была повторением других, разыгравшихся ночью. Едва ли я почувствовала к нему сострадание – скорее ужас. Однако мне не хотелось оставлять его в таком состоянии. Но лишь только он пришел в себя и заметил, что я за ним наблюдаю, как тут же громовым голосом потребовал, чтобы я убиралась. И я подчинилась. Не в моих силах было успокоить или утешить его.
Похороны миссис Линтон были назначены на ближайшую пятницу после ее кончины, а до тех пор ее гроб стоял в гостиной открытый, убранный цветами и душистыми листьями. Линтон проводил там дни и ночи, словно бессонный страж. И Хитклиф – это обстоятельство было скрыто от всех, кроме меня, – проводил, по крайней мере, ночи в парке у дома, также не зная отдыха. Я не виделась с ним и все же понимала, что он намерен при благоприятных обстоятельствах проникнуть в дом. И вот во вторник, как только стемнело, мой хозяин, подкошенный усталостью, вынужден был на несколько часов удалиться. Тогда я вошла в комнату и открыла одно из окон, тронутая непоколебимостью Хитклифа, чтобы дать ему возможность сказать последнее «прости» своему ушедшему в небытие кумиру. Хитклиф не упустил этого случая и пробрался к гробу быстро и осторожно – очень осторожно, дабы ни малейшим шумом не обнаружить своего присутствия. Правду сказать, я не догадалась бы, что он побывал там, если бы не заметила, что ткань у лица покойницы немного смята, а на полу лежит локон светлых волос, перевязанный серебристой нитью, который, как я удостоверилась, был вынут из медальона на шее у Кэтрин. Хитклиф открыл медальон, выбросил содержимое и вложил в него собственный черный локон. Я сплела эти два локона и положила их в медальон вместе.
Мистера Эрншо, конечно, пригласили сопровождать упокоившуюся сестру в последний путь. Он не прислал извинений и не пришел. Посему, кроме мужа, за гробом шли только арендаторы и слуги. Изабеллу не позвали.
К удивлению окрестных жителей, местом погребения Кэтрин не стали ни резная усыпальница Линтонов в часовне, ни та часть кладбища, где были похоронены ее родные. Могилу вырыли на зеленом склоне в углу погоста, где ограда такая низкая, что с пустоши туда проникают побеги вереска и черники, и ее почти полностью укрывает торфяник. Теперь и муж Кэтрин лежит рядом, и у каждого в головах поставлен простой могильный камень, а в изножье положена серая плита, отмечающая край могилы.
Глава 17
Та пятница оказалась последним погожим днем месяца. Вечером погода начала портиться, ветер переменился с южного на северо-восточный, принеся сначала дождь, а потом мокрый снег и метель. Наутро никто бы не сказал, что совсем недавно у нас было три недели настоящего лета – под снежными сугробами скрылись примулы и крокусы, молодые листочки на деревьях пожухли и почернели, смолкли жаворонки. Нас словно придавила угрюмая, промозглая, гнетущая атмосфера. Хозяин почти не выходил из своей комнаты, и в моем распоряжении оказалась пустая гостиная, которую я превратила в детскую. Так вот, сидела я, качая на коленях плачущую девочку, крошечную, точно куколка, и глядела, как нескончаемые хлопья снега залепляют незанавешенное окно, но вдруг отворилась дверь, и в дом кто-то вбежал, шумно втягивая воздух и хохоча. На минуту мой гнев даже пересилил удивление. Решив, что это одна из горничных, я прикрикнула:
– Прекратите сейчас же! Как вам не стыдно здесь веселиться? Что скажет мистер Линтон, если услышит?
– Извините! – ответил знакомый голос. – Но я знаю, что Эдгар в постели, а я никак не могу остановиться.
С этими словами говорившая подошла к камину, тяжело дыша и держась за бок.
– Я бежала всю дорогу от «Грозового перевала», – продолжала она после паузы. – Если не считать случаев, когда летела кубарем. Даже не вспомню, сколько раз я упала! Все тело болит! Не тревожьтесь, как только я буду в состоянии дать объяснение, вы его получите. Только, пожалуйста, сделайте милость, пойдите и прикажите заложить карету, чтобы меня отвезли в Гиммертон, и велите горничной поискать в шкафу мои платья.
В неожиданной гостье я узнала миссис Хитклиф. И ей, конечно, было не до смеха. Волосы, мокрые от растаявшего снега, разметались по плечам; на ней было девичье платье, более подходившее ее возрасту, чем положению – с глубоким вырезом и короткими рукавами. Голова и шея оставались непокрытыми. Легкий шелк, намокнув, облепил ее тело, а на ногах были лишь тоненькие домашние туфли. Добавьте к этому описанию глубокий порез за ухом, из которого кровь не лила ручьем лишь благодаря холодной погоде, и побледневшее лицо с царапинами и синяками. Она едва держалась на ногах от усталости. Думаю, вам понятно, почему мой первоначальный испуг не улегся, когда появилась возможность внимательнее ее разглядеть.
– Дорогая моя юная леди! – воскликнула я. – Я даже пальцем не пошевельну и слушать ничего не буду, пока вы не переоденетесь в сухое платье. И уж точно вам сегодня не следует ехать в Гиммертон, так что незачем закладывать карету.
– Я непременно доберусь туда сегодня, – сказала она. – В карете или пешком. Хотя не имею ничего против, чтобы прилично одеться. И вот еще что… Ах, смотрите, как потекло по шее! Это от жаркого огня.
Изабелла настояла на выполнении всех ее распоряжений, прежде чем позволила мне до нее дотронуться. Только после того, как кучеру велели подготовиться к поездке, а горничную послали собрать все необходимое, мне было разрешено перевязать рану и помочь миссис Хитклиф переодеться.
– А теперь, Эллен, – сказала она, когда я выполнила все, что требовалось, а сама она с чашкой чая опустилась в мягкое кресло у огня, – садитесь напротив и отложите младенца бедняжки Кэтрин. Не хочется мне его видеть. Не думайте по моему глупому поведению, что мне не жаль Кэтрин. Я ведь тоже плакала, горько плакала – и на то у меня больше причин, чем у кого бы то ни было. Мы расстались непримиренные, как вы помните, и я себе этого никогда не прощу. Но при всем том я не стану ему сочувствовать – этому грубому животному! Ах, дайте мне кочергу! Вот последнее, что у меня от него осталось. – Она сняла золотое кольцо с безымянного пальца, швырнула на пол и ударила по нему кочергой. – Растопчу его! – вскричала она с детской злобой. – А потом сожгу! – Подняв кольцо, она бросила его, как ненужную вещь, в угли камина. – Вот так! Придется ему купить другое, если только он вернет меня назад. Он способен явиться искать меня, чтобы подразнить Эдгара. И я боюсь здесь оставаться, вдруг такая мысль придет в его мерзкую голову! Эдгар обошелся со мной не слишком ласково, не правда ли? Поэтому я не стану просить брата о помощи и не навлеку на него новую беду. Лишь по необходимости пришлось мне искать у вас убежища, и если бы мне не сказали, что мы с Эдгаром сейчас не встретимся, я бы осталась на кухне, вымыла лицо, согрелась, попросила бы вас принести мне нужную одежду и вновь отправилась бы куда-нибудь подальше от моего проклятого… от этого исчадия ада! Ах, как он неистовствовал! А если бы он меня поймал? Жаль, что Эрншо слабее его. Я бы не убежала и осталась посмотреть, как Хиндли изобьет его до полусмерти, будь он на такое способен.
– Говорите медленнее, мисс, – прервала я ее, – иначе собьете повязку на голове, и рана снова начнет кровоточить. Выпейте чаю, переведите дух и не смейтесь больше. К несчастью, смех под этой крышей сейчас неуместен, да и в ваших обстоятельствах тоже!
– Истинная правда! – ответила она. – Ну что за ребенок! Вопит, не умолкая! Скажите, пусть его заберут отсюда хоть на час. Дольше я не останусь.
Я позвонила и поручила девочку заботам горничной, а затем спросила Изабеллу, что побудило ее бежать из «Грозового перевала» в таком виде и куда она думает податься, если не хочет оставаться у нас.
– Конечно, мне следовало бы остаться здесь, – ответила она, – по двум причинам: чтобы поддержать Эдгара и позаботиться о младенце, а еще потому, что «Дрозды» – мой настоящий дом. Но, поверьте, этот человек ничего подобного не допустит. Думаете, он стерпит, что я день ото дня становлюсь здоровее и веселее, думаете, он смирится с мыслью, что жизнь в поместье протекает в мире и спокойствии, и ему не захочется отравить наше благополучие? Теперь-то я могу утверждать, что он совершенно меня не терпит – до такой степени, что, завидев меня или заслышав, в самом деле испытывает глубочайшее отвращение. Я заметила, как при моем появлении его лицо невольно искажается гримасой ненависти отчасти из-за того, что ему известны веские причины, по которым я испытываю к нему то же чувство, отчасти потому, что я была ему неприятна с самого начала. И вот эта сильнейшая неприязнь внушает мне уверенность, что, если мне удастся замести следы, он не станет гоняться за мною по всей Англии. Поэтому мне надобно скорее бежать отсюда. Я излечилась от моего прежнего желания быть убитой этим человеком. Мне куда больше по душе, чтобы он убил себя! Он очень умело растоптал мою любовь, и нас больше ничего не связывает. Правда, я еще помню, как любила его, и могу смутно представить, как могла бы любить, если бы… нет, нет! Даже полюби он меня без памяти, его дьявольская природа так или иначе дала бы о себе знать. У Кэтрин был страшно извращенный вкус, раз она так сильно им дорожила, хорошо зная, каков он. Чудовище! Хоть бы он вовсе исчез из этого мира и из моей памяти!