– Тише, тише! Он все-таки человек, – сказала я. – Будьте милосерднее. Встречаются люди и похуже.
– Он не человек, – возразила она. – И не может ждать от меня милосердия. Я отдала ему свое сердце, а он истерзал его, убил и швырнул мне обратно. Люди чувствуют сердцем, Эллен, но мое-то разбито, значит, мне нечем сочувствовать ему, и я не буду, хоть бы он стенал до своего смертного дня и умывался из-за Кэтрин кровавыми слезами! Ни за что, ни за что не буду! – Сказав это, Изабелла расплакалась, но быстро смахнула с ресниц слезы и продолжала: – Вы спрашиваете, что толкнуло меня наконец к побегу? Мне представился случай, потому что я раздразнила в нем ярость больше обычного. Чтобы теребить нервы раскаленными щипцами, требуется куда больше хладнокровия, чем для того, чтобы просто дать дубиной по голове. Я довела его до того, что он забыл о своей дьявольской осторожности, которой перед вами так хвастался, и перешел к грубому насилию. Я получала удовольствие, доводя его до белого каления, и это удовольствие пробудило во мне инстинкт самосохранения, поэтому я и сбежала. И если когда-нибудь я попаду к нему в лапы, что ж, пусть попробует мне отомстить!
Вчера, как вам известно, мистер Эрншо должен был присутствовать на похоронах. Поэтому он старался держаться трезвым – относительно трезвым – и не свалился в постель, обезумев от выпивки, в шесть, чтобы подняться таким же пьяным в двенадцать. В результате утром он встал в безнадежно подавленном настроении, готовый к походу в церковь не более, чем к танцам. Ну и уселся у камина и стал опрокидывать один за другим стаканчики джина и бренди.
Хитклиф – меня в дрожь бросает при одном его имени! – почти не появлялся дома с прошлого воскресенья до сегодняшнего дня. Кормили его ангелы или собратья из преисподней, сказать не могу, но с нами он не ел ни разу почти всю неделю. Он приходил домой на рассвете, поднимался к себе и запирал дверь, как будто кому-то пришло бы в голову искать его общества! Там он не переставая молился – только божеством, к которому он взывал, был бесчувственный прах и пепел, а Господь, если он к нему обращался, странным образом мешался с его собственным рогатым создателем! Закончив свои непотребные молитвы – а длились они, пока он не охрипнет или вовсе не потеряет голос, – он снова уходил, и, конечно, в «Дрозды»! Удивляюсь, что Эдгар не послал за констеблем и не упрятал его за решетку. Я же, хоть и была опечалена смертью Кэтрин, воспринимала эту передышку от унизительного гнета как настоящий праздник.
Немного воспрянув духом, я уже могла без слез слушать бесконечные поучения Джозефа и ходить по дому не так, как раньше – точно я перепуганный воришка. Теперь вам бы не показалось, что я готова расплакаться в ответ на любое слово старика, но все-таки они с Гэртоном – отвратительное общество. Куда приятнее сидеть с Хиндли и слушать его жуткие речи, чем с «маленьким хозяйчиком» и его преданным слугой, этим гнусным старикашкой! Когда Хитклиф дома, мне часто приходится прятаться на кухне в их компании или бродить голодной по сырым комнатам, где давно никто не живет. Когда же Хитклифа нет, как было на этой неделе, я ставлю стол и стул в уголке, поближе к камину в гостиной, не обращая внимания на то, что делает мистер Эрншо, и он тоже не мешает мне устраиваться, как я хочу. Сейчас, если его никто не разозлит, он ведет себя спокойнее, чем раньше, – он более мрачен, подавлен, но уже не неистовствует. Джозеф утверждает, что Хиндли, несомненно, стал другим человеком, что Господь проник в его сердце, и теперь он спасся, «точно огнем очищенный». Я с удивлением наблюдаю в нем признаки перемены к лучшему. Однако не мое это дело.
Вчера вечером я сидела допоздна в своем укромном уголке и читала старинные книги. Близилась полночь. Мне так тяжко было идти наверх, когда снаружи бушевала метель, а мысли мои постоянно возвращались к погосту и свежей могиле. Едва я осмеливалась поднять глаза от страницы, как эта печальная картина немедля вставала передо мною. Напротив меня, подперев голову рукой, сидел Хиндли, возможно, думая о том же. Он прекратил беспробудно пить и часа два или три не шевелился и не говорил ни слова. В доме было слышно лишь завывание ветра, иногда сотрясавшего рамы, тихое потрескивание углей и щелканье щипцов, которыми я время от времени снимала нагар с длинного фитиля свечи. Гэртон и Джозеф, должно быть, крепко спали в своих постелях. Было очень, очень грустно. Читая, я глубоко вздыхала, ибо мне казалось, что вся радость исчезла из нашего мира и больше уже не вернется.
Наконец эту скорбную тишину нарушило звяканье щеколды на кухонной двери. Хитклиф вернулся после своего бдения раньше обычного, вероятно, из-за неожиданно грянувшей бури. Но вход через кухню был заперт, и мы услышали, как он пошел вокруг дома, чтобы войти через другую дверь. Я поднялась с восклицанием, недвусмысленно выражавшим мои чувства, что заставило Хиндли, смотревшего на дверь, перевести взгляд на меня.
– Я минут пять подержу его за дверью, – сказал он. – Вы не станете возражать?
– Нет. По мне, держите его там хоть всю ночь, – ответила я. – Очень хорошо! Вставьте ключ в замок и задвиньте засовы.
И прежде чем его гость добрался до парадного входа, Эрншо так и сделал. Потом он вернулся, перенес свой стул к столу и, наклонившись, стал искать в моих глазах сочувствие горячей ненависти, которая пылала в его собственном взгляде. Но не могу сказать, что нашел, ибо он показался мне убийцей, да и сам ощущал себя таковым. Впрочем, Хиндли увидел достаточно, чтобы решиться заговорить.
– Перед вами и мною, – сказал он, – у того человека за дверью накопился большой долг. И коли мы не трусы, нам следует объединиться и заставить его заплатить по счетам. Или вы столь же мягкотелы, как ваш брат? Собираетесь терпеть до последнего и ни разу не попытаетесь отомстить?
– Я уже устала терпеть, – ответила я. – И была бы рада возмездию, лишь бы оно меня не задело. Предательство и насилие – обоюдоострое оружие. Оно ранит того, кто к нему прибегает, сильнее, чем того, на кого направлено.
– Предательство и насилие – это справедливая плата за предательство и насилие! – вскричал Хиндли. – Миссис Хитклиф, прошу вас ничего не предпринимать, сидеть тихо и молчать. Скажите, вы готовы на это? Я уверен, что вы получите такое же наслаждение, как и я, когда у вас на глазах этот дьявол исчезнет с лица земли. Вам он принесет смерть, если вы его не перехитрите, да и меня погубит. Будь он проклят, чертов наглец! Барабанит в дверь, словно уже стал хозяином в моем доме! Обещайте держать язык за зубами, и прежде чем пробьют часы, а сейчас без трех минут час, вы станете свободной женщиной!
Хиндли вынул из-за пазухи оружие, которое я описывала вам в письме, и хотел уже потушить свечу, но я быстро отодвинула ее и схватила его за руку.
– Я не буду держать язык за зубами, – сказала я. – Не трогайте его. Просто не открывайте дверь и сидите тихо.
– Нет! Я принял решение и, клянусь Богом, выполню, что задумал! – закричал этот отчаявшийся человек. – Сделаю вам добро против вашей воли и восстановлю справедливость для Гэртона! И не надо ломать голову над тем, как помочь мне выпутаться. Кэтрин мертва. Никто на этом свете не будет обо мне сожалеть или стыдиться за меня, если я сию же минуту перережу себе горло. Пора всему положить конец!
С тем же успехом я могла бы сражаться с медведем или урезонивать сумасшедшего. Единственное, что мне оставалось, – это подбежать к окну и предупредить намеченную жертву об уготованной ей судьбе.
– Сегодня поищите себе убежище в другом месте! – крикнула я торжествующе. – Мистер Эрншо намерен застрелить вас, если вы не прекратите ломиться в дом.
– Лучше открой дверь, ты… – ответил он, наградив меня таким изысканным прозвищем, что лучше не повторять.
– Я не собираюсь вмешиваться, – парировала я. – Входите, и пускай вас пристрелят, коли желаете. Свой долг я выполнила.
С этими словами я закрыла окно и вернулась в свой угол у камина, не пытаясь лицемерно изображать беспокойство из-за грозящей Хитклифу опасности. Эрншо принялся осыпать меня проклятиями, говорил, что я все еще люблю негодяя, и нещадно бранил за малодушие. Я же в глубине души думала (и совесть меня совсем не мучила), каким благодеянием это станет для Эрншо, если Хитклиф избавит его от страданий, и каким благодеянием для меня, если Эрншо отправит Хитклифа в уготованную ему обитель! Пока я предавалась этим мыслям, на пол позади меня с грохотом рухнула выбитая негодяем оконная створка, и в комнату заглянуло его злобное черное лицо. Но слишком частый переплет окна мешал Хитклифу просунуть плечи, и я улыбнулась, радуясь воображаемой безопасности. Его волосы и одежда были белыми от снега, острые каннибальские зубы, оскаленные от холода и ярости, сверкали в темноте.
– Изабелла, впусти меня или пожалеешь! – «возопил» он, как сказал бы Джозеф.
– Я не могу потворствовать убийству, – ответила я. – Мистер Хиндли стоит наготове с ножом и заряженным пистолетом.
– Тогда впусти через дверь на кухне.
– Хиндли окажется там быстрее меня, – сказала я. – Невелика, видно, ваша любовь, раз вы так боитесь снегопада! Мы спокойно спали в своих постелях, пока светила летняя луна, но стоило подуть зимнему ветру, как вам понадобилось прятаться в доме! На вашем месте, Хитклиф, я бы пошла на кладбище, упала на ее могилу и умерла там, как верная собака. Ведь теперь вам нет смысла жить на белом свете, не правда ли? Вы очень доходчиво объяснили мне, что Кэтрин была для вас единственной радостью в жизни. Не представляю, как вы собираетесь существовать после такой утраты.
– Он там, да? – закричал Хиндли, бросившись к проему. – Мне только бы руку просунуть, и я его застрелю!
Боюсь, Эллен, вы сочтете меня дурным человеком, но вы ведь всего не знаете, так что не судите. Я бы ни за что не помогала и не потворствовала попытке отнять даже такую жизнь. Да, это правда, я желала ему смерти и поэтому была ужасно раздосадована и взволнована, испугавшись последствий своих издевательских слов, когда Хиткл