иф кинулся на пистолет Эрншо и вырвал оружие из его рук.
Раздался выстрел, и нож, отскочив на пружине назад, вонзился в запястье своего владельца. Хитклиф с силой выдернул его, изодрав руку нападавшего, и сунул окровавленное оружие себе в карман. Потом поднял с земли камень, разбил им деревянную перегородку, разделявшую створки, и запрыгнул внутрь. Его противник потерял сознание от ужасной боли и свалился на пол, обливаясь кровью, которая хлестала из артерии или крупной вены. Мерзавец стал его бить, пинать ногами и колотить головой о плиты пола, одновременно держа меня одной рукой, чтобы я не могла позвать на помощь Джозефа. Он проявил нечеловеческое самообладание, удержавшись, чтобы не забить Эрншо до смерти. С трудом дыша, он все же наконец остановился и перетащил с виду совершенно безжизненное тело на скамью. Там оторвал рукав от кафтана Эрншо и без церемоний, кое-как перевязал рану, не переставая плеваться и браниться с тем же ожесточением, с каким до этого избивал. Высвободившись, я, не теряя ни минуты, побежала за Джозефом, и тот, понемногу сообразив, что я торопливо ему втолковывала, поспешил вниз, перескакивая через ступеньку и охая:
– Что ж делать-то? Делать-то что?
– Вот что делать! – прогремел голос Хитклифа. – Твой хозяин спятил, и, если он протянет еще хотя бы месяц, я сдам его в сумасшедший дом. Какого дьявола ты запер дом, когда я еще не вернулся, ты, беззубый старый пес? Чего стоишь и бормочешь? Пойди сюда! Я не собираюсь с ним нянчиться. Смой кровь. И следи за свечкой – от Хиндли разит, как от винной бочки!
– Так, выходит, вы его надумали прикончить! – завопил Джозеф, в ужасе воздев к небу глаза и руки. – Никогда я такого не видывал! Господи, дай…
Хитклиф повалил старика на колени посреди лужи крови и швырнул ему полотенце, но вместо того, чтобы вытирать пол, Джозеф сложил на груди руки и принялся бубнить молитву, вызвав у меня смех своим удивительным слогом. Я пребывала в таком состоянии, когда уже ничто не может испугать. Такая бесшабашность охватывает преступника у подножия эшафота.
– Про тебя-то я и забыл! – сказал злодей. – Приберешь здесь все. А ну, вставай на колени! Значит, ты была с ним заодно? Признавайся, змея! Вот работа как раз по тебе!
Он стал трясти меня так, что зубы застучали, а потом пихнул на пол рядом с Джозефом, который дочитал, как положено, свою молитву и, поднявшись, объявил, что немедленно отправляется в «Дрозды». Мистер Линтон, мол, судья, и, пусть у него почили хоть пятьдесят жен, он обязан расследовать это дело. Старик был настолько тверд в своей решимости, что Хитклиф счел благоразумным заставить меня вкратце поведать ему, что именно только что произошло. Он стоял надо мной, дыша злобою, а я с неохотой описывала случившееся в ответ на его вопросы. Мне с трудом удалось убедить старика, особенно по причине моего крайнего нежелания отвечать, что это не Хитклиф напал на Эрншо, а наоборот. Однако вскоре мистер Эрншо подал признаки жизни, и Джозеф, уверившись, что хозяин жив, поспешил влить ему в рот немного алкоголя, благодаря чему Хиндли пришел в себя и зашевелился. Хитклиф хорошо понимал, что враг его, будучи в беспамятстве, не ведал, как он с ним обошелся, поэтому заявил, что Эрншо был мертвецки пьян и он готов оставить без внимания его отвратительное поведение, но советует лечь в постель. К моей радости, после этого разумного заявления Хитклиф удалился, Хиндли растянулся на скамье перед огнем, а я пошла к себе в комнату, удивляясь, что так легко отделалась.
Сегодня утром, когда я спустилась вниз за полчаса до полудня, мистер Эрншо сидел у огня совершенно больной. Его злой гений, почти такой же исхудавший и мертвенно-бледный, стоял, прислонясь к каминной полке. Ни тот, ни другой, казалось, не имели желания приступить к обеду. Я подождала и, когда на столе уже все остыло, в одиночестве принялась за еду. Ничто не портило мне аппетит, и я даже чувствовала удовлетворение и некоторое превосходство, когда бросала взгляд на этих двоих, не проронивших ни единого слова, и с приятностью отметила про себя, что совесть моя чиста. Закончив обед, я решилась на необычную вольность – подошла к огню, обойдя скамью мистера Эрншо, и опустилась на колени в уголке рядом с ним.
Хитклиф на меня не смотрел, и я почти без боязни вгляделась в его черты, словно окаменевшие. На его лоб, который когда-то казался мне таким мужественным, а теперь виделся дьявольским, легла неизбывная мрачная тень; глаза василиска погасли от бессонных ночей и, вероятно, слез, ибо ресницы были влажными; на губах, уже не кривившихся в злобной ухмылке, лежала печать невыразимой печали. Будь на его месте кто-то другой, я бы, видя такое горе, прониклась сочувствием. Но страдание Хитклифа вызвало у меня лишь радость, и, хотя, наверное, неблагородно оскорблять поверженного врага, я не смогла упустить возможность уколоть его еще раз. Благодаря его слабости мне выпал случай получить удовольствие, отомстив ему злом за зло.
– Ох, барышня, как вам, не стыдно! – прервала я ее. – Можно подумать, вы никогда не читали Библию. Коли Господь поражает наших врагов, мы должны этим удовлетвориться. Подло и самонадеянно добавлять свое наказание к тому, что послал Всевышний.
– Эллен, я готова признать, что так и есть, – продолжала она, – но какое несчастье, ниспосланное Хитклифу, удовлетворило бы меня, если бы я не приложила к нему руку? По мне, пусть лучше он страдает меньше, но по моей воле, и при этом знает, что именно я тому причиною. О, у меня к Хитклифу большой счет! И простить я его могу лишь при одном условии. Если это будет око за око, зуб за зуб, и за каждое мое мучение я воздам ему таким же, унизив его, как он унизил меня. А раз он первым причинил мне зло, пусть первым просит прощения, и тогда – только тогда, Эллен, – вы увидите, что во мне осталось великодушие. Но поскольку отомстить ему я не смогу, поэтому я его и не прощу. Хиндли захотел пить, я передала ему бокал и спросила, как он себя чувствует.
– Не так плохо, как хотелось бы, – был ответ. – Помимо того, что болит рука, все тело ломит так, будто я сражался с легионом бесов.
– Ничего удивительного, – отозвалась я. – Кэтрин когда-то хвалилась, что защищает вас от физического насилия. Она подразумевала, что, из боязни ее обидеть, кое-кто вас никогда не тронет. Хорошо, что мертвецы не встают из могил, иначе прошлой ночью дух Кэтрин стал бы свидетелем отвратительной сцены! Нет ли у вас синяков и ссадин на груди и плечах?
– Не знаю, – ответил он. – Но что вы хотите сказать? Он осмелился бить меня, лежачего?
– Он швырнул вас на пол, топтал и пинал, – прошептала я. – И с пеной у рта готов был растерзать вас зубами, потому что он человек лишь наполовину, а может, и того меньше – остальное в нем от сатаны.
Мистер Эрншо, как и я, поднял взгляд на нашего общего недруга, который, поглощенный своим страданием, казалось, не замечал ничего вокруг. Чем дольше он стоял там, тем яснее проявлялось в его чертах злодейство помыслов.
– О, если бы бог дал мне силы задушить его в моей предсмертной агонии, я бы с радостью отправился в ад! – нетерпеливо простонал Эрншо и, корчась от боли, попробовал подняться, но, осознав невозможность борьбы, в отчаянии рухнул на скамью.
– Нет, достаточно того, что он уже убил одного человека из вашей семьи, – громко сказала я. – В «Дроздах» все знают, что, если бы не мистер Хитклиф, ваша сестра сейчас была бы жива. Выходит, лучше, чтобы он кого-то ненавидел, а не любил. Только вспомню, как мы были счастливы раньше и как счастлива была Кэтрин, так и хочется проклясть тот день, когда он появился.
Вероятно, Хитклиф осознал скорее правоту моих слов, чем то, с каким настроением они были сказаны. Я видела, что до него дошел их смысл, ибо он глубоко вздохнул, силясь подавить рыдания, а из глаз на пепел в камине полились слезы. Я взглянула на него в упор и презрительно рассмеялась. Мгновенно две черные адские пропасти уставились на меня, однако черт, обычно таившийся в них, был на этот раз скрыт влагою и едва различим. Посему я отважилась снова издевательски рассмеяться.
– Встань и скройся с глаз моих, – произнес этот человек, охваченный горем.
Вернее, я догадалась, что он так сказал, потому что его голос был еле слышен.
– Прошу прощения, – отозвалась я, – но я тоже любила Кэтрин; и ее брат нуждается в уходе, который, ради нее, я ему обеспечу. Теперь, когда Кэтрин больше нет с нами, я вижу ее в Хиндли. Он такой же, как она, черноглазый, хотя вы пытались выбить ему глаза, и поэтому сейчас они красные. И у него…
– Поднимайся, подлая бестолочь, пока я не забил тебя до смерти! – заорал он, сделав движение, которое заставило меня встать.
– Но знаете, – продолжала я, приготовившись, если понадобится, отскочить, – если бы бедняжка Кэтрин доверилась вам и согласилась зваться нелепым, презренным, унизительным именем миссис Хитклиф, то вы вскоре наблюдали бы ту же картину. Уж она бы не терпела молча ваши гнусные выходки. Ее отвращение и ненависть обрели бы голос.
Спинка скамьи, на которой сидел Эрншо, не давала Хитклифу до меня добраться, тогда он схватил со стола нож и метнул мне в голову. Острие вонзилось чуть ниже уха и прервало меня на полуслове. Выдернув нож, я отбежала к двери и бросила ему еще несколько слов, надеюсь, ранивших его сильнее, чем посланное в меня оружие. Последнее, что я увидела, – это то, как он в ярости ринулся следом, но попал в объятия хозяина дома и они оба, сцепившись, покатились по полу перед камином. Убегая через кухню, я велела Джозефу поспешить на помощь хозяину. Потом чуть не сбила с ног Гэртона, который, стоя в дверях, подвешивал на спинку стула новорожденных щенков. И счастливая, словно вырвавшаяся из чистилища душа, я понеслась, перепрыгивая через ямы, вниз по крутой дороге, но потом, когда дорога стала петлять, бросилась напрямик через вересковую пустошь, то скатываясь с насыпей, то увязая в болоте, неизменно подгоняя себя и приближаясь, точно на свет маяка, к поместью «Дрозды». Я скорее согласилась бы терпеть вечные муки в аду, чем еще на одну ночь оставаться под крышей «Грозового перевала».