– Ребенок пойдет со мной в поместье «Дрозды», сэр. Он вовсе не ваш, и вашим никогда не будет.
– Это Линтон так говорит? – спросил Хитклиф.
– Конечно. Он велел мне забрать парнишку, – ответила я.
– Что ж, – сказал негодяй, – сейчас мы не станем спорить на эту тему, но мне пришла фантазия заняться воспитанием ребенка, особенно близкого твоему хозяину, так что, если Линтон попробует забрать у меня Гэртона, я, пожалуй, возьмусь вместо него воспитывать собственного сынка. Но и Гэртона тоже не отпущу без борьбы. А уж сынка потребую к себе непременно! Не забудь передать это Линтону.
Такой угрозы было вполне достаточно, чтобы связать нам руки. Я передала хозяину суть своего разговора с Хитклифом, и Эдгар Линтон, с самого начала не слишком интересовавшийся судьбой племянника, больше не заговаривал о вмешательстве. Впрочем, даже если бы захотел вмешаться, не уверена, что из этого вышел бы толк.
Приемыш, когда-то взятый в дом, стал с тех пор хозяином «Грозового перевала». Оспорить его права было невозможно, ибо Хитклиф предъявил доказательства адвокату, а тот в свою очередь мистеру Линтону, что Эрншо, заядлый игрок, заложил за наличные всю свою землю до последнего ярда. Кредитором же оказался сам Хитклиф. Таким образом, Гэртон, который сейчас мог бы стать первым джентльменом в округе, был низведен до положения полной зависимости от заклятого врага отца и теперь живет в собственном доме, как слуга, лишенный даже преимущества получать жалованье и неспособный исправить учиненное над ним зло, ибо друзей у него нет, а сам он даже не подозревает, как несправедливо с ним обошлись.
Глава 18
Те двенадцать лет, продолжала миссис Дин, что последовали за этой тяжелой порой, были счастливейшими годами моей жизни. У меня не было более серьезных волнений, чем те, что касались обычных болезней маленькой леди, а они ведь случаются у всех детей – и бедных, и богатых. В остальном, по прошествии первых шести месяцев, девочка росла, точно лиственница после дождя, и, прежде чем во второй раз зацвел вереск над прахом миссис Линтон, уже умела ходить и разговаривать на свой манер. Она была поистине очаровательной девчушкой, осветившей, словно солнышко, наш печальный дом, – лицом настоящая красавица, с прелестными темными глазами, унаследованными от Эрншо, но белокожая, с тонкими чертами и светлыми вьющимися волосами, как у всех Линтонов. Характер у нее был веселый, но ровный, без буйства, а сердце чувствительное и даже слишком горячее в своих привязанностях. Эта способность чересчур крепко прикипать к кому-то напоминала мне ее мать. И все же она не была на нее похожа, ибо умела быть нежной и ласковой, точно голубка. Голосок был мягкий, взгляд задумчивый. Гнев ее никогда не переходил в ярость, а любовь – в безудержную страсть. Она любила глубоко и нежно. Однако ж, надобно признать, что наряду с достоинствами у нее были и недостатки. Один из них – склонность дерзить, а вместе с тем, и капризничать, что неизбежно проявляется у избалованных детей, независимо от их доброго или злого нрава. Если горничной случалось ее рассердить, в ответ всегда звучало одно и то же: «Я пожалуюсь папочке!» А если отец упрекал ее, хотя бы одним только взглядом, тут уж разыгрывалась настоящая трагедия. Не думаю, чтобы он хоть раз строго ее отчитал. Мистер Линтон сам занимался образованием дочери, и уроки его были легкими и увлекательными. К счастью, любознательность и сообразительность позволили Кэти стать хорошей ученицей. Она училась с удовольствием и все схватывала на лету, делая честь своему учителю.
До тринадцати лет девочка ни разу не вышла одна за пределы парка. Случалось, мистер Линтон брал ее с собою на прогулку – не больше чем на милю; никому другому он дочь не доверял. Название «Гиммертон» было для нее отвлеченным понятием, а церковь – единственным зданием, кроме родного дома, порог которого она переступала. Ни «Грозовой перевал», ни мистер Хитклиф для нее не существовали. Она жила совершенной затворницей и, по-видимому, ничуть этим не тяготилась. Правда, иногда, глядя из окна детской на окрестный пейзаж, спрашивала:
– Эллен, скоро я смогу подняться на вершину тех холмов? Интересно, что там, за ними – может, море?
– Нет, мисс Кэти, – отвечала я. – Там тоже холмы – такие же, как эти.
– Вот бы посмотреть, какими видятся вон те золотые скалы, если встать внизу? – однажды спросила она.
Крутой склон Пенистон-Крэга больше всего привлекал ее внимание, особенно когда на него и на самые высокие окрестные вершины светило солнце, а весь остальной пейзаж покрывала тень. Я объяснила, что это всего лишь огромные голые камни и в щелях между ними трудно укорениться даже чахлому деревцу, так мало там питательной почвы.
– А почему они так долго сияют на солнце, когда в «Дроздах» уже вечер? – не унималась она.
– Потому что они намного выше нас, – отвечала я. – Вам на них не взобраться – они высокие и крутые. Зимой мороз сначала приходит туда, а потом уже к нам. В середине лета я, случалось, видела снег в той черной впадине на северо-восточном склоне.
– О, так, значит, ты там бывала! – с восторгом вскричала она. – Тогда я тоже смогу пойти, когда вырасту. А батюшка тоже бывал, Эллен?
– Батюшка сказал бы вам, мисс, – поспешила я ответить, – что нет смысла подниматься так высоко. Вересковые поля, по которым вы с ним гуляете, гораздо приятнее, а парк в поместье «Дрозды» – самое прекрасное место на свете.
– Да, но парк я знаю, а их нет, – пробормотала она вполголоса. – Было бы здорово оглядеть все вокруг с того высокого выступа. Когда-нибудь моя маленькая пони Минни меня туда отвезет.
Когда же одна из служанок вскользь упомянула Пещеру Фей, Кэти больше ни о чем уж и думать не могла – только бы осуществить свой план! Она то и дело донимала мистера Линтона, и он пообещал отправиться с ней в путешествие, когда она подрастет. Но мисс Кэтрин считала свой возраст не годами, а месяцами, и вопрос: «А теперь я уже подросла, и мне можно поехать на Пенистон-Крэг?» – буквально не сходил с ее губ. Дорога в ту сторону проходила неподалеку от «Грозового перевала», и Эдгару не хватало духу решиться на такое путешествие, поэтому девочка всегда получала один и тот же ответ: «Пока нет, милая моя, пока нет».
Я говорила вам, что после ухода от мужа миссис Хитклиф прожила около двенадцати лет. Семейство Линтон отличалось хрупким сложением. Она и Эдгар не имели того крепкого здоровья, которое вы обыкновенно встретите у обитателей здешних краев. Не знаю точно, чем именно она болела перед смертью. Полагаю, оба они умерли от одного и того же – некоего подобия лихорадки. Недомогание охватывает человека постепенно, но лечению не поддается, и под конец заболевший очень быстро сгорает. Проведя в болезни четыре месяца, она сообщила брату письмом о своем возможном уходе и попросила, по возможности, приехать к ней, ибо ей нужно многое уладить, сказать ему последние прощальные слова и передать маленького Линтона в надежные руки. Она надеялась, что Линтон останется жить с дядей, как до того жил с нею. Его отец, в чем она пыталась сама себя убедить, не имел желания взваливать себе на плечи заботы о воспитании и образовании ребенка. Мой хозяин, не колеблясь ни минуты, откликнулся на ее просьбу. Хотя по обычным приглашениям он крайне неохотно покидал дом, в этом случае он поспешил к ней, вверив Кэтрин на время своего отсутствия моему попечению, не раз повторив, что ей запрещается выходить за границы парка, даже если я буду ее сопровождать. Ему и в голову не пришло, что она может убежать одна, без всякого сопровождения.
Мистер Линтон отсутствовал три недели. Первые день или два моя подопечная сидела в углу библиотеки слишком опечаленная, чтобы читать или играть. В таком подавленном состоянии она почти не доставляла мне хлопот, но затем ее настроение сменилось нетерпеливой раздражительностью и капризами, и, поскольку домашние обязанности и возраст не давали мне бегать вверх-вниз по лестнице и развлекать ее, я придумала способ, которым она могла бы сама себя занять. Я стала отправлять мисс Кэти на прогулки по парку то пешком, то на пони и по возвращении внимательно выслушивала рассказы о ее настоящих или вымышленных приключениях.
Лето стояло в самом разгаре, и ей так понравились эти одинокие путешествия, что частенько она проводила в парке все время от завтрака до чаепития, а вечером потчевала меня своими увлекательными историями. Я не боялась, что она нарушит отцовский запрет, потому что ворота были обычно заперты, но даже если бы они стояли настежь открытыми, она вряд ли решилась бы, думалось мне, в одиночку отправиться за границы парка. К несчастью, я ошибалась. Однажды Кэтрин явилась ко мне в восемь часов утра и объявила, что сегодня она арабский купец, который пересекает пустыню со своим караваном, и я должна дать ей побольше провизии для нее самой и для животных – коня и трех верблюдов, на роль которых были взяты большая гончая и пойнтеры. Я собрала множество вкусных припасов в корзинку и подвесила ее сбоку у седла. В широкополой шляпе с газовой вуалью, защищавшей от июльского солнца, Кэти вскочила на пони, веселая, как маленькая фея, и поскакала с радостным смехом, ни в грош не ставя мои советы быть осторожной, не пускаться в галоп и вернуться пораньше. К чаепитию проказница не явилась. Вернулась одна из участниц путешествия – гончая, старая собака, предпочитавшая покойную жизнь. Но, как я ни вглядывалась в даль, ни Кэти, ни пони, ни двух пойнтеров нигде не было видно. Я отправила людей искать ее по разным дорожкам и в конце концов вышла на поиски сама. На краю наших угодий работник чинил забор вокруг посадок, и я спросила его, не видел ли он молодую леди.
– Утречком видал, – ответил он. – Просила сделать ей ореховый хлыстик, а потом как перепрыгнет на своей лошадке через изгородь вон там, где пониже, и поминай как звали!
Можете представить себе, что я почувствовала, услышав эту новость. Сразу стало ясно, что она направилась к Пенистон-Крэгу.
– Что же с нею будет? – воскликнула я и бросилась через проем, который латал работник, прямо на большую дорогу. Я неслась, словно с кем-то наперегонки, миля за милей, пока на повороте передо мною не возник «Грозовой перевал». Но Кэтрин не было видно нигде. Крэг лежал в полутора милях от дома мистера Хитклифа, а значит, в четырех милях от «Дроздов», и я поняла, что, прежде чем я туда доберусь, начнет темнеть. «Что, если она поскользнулась, пробираясь среди камней, – думала я, – и убилась или переломала себе кости?» Неизвестность мучила меня, и поначалу я почувствовала радостное облегчение, когда, заторопившись пройти мимо «Грозового перевала», вдруг заметила Чарли, самого злобного из наших пойнтеров, лежавшего под окном с распухшей мордой и окровавленным ухом. Открыв калитку, я подбежала к дому и стала неистово стучать в дверь. Открыла знакомая мне женщина, некогда жившая в Гиммертоне. Оказалось, после смерти мистера Эрншо она нанялась в «Перевал» на службу.