мой, и я желаю торжествовать, когда мой потомок, законный владелец их поместий – мой сын будет за поденную плату нанимать их детей пахать землю своих же отцов. Это единственное, что заставляет меня терпеть щенка. Сам по себе он вызывает у меня презрение, а воспоминания, которые он рождает, – одну лишь ненависть. Но означенной причины вполне достаточно, так что ему ничего не грозит, и я окружу его такою же заботою, какою твой хозяин окружил свою дочь. Для него наверху приготовлена комната, и я обставил ее в лучшем вкусе. Учитель, что живет в двадцати милях отсюда, будет приходить сюда трижды в неделю и учить мальчишку всему, чему тот захочет выучиться. Гэртону я наказал его слушаться. Вообще, я все устроил так, чтобы сохранить в нем чувство превосходства, понимание, что он господин над теми, кто его окружает. Жаль, однако, что он не стоит таких усилий. Уж если и ждал бы я какого-нибудь блага от Всевышнего, то лишь одного – обрести в парне предмет своей гордости, но меня жестоко разочаровал этот бледный, никчемный плакса!
Пока Хитклиф говорил, в комнату вернулся Джозеф с миской молочной каши и поставил ее перед Линтоном, который, с отвращением взглянув на незамысловатую стряпню старика, заявил, что не может такое есть. Я видела, что старый слуга разделяет презрение своего хозяина к мальчику, хотя вынужден скрывать это чувство, поскольку Хитклиф дал ясно понять, что все, кто по положению ниже Линтона, должны относиться к нему со всею почтительностью.
– Не можете есть? – повторил он, заглянув Линтону в глаза и понизив голос до шепота из боязни, что его услышат. – Но мистер Гэртон ребенком ничего другого и не едал, а по мне, что было хорошо ему, то подойдет и вам.
– Не буду есть! – раздраженно огрызнулся Линтон. – Унесите!
Джозеф в негодовании схватил миску и принес нам.
– Чем плоха каша-то? – спросил он, сунув миску Хитклифу под нос.
– Плоха? – удивился Хитклиф.
– Да уж так, – ответил Джозеф. – Ваш нежный отпрыск говорит, что кушать не будет. Нечего тут и удивляться! Мать такая же была. Мы у ней все были слишком грязные, потому как хлеб сеяли, чтоб ее кормить.
– Не напоминай мне про его мать! – рассердился хозяин. – Принеси ему то, что он будет есть, вот и все. Что он обычно ест, Нелли?
Я предложила дать мальчику кипяченого молока или чаю, и ключнице тут же поручили приготовить питье. «Пожалуй, – думала я, – себялюбие отца сделает жизнь мальчика вполне сносной. Он видит его хрупкое сложение и понимает, что относиться к сыну следует бережно. Расскажу мистеру Эдгару, какой оборот приняли мысли Хитклифа, и успокою его». Оставаться дольше у меня повода не было. Пока Линтон отвлекся, робко пытаясь увернуться от дружелюбного приставания овчарки, я выскользнула из комнаты. Но его не так легко было обмануть. Лишь только я закрыла за собой дверь, как услышала крик. Мальчик отчаянно повторял одно и то же:
– Не бросай меня! Я тут не останусь! Я тут не останусь!
Засов поднялся и опустился. Линтон остался в доме. Оседлав Минни, я пустила лошадку рысцой. На этом и закончилась моя недолгая опека.
Глава 21
Трудно нам пришлось в тот день с Кэти. Она поднялась в радостном возбуждении, с нетерпением ожидая встречи с кузеном, но, узнав об его отъезде, так горько расплакалась и запричитала, что Эдгару самому пришлось ее успокаивать, убеждая, что мальчик скоро вернется. Впрочем, он добавил: «Если мне удастся его забрать», а на это надежды не было. Его обещание было слабым утешением, но время взяло свое, и, хотя иногда она все еще спрашивала у отца, когда вернется Линтон, до их следующей встречи черты братца успели настолько стереться из ее памяти, что она его не узнала.
Когда, бывая по делам в Гиммертоне, мне случалось встретить служанку из «Грозового перевала», я всегда спрашивала, как поживает молодой хозяин, ибо он вел почти такую же уединенную жизнь, как Кэтрин, и никто его никогда не видел. От служанки я узнала, что ребенок все так же слаб здоровьем и мучает домашних своими придирками. По ее словам, мистер Хитклиф, видать, все так же – а может, и еще сильнее – не любит сына, хотя старается этого не показывать. Ему неприятен даже звук его голоса, посему он даже не может долго находиться с ним в одной комнате. Меж собою они почти не говорят. Линтон учит уроки и проводит вечера в небольшой комнате, именуемой гостиной, а бывает, целыми днями не встает с постели, потому что его вечно мучает простуда и кашель или что-нибудь болит.
– Ни разу в жизни не встречала я такое трусливое создание, – добавила женщина. – Да еще чтоб так заботился о своем здоровье! Не дай бог, я чуть позже обычного оставлю вечером открытое окно – сразу такое начинается! Как будто глоток ночного воздуха его убьет! А посреди лета непременно надобно затопить камин. Трубка Джозефа – ему тоже отрава. Мальчонке всегда подавай конфеты, всякие лакомства и молоко, молоко, без конца молоко. И ему все равно, как нам тяжело приходится зимой. Сядет у камина, закутавшись в свой меховой плащ, поставит на полку, чтоб подогреть, гренки и воду или какую-нибудь кашу и кушает потихоньку. А если Гэртон из жалости придет его развлечь – Гэртон, хоть и грубый, но в душе-то не злой, – они обязательно разругаются: один уйдет с бранью, другой со слезами. Думаю, не будь он хозяйским сыном, мистер Хитклиф был бы только рад, если бы Эрншо выпорол его хорошенько. И я не сомневаюсь, что мальчишку выставили бы за дверь, если бы хоть немного знали, как он нянчится со своей персоной. Но мистер Хитклиф опасается поддаться такому искушению, отчего никогда не заходит в комнату сына, а случись тому вести себя так в «доме», где бывает мистер Хитклиф, его сразу же отправляют наверх.
По ее рассказу я поняла, что полное отсутствие сочувствия сделало молодого Хитклифа сварливым и эгоистичным, если даже он не был таковым от природы, и мой интерес к нему постепенно угас, хотя я все равно печалилась о его судьбе и жалела, что мальчик не остался у дяди.
Мистер Эдгар поощрял мои попытки побольше разузнать о племяннике. Полагаю, он много думал о нем и даже готов был пойти на риск и с ним свидеться. Однажды он попросил меня узнать у служанки, бывает ли мальчик в деревне. Она ответила, что в деревню Линтон приезжал лишь дважды в сопровождении отца, и каждый раз потом три-четыре дня изображал ужасную усталость. Та служанка, если я верно припоминаю, от них ушла через два года после появления в доме молодого Хитклифа, и на ее место пришла другая, с которой знакомы мы не были. Она и сейчас там.
Жизнь в «Дроздах» текла спокойно и безмятежно, как раньше, пока мисс Кэти не исполнилось шестнадцать лет. В день ее рождения мы никогда не устраивали веселых празднеств, ибо это был также день смерти моей бывшей хозяйки. Отец мисс Кэти проводил все время один в библиотеке, а в сумерках отправлялся на погост в Гиммертон, где частенько оставался до полуночи. Поэтому Кэтрин приходилось самой себя развлекать.
Двадцатого марта, в погожий весенний денек, когда ее отец ушел, моя молодая леди спустилась вниз, готовая отправиться на прогулку. Она сказала, что попросила разрешения пройтись со мною по краю вересковой пустоши, и мистер Линтон дал свое согласие, с условием, что мы далеко не уйдем и вернемся через час.
– Так что поторопись, Эллен! – воскликнула она. – Я знаю, куда хочу пойти – туда, где обычно гнездятся куропатки. Надо посмотреть, свили ли они гнезда.
– Это довольно далеко, – ответила я. – На краю пустоши куропатки не гнездятся.
– Нет, недалеко. Мы с батюшкой видели их очень близко.
Я надела шляпу и вышла из дома, больше не задумываясь о куропатках. Мисс Кэти бежала вприпрыжку впереди меня, потом возвращалась, потом вновь мчалась вперед, точно молодая борзая. Поначалу я лишь наслаждалась льющимся отовсюду пением жаворонков и мягким, теплым солнцем, любовалась моей подопечной, моей радостью – ее рассыпанными по спине золотистыми локонами, ее румянцем, таким же нежным и чистым, как цветы дикой розы, и ее глазами, излучающими безоблачное удовольствие. В те дни она была счастливейшим созданием, ангелом. И до чего же мне жаль, что ей вечно чего-то не хватало!
– Ну, – сказала я, – где ваши куропатки, мисс Кэти? Мы должны были бы уже их повстречать. И очень далеко ушли от ворот парка.
– Еще чуть дальше, еще чуть дальше, Эллен, – без конца повторяла она. – Давай поднимемся на этот пригорок, пройдем по тому склону, и когда ты будешь на другой стороне, я вспугну птиц.
Но пригорков было много, склонов пришлось преодолеть еще больше, так что вскоре я начала уставать и сказала, что нам следует наконец остановиться и повернуть назад. Мне пришлось кричать, потому что она изрядно меня обогнала. Но Кэти либо не слышала, либо не обращала внимания и продолжала вприпрыжку бежать все дальше, а мне ничего не оставалось, кроме как поспевать за нею. В конце концов она скрылась в каком-то овраге, и прежде чем я увидела ее вновь, она была мили на две ближе к «Грозовому перевалу», чем к родному дому. Тут я заметила, что Кэти остановили два человека, одним из которых – я его сразу узнала – был сам мистер Хитклиф.
Кэти оказалась пойманной на воровстве или, по крайней мере, на выискивании птичьих гнезд. Земля эта принадлежала Хитклифу, и он отчитывал браконьершу.
– Я ничего не брала и ничего не нашла, – говорила она, когда я с трудом дотащилась до них, и развела руками, чтобы доказать сказанное. – Я и не собиралась их брать, но батюшка сказал, что здесь много гнезд, и я хотела посмотреть на яйца.
Хитклиф взглянул на меня с усмешкой, не сулившей ничего хорошего, но подтвердившей наше с ним знакомство, а значит, и его недоброжелательство, и спросил, кто таков ее батюшка.
– Мистер Линтон, что живет в поместье «Дрозды», – ответила она. – Я сразу поняла, что вы меня не знаете, иначе вы бы со мной так не говорили.
– Стало быть, вы считаете, что ваш батюшка – почтенный и весьма уважаемый господин? – с сарказмом спросил Хитклиф.