– Постойте, мисс Кэтрин, душа моя! – прервала я ее. – Не буду вас ругать, но ваше поведение мне совсем не по нраву. Если бы вы помнили, что Гэртон такой же вам кузен, как мастер Хитклиф, вы почувствовали бы, как некрасиво себя повели. По крайней мере, его желание стать таким же образованным, как Линтон, достойно всяческих похвал, и, возможно, он выучился читать не только для того, чтобы похвастаться. Я не сомневаюсь, что когда-то вы заставили его устыдиться своего невежества, и он захотел исправиться и сделать вам приятное. Потешаться над его не самой удачной попыткой значит быть дурно воспитанной. А если бы вы росли так, как он, разве вы не превратились бы в такую же деревенщину? В детстве он был шустрый и сообразительный не хуже вашего, и мне больно видеть, как вы его презираете только потому, что этот подлый Хитклиф так несправедливо с ним обошелся.
– Ну, Эллен, ты же не будешь из-за него плакать? – воскликнула она, удивленная моим искренним сочувствием. – Но погоди, и ты услышишь, выучил ли он буквы, чтобы сделать мне приятное, и стоило ли мне быть вежливой с этаким грубияном. Я вошла. Линтон лежал на скамье и, увидев меня, привстал, чтобы поздороваться.
– Сегодня мне плохо, Кэтрин, любовь моя, – сказал он. – Поэтому говорить будешь ты, а я слушать. Иди сюда, сядь рядом. Я был уверен, что ты сдержишь слово, и сегодня до твоего ухода я снова возьму с тебя обещание прийти завтра.
Теперь я понимала, что раз он болен, шутить с ним нельзя, и я говорила ласково, не задавала вопросов, всячески избегала раздражающих тем. С собой я принесла несколько замечательных книг. Он попросил немного почитать из одной, и я уже готова была начать, как в комнату, распахнув дверь, ворвался Эрншо, злой после нашей встречи. Он подбежал прямо к нам, схватил Линтона за руку и сдернул со скамьи.
– Пошел прочь в свою комнату! – закричал он с раскрасневшимся от ярости лицом, еле выговаривая слова из-за охватившей его ненависти. – И ее забери, коль она твоя гостья. По-вашему, я здеся лишний? Нет уж! Обои убирайтесь!
Он стал бранить нас и даже не дал Линтону ответить – так и вытолкнул его на кухню. Когда я кинулась за кузеном, Эрншо сжал кулак, явно желая меня прибить. На секунду я испугалась, и одна книжка выпала у меня из рук. Он пнул ее ногой нам вслед и захлопнул дверь. И тут от очага послышался ехидный, крякающий смех, и, повернувшись, я увидела этого отвратительного Джозефа – он стоял, трясясь и потирая свои костлявые руки.
– Так я и знал, что он вас вышибет оттудова! Парень что надо! Духом крепок! Он-то понимает, кому здесь быть хозяином! Хе-хе-хе! Прогнал вас взашей – и правильно! Хе-хе-хе!
– Куда же нам идти? – спросила я Линтона, не обращая внимания на издевательства гнусного старикашки.
Линтон стал белый как полотно и весь дрожал. Теперь он уже не казался мне таким хорошеньким, Эллен, совсем нет! Я даже испугалась, потому что его огромные глаза на худеньком личике горели исступленной, бессильной яростью. Он схватился за дверную ручку и стал ее трясти, да только дверь была заперта снаружи.
– Если не откроешь, я тебя убью! Если не откроешь, я тебя убью! – Он прямо-таки визжал, а не говорил. – Черт! Черт! Я убью тебя! Убью!
Джозеф снова засмеялся своим каркающим смехом:
– Ну чисто папаша! Чисто папаша! В нас всегда есть чтой-то от обоих. Не смотри, что он тут ломится, дружок мой Гэртон, и не бойся. Ему тебя нипочем не достать!
Я взяла Линтона за руки и попыталась оторвать его от двери, но он так жутко завизжал, что я отступилась. Наконец его крик перешел в страшный припадок: он закашлялся, изо рта хлынула кровь, и он упал на пол. Я выбежала во двор, чувствуя от ужаса дурноту, и стала во весь голос звать Зиллу. Вскоре она меня услышала: она доила коров в хлеву за амбаром и, когда бежала ко мне, бросив работу, все спрашивала, что ей надо делать. Но у меня не хватило духу рассказать ей о случившемся. Я втащила Зиллу за собой на кухню и стала искать глазами Линтона. Оказалось, что Эрншо пришел посмотреть на несчастье, которому был причиною, и в ту минуту как раз поднимал бедняжку Линтона наверх, в его комнату. Мы с Зиллой стали подниматься следом, но на верхней площадке Эрншо меня остановил, сказав, что дальше мне идти не надо, а надо домой. Я воскликнула, что он убил Линтона и что я непременно войду. Но Джозеф запер дверь на ключ и объявил, что я «ничиво такова» не сделаю, и спросил, может, я «тоже с придурью»? Я стояла и плакала, покуда не появилась служанка. Она уверила меня, что Линтону скоро станет лучше, но шум и крики ему только мешают, поэтому она взяла меня за руку и почти силком отвела в «дом».
Эллен, я готова была рвать на себе волосы. Я так рыдала, что глаза мои почти ослепли, а негодяй, которого ты так жалеешь, встал передо мною и имел наглость успокаивать меня, то и дело твердя: «Тише, тише!» – и отрицал, что это он во всем виноват. Наконец я нагнала на него страху, уверив, что расскажу об этом деле батюшке, что его посадят в тюрьму, а потом повесят. Тогда он сам начал всхлипывать и поспешил уйти, чтобы скрыть свое трусливое волнение. Но все-таки он от меня не отстал. Когда в конце концов мне пришлось покинуть «Грозовой перевал» и я отъехала ярдов на сто от фермы, Эрншо вдруг выступил из тени на дороге и, схватив Минни под уздцы, остановил меня.
– Мисс Кэтрин, я очинно печалюся, – начал он. – Уж как-то больно нехорошо…
Я до крови ударила его хлыстом и подумала, что теперь, наверное, он меня точно убьет. Эрншо отпустил Минни, обрушив на мою голову одно из своих ужасных проклятий, и я помчалась домой, почти ничего не соображая.
В тот вечер я не зашла к тебе пожелать спокойной ночи, а на следующий не поехала в «Грозовой перевал». Мне очень хотелось это сделать, но я была в таком странном возбуждении: то боялась услышать, что Линтон умер, то дрожала от мысли, что придется встретиться с Гэртоном. На третий день я собрала все свое мужество и вновь потихоньку убежала из дома – не было сил более пребывать в неведении. Я вышла в пять часов и отправилась пешком, предполагая, что мне удастся проскользнуть в дом и сразу же незамеченной подняться к Линтону. Но меня выдали собаки. Навстречу вышла Зилла и, сказав, что «паренек поправляется как надо», провела в небольшую аккуратно прибранную комнату с ковром на полу, где, к моей невыразимой радости, я увидела Линтона. Он лежал на маленьком диванчике и читал одну из моих книг. Но он целый час не сказал мне ни слова и даже не посмотрел в мою сторону, Эллен! Такой уж у него несчастный характер. Но меня окончательно сразило то, что, когда он все-таки открыл рот и заговорил, оказалось, что в случившемся скандале виновата я, а Гэртон вовсе ни при чем! На такую ложь я не нашлась бы, что сказать без возмущения, поэтому просто встала и пошла к двери. Он слабо позвал: «Кэтрин!» Не ожидал такого поворота. Но я не вернулась. На следующий день я опять осталась дома, почти решившись более с ним не видеться. Однако я чувствовала себя такой несчастной, когда ложилась спать и вставала, ничего не зная о нем, что мое намерение растаяло само собой, не успев обрести твердость. И если раньше мне казалось, что дурно туда ехать, то теперь я чувствовала, что дурно не ехать. Пришел Майкл и спросил, седлать ли Минни, я сказала «да» и, скача по холмам, убеждала себя, что делаю это из чувства долга. Мне пришлось проехать мимо окон, чтобы попасть во двор, так что скрывать свое присутствие не имело смысла.
– Молодой хозяин в «доме», – сказала Зилла, увидев, что я направляюсь в комнату Линтона.
Я вошла. Там был и Гэртон, но сразу же удалился. Линтон сидел в полудреме в огромном кресле. Подойдя к огню, я заговорила серьезным голосом и даже отчасти верила в то, что говорю:
– Раз я тебе не нравлюсь, Линтон, и ты думаешь, что я прихожу нарочно, чтобы нанести вред твоему здоровью, и делаешь вид, будто я всякий раз только так и поступаю, значит, это наше последнее свидание. Давай простимся. И скажи мистеру Хитклифу, что ты не желаешь меня больше видеть, чтобы он не придумывал всякие небылицы.
– Сядь и сними шляпу, Кэтрин, – ответил он. – Ты намного счастливее меня, а потому должна быть лучше. Отец столько пеняет мне на мои недостатки и выказывает такое презрение, что мне приходится постоянно в себе сомневаться – это же естественно. И я думаю, неужели я правда такой никчемный, как он частенько говорит, и тогда меня наполняют злость и горечь и я ненавижу всех вокруг! Да, я никудышный, и характер у меня скверный, и настроение почти всегда унылое, так что, если хочешь, распрощайся со мной – избавишься от столь прискорбного знакомства. Только, Кэтрин, отнесись ко мне справедливо: будь я таким же счастливым и здоровым, как ты, я охотно и даже с удовольствием тоже сделался бы милым, добрым и хорошим. Поверь, что твоя доброта заставила меня полюбить тебя еще сильнее, хотя, быть может, я недостоин твоей любви. Я не мог и не могу сдерживать свой дурной нрав, но я сожалею об этом и раскаиваюсь. И буду сожалеть и раскаиваться, пока не умру!
Я почувствовала, что он говорит правду и что надо его простить. А если он сразу же начнет мне перечить, то мне снова придется его простить. Мы помирились, но оба расплакались и плакали все время, пока я была у них – и не только от огорчения, хотя мне действительно было жаль, что у Линтона такой исковерканный нрав. Его друзьям никогда не будет с ним легко, да и ему самому никогда не будет легко. С того вечера я все время приходила в его маленькую комнатку, потому что на следующий день воротился его отец.
Пожалуй, раза три мы с Линтоном веселились и строили планы, как в тот первый вечер, остальные мои визиты были тягостными и неспокойными – иногда из-за его себялюбия и злости, иногда из-за страдания от болезни. Но я выучилась переносить первое почти так же спокойно, как второе. Мистер Хитклиф намеренно меня избегает, и я почти его не вижу. Правда, в прошлое воскресенье я пришла раньше обычного и услышала, как он жестоко ругает бедного Линтона за его поведение накануне вечером. Не знаю, как он об этом узнал – скорее всего, подслушал. Линтон и в самом деле вел себя вызывающе. Однако это никого не касалось, кроме меня, о чем я и заявила мистеру Хитклифу, когда вошла и прервала его нотацию. Он расхохотался и сказал, что рад, если я смотрю на это дело с такой стороны, после чего я посоветовала Линтону впредь говорить обидные слова шепотом. Теперь, Эллен, ты все знаешь. Запретив мне бывать в «Грозовом перевале», ты сделаешь несчастными двух человек, в то же время, если ты не выдашь меня батюшке, мои визиты никого не побеспокоят. Ты же не выдашь, правда? Это было бы жестоко.