– Он во дворе, – ответил Линтон. – Беседует с доктором Кеннетом. Тот говорит, что дядя наконец-то действительно умирает. Я рад, потому что после него стану хозяином «Дроздов». Кэтрин всегда называла поместье своим домом. Но «Дрозды» не ее. Они мои. Папа говорит, что все, что есть у Кэтрин, теперь принадлежит мне. Все ее чудесные книжки – мои. Она предлагала их мне, и своих славных птичек тоже, и свою лошадку Минни, если я достану ключ от нашей комнаты и выпущу ее. Но я сказал, что у нее ничего нет – все это и так мое. Тогда она заплакала и сняла с шеи маленький медальон. Сказала, что отдаст мне его – два портрета в золотой оправе: с одной стороны – ее мать, с другой – отец, когда они оба были молодыми. Это случилось вчера. Но я сказал, что и они тоже мои, и хотел их отобрать. А противная злючка не отдавала – оттолкнула меня и сделала мне больно. Тогда я закричал, а она боится, когда я кричу. Тут послышались шаги отца, и она, сломав петли, разделила медальон надвое. Мне дала портрет своей матери. А второй думала спрятать, но папа спросил, в чем дело, и я объяснил. Он забрал тот, что у меня, и приказал Кэтрин отдать мне второй. Она не послушалась, и он… он ударил ее, сорвал портрет с цепочки и раздавил ногой.
– И вам было приятно смотреть, как ее ударили? – спросила я, не забывая цель, ради которой решила поддержать разговор.
– Я зажмурился, – ответил он. – Я всегда зажмуриваюсь, когда отец лупит собаку или лошадь – он бьет очень сильно. Впрочем, поначалу я обрадовался: Кэтрин следовало наказать за то, что она меня толкнула. Когда папа ушел, она подозвала меня к окну и показала щеку – изнутри она была разодрана о зубы, и во рту было полно крови. Потом Кэтрин собрала кусочки портрета, отошла от меня и села лицом к стене. С тех пор она со мной не разговаривает. Иногда я думаю, что она не может говорить от боли. Мне эта мысль не нравится, но Кэтрин такая капризная – все время ревет. И такая бледная и злая, что я ее боюсь.
– А вы, если захотите, можете достать ключ? – спросила я.
– Да, когда я наверху, – ответил он. – Но сейчас я не могу пойти наверх.
– В какой комнате он спрятан?
– Ну нет! – вскричал он. – Вам я не скажу! Это наш секрет. Никто – ни Зилла, ни Гэртон – не должен знать! Все, вы меня утомили, уходите, уходите!
Он склонился головой на руку и снова закрыл глаза.
Я сочла, что будет лучше уйти, не видясь с мистером Хитклифом, и привести людей из поместья, дабы вызволить мою барышню. Как же удивились и обрадовались слуги, когда я добралась домой! А услышав, что их юная барышня жива и здорова, двое или трое собрались тут же бежать к мистеру Эдгару и с криками сообщить радостную новость, но я попросила их позволить мне самой известить его. Как же переменился он за эти несколько дней! Передо мною лежал человек в ожидании смерти – воплощение скорби и покорности судьбе. Он казался очень молодым: хотя ему было тридцать девять, вы бы дали ему, по крайности, лет на десять меньше. Он думал о Кэтрин, потому что едва слышно повторял ее имя. Дотронувшись до его руки, я заговорила.
– Кэтрин скоро придет, дорогой мой хозяин, – прошептала я. – Она цела и невредима и, надеюсь, к вечеру будет дома.
При первых проблесках его сознания я задрожала. Он чуть поднялся, жадно оглядел комнату и вновь впал в беспамятство. Как только он пришел в себя, я рассказала о нашем вынужденном посещении «Грозового перевала» и плене. Сказала, что Хитклиф принудил меня войти, хоть было это не совсем так. О подлом поведении Линтона я говорила как можно меньше и не описывала жестокое обращение его отца, ибо, по возможности, старалась не добавлять горечи и в без того переполненную чашу.
Мистер Эдгар понял, что одной из целей его врага было обеспечить своему сыну, а вернее, себе самому все личное имущество и недвижимость Линтонов, однако почему он не мог подождать его смерти, было для хозяина загадкой, ибо он не подозревал, как быстро следом за ним предстояло отправиться в мир иной и его племяннику. Но мистер Эдгар понял, что завещание следует изменить. И вместо того, чтобы оставить состояние Кэтрин в полном ее распоряжении, он решил передать его в руки опекунов, которые следили бы за его использованием на протяжении всей ее жизни, с последующим переходом к ее детям, если таковые появятся. В таком случае по смерти Линтона оно не досталось бы мистеру Хитклифу.
Получив эти указания, я отправила одного из слуг за стряпчим, а четырех, снабженных подходящим оружием, – в «Грозовой перевал», дабы потребовать у тюремщика возвращения моей юной леди. Все они долго не возвращались. Первый слуга пришел раньше прочих и сообщил, что, когда он явился к мистеру Грину, поверенному, того не оказалось дома и ему пришлось ждать два часа. Потом мистер Грин сказал, что у него есть неотложное дельце в деревне, но до утра обещался прибыть в поместье «Дрозды». Четверо слуг также вернулись ни с чем. Они рассказали, что Кэтрин занемогла, да так серьезно, что не может выйти из комнаты, и Хитклиф не позволил им с нею увидеться. Я разбранила простофиль за то, что поверили этим сказкам, но ничего не передала хозяину, приняв решение собрать всех слуг, чуть свет отправиться в «Грозовой перевал» и взять дом штурмом, если нам не выдадут пленницу подобру-поздорову. Я клялась себе снова и снова, что отец непременно увидит ее, даже если этот дьявол попробует нам помешать. Тогда придется убить его на ступенях собственного дома!
К счастью, Бог миловал – никуда идти не пришлось. В три часа ночи я спустилась за водой и как раз шла с кувшином через переднюю, как вдруг подскочила от резкого стука в парадную дверь. «Ах, это Грин, – сказала я себе, успокоившись, – всего лишь Грин». И пошла дальше, намереваясь прислать кого-нибудь из слуг впустить стряпчего. Но стук повторился – негромкий, но настойчивый. Поставив кувшин на перила, я поспешила сама открыть дверь. Полная луна хорошо освещала двор. Это был не стряпчий. Ко мне на шею бросилась моя девочка, спрашивая со слезами:
– Эллен, Эллен! Папочка жив?
– Да, – воскликнула я, – да, мой ангел, жив! Благодарение Богу, вы снова с нами!
Она хотела бежать, не успев отдышаться, наверх, в комнату мистера Линтона, но я уговорила ее присесть на стул и выпить воды. Я умыла ее бледное лицо и растерла передником щеки, чтобы на них выступил хотя бы слабый румянец. Затем сказала, что войду к хозяину первой и предупрежу о ее появлении, и стала умолять ее сказать отцу, что она будет счастлива с юным Хитклифом. Поначалу она посмотрела на меня с недоумением, но потом, поняв, почему я уговариваю ее солгать, пообещала не жаловаться.
Я не решилась присутствовать при их встрече. Четверть часа я простояла под дверью спальни и только после этого отважилась приблизиться к кровати. Однако все было тихо. Отчаяние Кэтрин было таким же молчаливым, как радость ее отца. Она с виду спокойно поддерживала его, а он не сводил с лица дочери своих глаз, которые от восторга, казалось, стали еще больше.
Он умер счастливым, мистер Локвуд, да, счастливым. Поцеловав ее в щеку, он пробормотал:
– Я ухожу к ней, и ты, милое дитя, тоже потом придешь к нам.
Больше он не пошевелился и не сказал ни слова, но все смотрел на нее восхищенными, лучистыми глазами, покуда не перестало биться его сердце и не отлетела душа. Никто не заметил, когда точно он умер, столь мирным был его конец.
Быть может, Кэтрин уже выплакала все слезы, а быть может, горе было таким огромным, что не могло излиться слезами, но она сидела в грустных раздумьях у смертного одра до рассвета, потом до полудня, и так продолжалось бы и дальше, если бы я не настояла, чтобы она покинула комнату и хоть ненадолго прилегла. И хорошо, что мне это удалось, потому что к обеду явился наш поверенный, перед тем завернувший в «Грозовой перевал» за указаниями, как ему следует поступать. Грин продался мистеру Хитклифу – вот почему не торопился явиться к нам, когда за ним посылали. Слава богу, мысли о земных делах после возвращения дочери уже не беспокоили хозяина.
Мистер Грин взялся распоряжаться всем и всеми в доме. Слугам дали расчет, оставив лишь меня одну. Исходя из выданных ему полномочий, поверенный даже пытался настоять, чтобы Эдгара Линтона похоронили не рядом с женою, а в часовне, в фамильном склепе Линтонов. Однако ж на случай похорон хозяином было составлено завещание, препятствующее этому, и я громко протестовала против любых искажений воли усопшего. С похоронами торопились. Кэтрин, а ныне миссис Линтон Хитклиф, было позволено оставаться в поместье «Дрозды» до выноса тела отца.
Кэти рассказала мне, что ее душевные муки в конце концов подтолкнули Линтона пойти на риск и освободить ее. Она слышала, как спорили у входа в дом посланные мною слуги, и разобрала, что отвечал им Хитклиф. Это привело ее в отчаяние. Ей удалось запугать Линтона, которого вскоре после моего ухода переселили в небольшую гостиную, и он успел достать ключ, прежде чем его отец вновь поднялся наверх. Линтон умел отпирать и запирать дверь совершенно бесшумно и, когда пришло время ложиться спать, попросил, чтобы ему постелили в комнате Гэртона. Разрешение было получено – в виде исключения. Кэтрин выскользнула из дома еще до рассвета. Она не осмелилась убежать через дверь – собаки могли поднять лай. Обойдя пустующие комнаты, Кэтрин осмотрела все окна. К счастью, ей удалось легко вылезти через окно в комнате покойной матери и спуститься на землю по ветвям росшей рядом ели. Ее сообщник был наказан за помощь в побеге – никакие трусливые выдумки ему не помогли.
Глава 29
Вечером после похорон мы с моей молодой леди сидели в библиотеке, то предаваясь раздумьям – кто в горе, а кто в отчаянии – о постигшей нас утрате, то строя догадки о надвигающемся невеселом будущем.
Мы сошлись на том, что лучше всего для Кэтрин было бы получить разрешение жить в «Дроздах» – по крайней мере, покуда не умер Линтон – и ему тоже позволили бы перебраться сюда; я же оставалась бы у них ключницей. Впрочем, на такой исход надежды было мало – уж слишком хорошо все складывалось. И все-таки я уцепилась за эту надежду и даже повеселела при мысли, что не потеряю свой дом и работу, а главное – свою любимую барышню, как вдруг слуга – его уволили, но он еще не успел покинуть поместье, – запыхавшись, вбежал к нам и сообщил, что «этот дьявол Хитклиф» идет по двору. «Нужно ли запереть перед его носом дверь?» – спросил он.