[11], как читали вчера – смешнее не придумаешь! Я все слышала, и еще слышала, как вы листали словарь, стремясь понять значение трудных слов, а потом ругались, потому что не могли прочесть объяснение.
Молодому человеку показалось крайне несправедливым, что сначала она смеялась над его невежеством, а потом над тем, что он взялся его преодолеть. И я был с ним согласен. Вспомнив историю миссис Дин про то, как в первый раз Гэртон пытался рассеять тьму, в коей был взращен, я заметил:
– Но, миссис Хитклиф, каждый из нас когда-то начинал учиться, и каждый из нас запинался и топтался на месте. И если бы наши учителя вместо того, чтобы помогать, насмехались над нами, мы бы до сих пор запинались и топтались.
– О, я не хочу ограничивать его образование, – сказала она. – И все же у него нет права присваивать себе то, что принадлежит мне, и своими гнусными ошибками и выговором превращать написанное в сплошную нелепость. Те книги – и стихи, и проза – освящены для меня иными воспоминаниями, и я не в силах вынести, когда он оскверняет их своим голосом. К тому же он, как нарочно, выбирает те места, что я больше всего люблю повторять. Наверное, из особого зловредства.
Гэртон с минуту молчал, грудь его высоко вздымалась. Он пытался подавить в себе горькое чувство обиды и ярости, а это было делом нелегким. Я встал и, следуя благородному порыву избавить его от неловкости, отошел к двери и стал смотреть на двор. Гэртон последовал за мной и вышел из комнаты, но вскоре вернулся, держа в руках с полдюжины томов. Бросив их на колени Кэтрин, он воскликнул:
– Забирайте! Я больше не хочу ни читать, ни слышать, ни думать о них!
– Теперь они мне не нужны, – ответила она. – В моем сознании они связаны с вами, и за это я их ненавижу.
Кэтрин открыла одну из книг – ту, что, судя по виду, частенько листали, – и прочла несколько строк, растягивая слова, как начинающий ученик; потом рассмеялась и отбросила книгу в сторону.
– Вот, послушайте, – продолжала она издевательским тоном и принялась в такой же манере декламировать старинную балладу.
Самолюбие Гэртона такого мучения не снесло. Я услышал, причем не скажу, что с неодобрением, как быстрым движением руки он заставил замолчать ее дерзкий язык. Маленькая насмешница сделала все, чтобы ранить чувства своего кузена, не отягощенного излишней обходительностью, и физический довод остался для него единственной возможностью свести с обидчицей счеты. Затем он собрал книги в кучу и кинул в огонь. По его лицу я прочел, как мучительно было для него принести эту жертву своей злобе. И пока пламя пожирало страницы, я представлял себе, как он думает об удовольствии, которое эти тома успели ему принести, а также о победном восторге и еще большем удовольствии, которого он ожидал от них в будущем. И мне показалось, что я также догадался о побуждении, заставившем его взяться за тайные занятия. Он был вполне доволен своими ежедневными трудами и примитивными животными радостями, пока на его пути не появилась Кэтрин. Стыд, вызванный ее презрением, и надежда на одобрение – вот что поначалу подвигло его на стремление достичь чего-то большего, но вместо того, чтобы уберечь его от первого и добиться второго, предпринятые им усилия привели к противоположному результату.
– Да, это единственное, на что может их употребить такой дикарь, как вы! – вскричала Кэтрин, прикусив разбитую губу и с негодованием глядя на полыхающее пламя.
– Лучше помолчите! – в бешенстве выговорил он.
Волнение не дало Гэртону произнести больше ни слова. Он торопливо подошел к двери, и я, отойдя в сторону, дал ему выйти. Но как только он ступил за порог, ему навстречу попался мистер Хитклиф, который шел к дому по мощеной дорожке.
– Что случилось, мой мальчик? – спросил он, положив руку ему на плечо.
– Ничего, ничего, – ответил тот и, вырвавшись, ушел, чтобы без чужих глаз предаться горю и ярости.
Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
– Странно будет, если я наврежу собственным замыслам, – пробормотал он, не подозревая, что я стою позади него. – Пытаясь найти на его лице отцовские черты, я с каждым днем все больше вижу ее. Как вышло, что он так чертовски на нее похож? Нет сил смотреть.
Хитклиф опустил голову и в задумчивости вошел в дом. На лице его было беспокойное, тревожное выражение, которого я раньше не примечал, да и сам он исхудал. Его невестка, увидев свекра в окно, тотчас скрылась на кухню, так что я оказался в одиночестве.
– Рад видеть вас снова на свежем воздухе, мистер Локвуд, – сказал он в ответ на мое приветствие, – отчасти по эгоистичным соображениям. Сомневаюсь, что легко найду вам замену в этой глуши. Не раз задумывался я над вопросом, что могло привести вас сюда.
– Боюсь, это был праздный каприз, сэр, – ответил я. – И праздный каприз гонит меня отсюда. На следующей неделе я отбываю в Лондон и должен упредить вас, что не имею намерения оставлять за собой поместье «Дрозды» дольше чем на двенадцать месяцев, о коих было между нами договорено. Думаю, более я там жить не буду.
– Ах, вот как! Устали жить оторванным от мира, да? – сказал он. – Однако ежели вы пришли просить, чтобы я не брал с вас денег за дом, в котором вы жить не намерены, то визит ваш бесполезен. Я никогда никому не уступаю того, что мне причитается.
– Ничего подобного я просить не собирался! – воскликнул я, изрядно разозлившись. – Коли желаете, я разочтусь с вами сейчас же.
И я достал из кармана чековую книжку.
– Нет-нет, – холодно ответил он. – Перед отъездом вы оставите достаточную сумму для покрытия долга, если более не вернетесь в поместье. Мне спешить некуда. Сядьте и пообедайте с нами. Гостя, который вряд ли повторит свой визит, обыкновенно принимают с радостью. Кэтрин, накрой на стол. Где ты?
Кэтрин вновь вошла в комнату с подносом, где лежали ножи и вилки.
– Можешь пообедать с Джозефом, – тихо сказал он ей. – Сиди на кухне, пока он не уйдет.
Кэтрин исполнила распоряжение Хитклифа очень точно – возможно, у нее просто не возникло искушения его нарушить. Живя среди мужланов и мизантропов, она, вероятно, не была способна при знакомстве оценить людей, отличающихся лучшим воспитанием и нравом.
С мистером Хитклифом, угрюмым и мрачным, по одну сторону, и Гэртоном, не проронившим ни слова, – по другую, я пообедал в довольно унылой обстановке и вскоре попрощался. Я бы ушел через кухню, чтобы в последний раз взглянуть на Кэтрин и позлить старого Джозефа, но Гэртону было велено привести мою лошадь, и хозяин сам проводил меня до двери, так что намерение свое я исполнить не смог.
«Как безрадостна жизнь в этом доме! – думал я, направив лошадь в обратный путь. – И какой сказочной, а может, и весьма романтичной она могла бы стать для миссис Линтон Хитклиф, случись нам с ней соединить свои сердца, как мечтала ее добрая няня, и окунуться вместе в волнующую атмосферу большого города».
Глава 32
1802 год. В сентябре я был приглашен опустошить охотничьи угодья одного моего приятеля, расположенные на северных вересковых болотах, и по дороге к месту его обитания неожиданно оказался в пятнадцати милях от Гиммертона. Конюх постоялого двора поил из ведра моих лошадей, когда мимо проехала телега, груженная только что собранным ярко-зеленым овсом.
– Это, поди, гиммертонские! Вечно позже других урожай убирают – недели на три.
– Гиммертонские! – повторил я. Воспоминания о моей жизни в тех краях были уже смутны и туманны. – Ах да, знаю! Далеко ли отсюда Гиммертон?
– Миль четырнадцать будет. По холмам да по кочкам.
Неожиданно меня охватило желание побывать в поместье «Дрозды». Время приближалось к полудню, и я решил, что вместо постоялого двора вполне могу провести ночь под арендованной мною крышею. Кроме того, мне нетрудно будет выделить день, дабы устроить свои дела с арендодателем и таким образом избавить себя от необходимости приезжать туда еще раз. Немного передохнув, я послал слугу разузнать дорогу на Гиммертон, и, вконец измучив лошадей, мы кое-как преодолели это расстояние за три часа.
Слугу я оставил в деревне и в одиночестве поскакал по долине к поместью. Серая церковь показалась мне еще более серой, а безлюдное кладбище – еще более безлюдным. Я заметил, как овцы, отпущенные пастись на вересковую пустошь, пощипывали на могилах короткую травку. Погода стояла хорошая, даже жаркая – слишком жаркая для путешествия, однако она не мешала мне наслаждаться раскинувшимися вокруг прекрасными видами. Если бы я увидел эти красоты чуть раньше, в августе, то, без сомнения, не устоял бы против искушения провести хотя бы месяц в сих уединенных местах. Зимою нет ничего скучнее, а летом – восхитительнее здешних долин, зажатых с обеих сторон холмами, и поросших вереском крутых склонов.
В «Дрозды» я добрался еще до заката и постучал в дверь, но все домочадцы, видно, собрались в дальних помещениях, сколько я мог судить по голубоватым колечкам дыма над кухонною трубою, и стука моего не слышали. Я въехал во двор. На крыльце под навесом сидела девочка лет девяти-десяти и вязала, а на ступеньках, удобно откинувшись, расположилась старуха и мечтательно курила трубку.
– Дома ли миссис Дин? – поинтересовался я у почтенной дамы.
– Миссис Дин? Не-е, – отвечала она. – Здеся ее нету. В «Грозовом перевале» поглядите.
– Стало быть, вы теперь за ключницу? – продолжал я расспрашивать.
– Угу, гляжу за домом.
– А я мистер Локвуд, хозяин. Есть ли свободные комнаты, где я мог бы устроиться? Хочу здесь переночевать.
– Хозяин! – воскликнула она с удивлением. – Да что вы? Кто ж знал, что вы приедете! Надо было хоть весточку послать. В доме нету ни угла сухого, ни комнаты приличной – ну, прямо совсем ничего!
Бросив трубку, она ринулась в дом, за нею побежала и девочка. Я тоже вошел. Поняв довольно скоро, что слова ключницы были чистою правдой и, более того, что я чуть с ума не свел старушку своим нежданным появлением, я попросил ее не беспокоиться: сказал, что отправлюсь на прогулку, а за это время пусть она приведет в порядок уголок в гостиной, где можно было бы поужинать, и спальню – где переночевать. Не надо ни подметать пол, ни вытирать пыль – хватит лишь хорошего огня и сухого белья. Старушка старалась изо всех сил, хотя по ошибке вместо кочерги сунула в камин метлу и перепутала назначение некоторых иных атрибутов своего ремесла. Однако я удалился, полагаясь на ее усердие и веря, что по возвращении мне все-таки будет где прилечь и отдохнуть. Целью моей прогулки был «Грозовой перевал». Но едва я вышел со двора, как мне пришлось воротиться, повинуясь одному запоздалому соображению: