Они вместе подняли на него взгляд. Возможно, вы не замечали, что глаза у них очень похожи – и это глаза Кэтрин Эрншо. Наша юная Кэти не имеет другого сходства с ней, кроме разве что широкого лба и некоего изгиба ноздрей, который, хочет она того или нет, придает ей высокомерный вид. Но сходство Гэртона сильнее. Оно заметно всегда, но в тот раз казалось особенно разительным, потому что все чувства юноши были обострены, а ум направлен на непривычную деятельность. Думаю, это сходство и обезоружило мистера Хитклифа. Он подошел к камину с заметным волнением, но оно быстро улеглось, стоило ему посмотреть на молодого человека – или, скорее всего, оно изменило свою природу, ибо никуда не исчезло. Он взял из рук Гэртона книгу и взглянул на открытую страницу, затем вернул ее безо всяких слов и сделал знак Кэтрин удалиться. Ее товарищ, немного помедлив, вышел следом, да и я собралась было за ними, но Хитклиф попросил меня остаться сидеть, где сижу.
– Как плачевно все кончилось, да? – заметил он, поразмыслив над увиденным. – Абсурдное завершение моих неимоверных усилий. Я нахожу рычаги и мотыги, дабы разрушить оба дома, работаю над собой в надежде совершить подвиг Геракла и, когда все готово и все в моей власти, вдруг обнаруживаю, что мое желание сорвать кровлю с обеих крыш улетучилось! Мои старые враги так и не одержали надо мною победы. И теперь бы самое время отомстить и их потомкам. Я могу это сделать, и ничто меня не остановит. Но что в том проку? Мне не хочется наносить удар. Лень даже поднять руку. Выходит, что все это время я так старался лишь для того, чтобы проявить одно чудесное качество – великодушие. Однако дело вовсе не в этом: я утратил способность наслаждаться разрушением и слишком ленив, чтобы разрушать просто так.
Нелли, близится какая-то странная перемена, и нынче я пребываю под ее сенью. Меня почти перестала интересовать моя повседневная жизнь, я едва вспоминаю, что надо есть и пить. Те двое, что только что вышли из комнаты, – единственные, кто сохраняет для меня материальную сущность, и сущность эта причиняет мне боль, доходящую до агонии. О Кэтрин я говорить не буду и даже думать не хочу, но, честное слово, лучше бы она исчезла. Ее присутствие приводит меня в исступление. А вот Гэртон вызывает иные чувства, и все же, если бы я мог, не показавшись сумасшедшим, никогда не видеть его, я бы это устроил. Ты, наверное, решишь, что я и впрямь склонен к безумию, – добавил он, попытавшись усмехнуться, – если я опишу тебе тысячи видов былых ассоциаций и идей, которые он пробуждает во мне или же воплощает собою. Но ведь ты не станешь никому передавать того, что я скажу, а мысли мои всегда столь потаенны, что хочется наконец поддаться искушению с кем-то их разделить.
Пять минут назад Гэртон показался мне не живым человеком, а воплощением моей юности. Такие разные ощущения вызвал он у меня, что я не в силах был с ним разумно заговорить. Во-первых, его поразительное сходство с Кэтрин так страшно связывает его с нею. Однако это отнюдь не самое главное, хотя ты, может, считаешь, что именно в нем кроется сильнейшее его воздействие на мое воображение. Но, скажи, есть ли на свете то, что не связано для меня с Кэти, что не напоминает мне о ней? Даже когда я смотрю на этот пол, то вижу, как на плитах проступают черты ее лица. В каждом облаке, в каждом дереве – в ночном воздухе и в мелькающих перед глазами дневных предметах – меня преследует ее образ. Самые обычные лица мужчин и женщин – и мое собственное лицо – дразнят меня этим сходством. Весь мир – это жуткое скопище примет, говорящих мне, что она жила когда-то, но я ее потерял!
Так вот, самый вид Гэртона был призраком моей бессмертной любви, моих яростных усилий удержать то, что принадлежит мне по праву, моего унижения, моей гордости, моего счастья и моей муки…
Но пересказывать тебе свои мысли – чистое безумие, разве что они помогут тебе лучше понять, отчего, не склонный к вечному одиночеству, я вижу в обществе Гэртона не благо, а пагубное умножение непрестанных своих мучений. Отчасти это объясняет, почему мне безразлична их дружба с кузиной. Они оба меня более не интересуют.
– Но что вы имели в виду, сказав о перемене, мистер Хитклиф? – спросила я, встревоженная его тоном, хотя у меня не было опасений, что он лишится разума или умрет; судя по всему, хозяин был вполне крепок и здоров. Что до его рассудка, то ему с детства нравилось задумываться о мрачных предметах и предаваться странным фантазиям. Да, у него была одна неотвязная мысль – о его почившем идеале, но во всех других отношениях ум Хитклифа был так же ясен, как мой.
– Я не узна́ю, пока она не наступит, – ответил он. – Сейчас я только предчувствую.
– Может, вам нездоровится? – спросила я.
– Нет, Нелли, я здоров.
– И вы не боитесь умереть? – продолжала я.
– Боюсь? Нет! – ответил он. – У меня нет ни боязни, ни предчувствия, ни надежды умереть. С чего бы? С моим крепким сложением, умеренным образом жизни, безвредными занятиями я должен топтать эту землю – и, скорее всего, так оно и будет, – пока моя голова не побелеет. И все же так жить дальше я не могу. Мне почти приходится напоминать самому себе, что надо дышать, а сердцу – что надо биться. Это как сгибать тугую пружину. Лишь принуждением заставляю я себя совершать самые ничтожные поступки, не подкрепленные ни единой мыслью, принуждением заставляю я себя замечать живых и неживых, если они не сопряжены с одной моей всеохватной мыслью. У меня есть только одно желание, и все мое существо и способности нацелены на его достижение. Я жаждал так долго и непоколебимо, что убежден, мое желание осуществится – и скоро, потому что оно пожрало всю мою жизнь. Меня снедает предчувствие его свершения. От этих признаний мне легче не стало, но они могут сделать понятными некоторые без того необъяснимые перепады в моем настроении. О Боже! Как долго тянется битва, скорей бы уж пришел ей конец!
Он зашагал по комнате, бормоча себе под нос ужасные вещи, пока я не склонилась к мысли, что, как утверждал Джозеф, совесть заставила его сердце терзаться, точно в аду. И мне очень захотелось узнать, чем же все это кончится. Хотя раньше Хитклиф почти всегда скрывал свое душевное состояние, и даже по его виду мало что можно было понять, я не сомневалась, что именно эти ощущения носил он в себе, как сам только что признался. Однако ни одна душа по его повадке не догадалась бы об этом. Ведь и вы тоже не догадались, мистер Локвуд, когда встретились с ним. В ту пору, о которой я веду речь, он ничуть не изменился, только больше времени проводил в одиночестве, а в обществе других людей меньше говорил.
Глава 34
Несколько дней после того вечера мистер Хитклиф избегал встречаться с нами за столом, однако не поддался желанию открыто прогнать Гэртона и Кэти. Ему не хотелось идти на поводу у своих чувств, и он предпочел сам держаться подальше от молодых людей. Есть раз в сутки представлялось ему достаточным для поддержания сил.
Однажды ночью, когда все уже легли спать, я услышала, как он, спустившись, вышел через парадную дверь. Но возвращения его я не заметила, и утром обнаружилось, что его все еще нет дома. Тогда был апрель. Погода стояла мягкая, теплая, от дождей и солнца вовсю зазеленела трава, а у южной стены дома полным цветом зацвели две карликовые яблоньки. После завтрака Кэтрин настояла, чтобы я взяла стул и устроилась с работой под елями в конце дома. Гэртона, который окончательно поправился после несчастного случая, она уговорила вскопать землю для ее маленького садика, перенесенного из-за жалоб Джозефа в тот же уголок. С наслаждением вдыхала я весенние ароматы, струившиеся вокруг, и любовалась нежной голубизной неба над головой, но вот моя молодая леди, убежавшая к воротам выкопать ростки примулы для обрамления клумбы, вернулась всего с несколькими побегами и сообщила, что сюда идет мистер Хитклиф.
– Он со мной говорил, – в замешательстве добавила она.
– И что он сказал? – спросил Гэртон.
– Чтоб я немедля скрылась с глаз, – ответила она. – Но он был совсем непохож на себя, так что я даже остановилась и посмотрела на него.
– Почему непохож? – поинтересовался Гэртон.
– Знаете, он был почти довольный и веселый. Нет, вовсе не почти – очень возбужденный, какой-то безумный и радостный!
– Выходит, ночные прогулки его развлекают, – заметила я небрежным тоном. На самом же деле я удивилась не меньше Кэтрин, и мне захотелось получить подтверждение ее словам, ибо нечасто приходилось нам наблюдать довольного хозяина.
Я выдумала причину, чтобы вернуться в дом. Хитклиф стоял у открытой двери. Он был бледен и дрожал, однако глаза его действительно блестели странным, веселым блеском, что придавало всему его лицу необычное выражение.
– Вы будете завтракать? – поинтересовалась я. – Должно быть, вы голодны, ведь бродили всю ночь.
Я хотела узнать, где он был, но опасалась спросить напрямую.
– Нет, я не голоден, – ответил он, с презрением отвернувшись, словно догадался, что я пытаюсь распознать причину его радости.
Я недоумевала и не могла решить, уместно ли сейчас приставать к нему с увещеваниями.
– По-моему, нехорошо гулять по холмам, – все же заметила я, – когда положено лежать в постели. По крайности, это неразумно, особенно сейчас, ведь на дворе так сыро. Боюсь, не схватить бы вам простуду или лихорадку. Что-то неладное творится с вами.
– Ничего такого, что я не смог бы вынести, – ответил он, – да еще и с превеликим удовольствием, если только ты оставишь меня одного. Иди в дом и не досаждай мне.
Я повиновалась и, проходя мимо, заметила, что дыхание у него учащенное, как у кошки.
«Да, – подумала я, – ждать нам болезни. Ума не приложу, что он делал ночью».
В полдень он сел с нами обедать и получил от меня полную тарелку, словно намеревался восполнить упущенное за время предыдущих постов.
– У меня нет ни простуды, ни лихорадки, Нелли, – между прочим заметил он, вспомнив слова, сказанные мною утром. – И я готов отдать должное твоей стряпне.