Он взял нож и вилку и собирался начать есть, как вдруг его намерение в одночасье исчезло. Он положил приборы обратно на стол, жадно посмотрел куда-то в окно, встал из-за стола и вышел. Продолжая обедать, мы видели, как он ходит туда-сюда по саду, тогда Эрншо сказал, что пойдет и справится у Хитклифа, почему тот отказался от обеда, может, мы его чем-то обидели.
– Так он придет? – спросила Кэтрин, когда кузен вернулся.
– Нет, – ответил он. – Но он не сердится. Наоборот, кажется, что на редкость счастлив. Правда, я вывел его из терпения, когда дважды заговорил с ним, и он отправил меня к вам, Кэтрин. Сказал, что удивляется, как это я могу искать иного общества, кроме вашего.
Я поставила тарелку Хитклифа на полочку у камина, чтобы еда не остыла. Через час или два он вернулся, когда в комнате уже никого не было, но спокойнее не стал – та же неестественная (именно неестественная) радость сияла в глазах под черными бровями, то же бескровное лицо, зубы, иногда обнажавшиеся в подобии улыбки. Все тело его дрожало, но не так, как дрожит от слабости или от простуды, а точно натянутая струна – это трепет сильных эмоций, а не обычная дрожь.
«Спрошу, что с ним, – решила я, – больше ведь некому». И я сказала:
– Вы получили добрую весть, мистер Хитклиф? Вы сегодня как-то особенно возбуждены.
– Откуда ей взяться, доброй вести? – ответил он. – А возбуждение мое из-за голода. Но, похоже, я не должен есть.
– Вон ваша тарелка, – возразила я. – Почему бы вам не пообедать?
– Сейчас не хочу, – торопливо пробормотал он. – Подожду до ужина. И вот еще что, Нелли, прошу тебя известить Гэртона и ту, вторую: пусть они скроются с моих глаз. Я не желаю, чтобы меня беспокоили. И эта комната будет целиком моя.
– У вас появилась новая причина их прогнать? – спросила я. – Скажите мне, мистер Хитклиф, почему вы ведете себя так странно? Где вы были прошлой ночью? Я спрашиваю не из праздного любопытства, а потому что…
– Ты спрашиваешь именно из праздного любопытства, – прервал он меня со смехом. – И все же я отвечу. Вчера ночью я был на пороге ада. Сегодня я вижу свой рай. Вот он, перед глазами – меж нами не больше трех футов. А теперь тебе лучше уйти. Ничего страшного ты больше не увидишь и не услышишь, если не станешь за мной подглядывать.
Я подмела около очага, вытерла стол и вышла из комнаты еще более озадаченная.
В тот день он не выходил из дому, и никто не нарушал его одиночества. Лишь в восемь часов, хоть меня и не звали, я решила принести ему свечку и ужин.
Хитклиф стоял, прислонясь к открытому окну, но наружу не смотрел. Его лицо было обращено в сумрак гостиной. Угольки в камине превратились в пепел, комнату наполнил сырой и мягкий воздух облачного вечера, такого тихого, что в доносившемся журчании ручья по дороге на Гиммертон можно было разобрать плеск и бурление там, где вода бежит по гальке или огибает большие камни, выше которых ей не подняться. У меня вырвался недовольный возглас, когда я заметила погасший камин, и я начала по очереди закрывать все рамы, пока не дошла до его окна.
– Закрыть? – спросила я, надеясь вернуть хозяина к действительности, ибо он стоял, не шевелясь.
При этих словах его черты озарила вспышка света в камине. О, мистер Локвуд, не могу выразить, в какой ужас пришла я в то мгновение! Эти бездонные черные глаза, улыбка и мертвенная бледность! Мне почудилось, что предо мною не мистер Хитклиф, а привидение, и от страха я чуть не выпустила свечку из рук, и ее фитиль потух.
– Да, закрой, – ответил знакомый голос. – Какая же ты неловкая! Зачем было держать свечу горизонтально? Пойди и скорее принеси другую.
Я поспешила вон из комнаты в глупейшем страхе.
– Хозяин хочет, чтобы ты принес ему свечку и развел огонь в камине, – сказала я Джозефу.
Сама я никак не решалась снова туда войти.
Джозеф набрал в совок несколько горящих углей и пошел, но сразу с ними же и вернулся, неся в другой руке еще и поднос с едой, объяснив, что мистер Хитклиф ложится спать и сегодня ужинать не желает. В ту же минуту мы услышали, как он поднялся наверх, но в свою комнату не пошел, а повернул в ту, где стоит кровать с раздвижными панелями. Там окно, как я уже вам говорила, достаточно широкое, в него кто угодно пролезет, и я предположила, что он собирается на очередную ночную прогулку, но не хочет, чтобы мы о ней заподозрили.
«Неужто он оборотень или вампир?» – подумала я. Мне доводилось читать об этих исчадиях ада, принявших человеческое обличье. Но потом я вспомнила, как нянчилась с Хитклифом в детстве, как на моих глазах он стал юношей, как я наблюдала за ним на протяжении почти всей его жизни. И что за нелепость – поддаться этому глупому страху! «Но откуда он взялся, этот смуглый мальчик, которого на свою беду приютил добрый человек?» – нашептывало мне суеверие, когда я потихоньку проваливалась в сон. И в полусне я мучила себя, придумывая для Хитклифа подходящую родословную, снова перебирала свои мысли и отслеживала его жизнь, воображая все новые мрачные подробности, и наконец представила себе его смерть и похороны, про которые я помню только, что страшно расстроилась, ибо мне нужно было продиктовать надпись на памятнике и дать указания могильщику. Но, поскольку у Хитклифа не было фамилии и мы не знали даты его рождения, пришлось начертать лишь одно слово: «Хитклиф». Так потом все и случилось. Если вы пойдете на кладбище, то на его могильном камне прочтете только его имя и дату смерти.
С рассветом я вновь обрела способность здраво рассуждать. Поднявшись, вышла в сад и, как только стало светлее, принялась искать следы под окном Хитклифа. Но их не было. «Значит, он остался дома, – подумала я, – и сегодня все опять вернется на круги своя».
По заведенному порядку я приготовила завтрак для всех домашних, но сказала Кэтрин и Гэртону съесть его пораньше, до того, как спустится хозяин, – а пока что он спит. Им захотелось выйти в сад и позавтракать под деревьями, так что для удобства я накрыла им столик там.
Вернувшись в дом, я нашла мистера Хитклифа уже внизу. Он беседовал с Джозефом по поводу каких-то дел на ферме. Хозяин давал четкие и подробные распоряжения относительно обсуждаемых предметов, но говорил торопливо, все время оборачивался и смотрел куда-то в сторону даже с более возбужденным видом, чем раньше. Когда Джозеф вышел, он сел на свое обычное место, а я поставила перед ним чашку кофе. Он придвинул ее к себе, положил руки на стол и стал смотреть на противоположную стену, как мне показалось, рассматривая какую-то ее часть – водил блестящими, беспокойными глазами вверх-вниз с таким жадным интересом, что с полминуты совсем не дышал.
– Послушайте! – воскликнула я, сунув ему под руку хлеб. – Ешьте и пейте, пока не остыло. Завтрак ждет вас почти час.
Он не обращал на меня внимания, но улыбался. Мне было бы приятнее видеть, как он скрежещет зубами, чем эту его улыбку.
– Мистер Хитклиф, хозяин! – закричала я во весь голос. – Ради бога, не смотрите так, словно увидели привидение!
– Ради бога, не кричи так громко, – отвечал он. – Обернись и скажи: мы здесь одни?
– Конечно, – сказала я, – конечно, одни!
И все же я невольно послушалась его, словно не была до конца уверена. Он провел рукой, отодвинув чашку и блюдце, чтобы ему лучше было видно, и наклонился вперед, куда-то вглядываясь.
Теперь я поняла: смотрел он вовсе не на стену. Ибо если я видела лишь его одного, то его глаза были устремлены на нечто, находившееся от него в двух ярдах. И что бы это ни было, оно, как видно, доставляло ему и наивысшую радость, и наивысшую боль – по крайней мере, об этом говорило выражение муки и восторга на его лице. Этот воображаемый предмет не стоял на месте: взгляд Хитклифа следовал за ним с неистощимым упорством и не отрывался от него, даже когда хозяин говорил со мною. Тщетно я напомнила ему, что он давно не ел. Если он все-таки протягивал руку, чтобы, вняв моим уговорам, взять кусок хлеба, его пальцы на полпути сжимались в кулак, и рука опускалась на стол, словно он забывал, за чем тянулся.
Я сидела, исполнившись терпения, и пыталась отвлечь его от воображаемого предмета, который он разглядывал все более пристально, пока он не встал в раздражении и не спросил, почему я мешаю ему посвящать еде столько времени, сколько он считает нужным. В следующий раз, сказал он, мне нет надобности сидеть с ним и ждать – достаточно просто накрыть на стол и уйти. Произнеся эти слова, он вышел из дому, медленно побрел по садовой дорожке и скрылся за воротами.
В тревоге провела я несколько томительных часов, и вот снова наступил вечер. Я не ложилась допоздна, а когда легла, не могла уснуть. Хитклиф вернулся после полуночи, но вместо того, чтобы подняться к себе и лечь в постель, заперся в нижней комнате. Я прислушивалась, ворочаясь с боку на бок, но в конце концов оделась и спустилась на кухню. Слишком тягостно было лежать, без толку изводя себя бесконечными недобрыми предчувствиями.
Я слышала, как мистер Хитклиф неспокойными шагами меряет комнату, как тишину часто нарушают его глубокие вздохи, похожие на стон. Он бормотал какие-то слова, но я распознала лишь имя «Кэтрин», произносимое с исступленным выражением нежности и страдания, причем говорил он, словно обращаясь к кому-то, кто был рядом, – тихо и искренне, из самой глубины души. Мне не хватило храбрости войти к нему, но хотелось, чтобы он опомнился от своего забытья, посему я подошла к очагу на кухне, поворошила угли и принялась выгребать золу. Это привлекло его внимание быстрее, чем я ожидала. Он сразу же открыл дверь.
– Нелли, иди сюда, – позвал он. – Уже утро? Зайди ко мне со свечой.
– Бьет четыре, – ответила я. – Возьмите свечу с собою наверх. Ее можно зажечь от огня здесь, на кухне.
– Нет, я не хочу идти наверх, – ответил он. – Пойдем, разведи мне огонь и займись комнатой.
– Сначала мне нужно раздуть угли докрасна, а уж потом нести их в камин, – ответила я, пододвинув стул и взяв мехи.
Между тем он бродил взад-вперед по комнате в состоянии, близком к безумию, и один тяжелый вздох сменял другой, так что в промежутках он просто не успевал нормально дышать.