«За своего друга – ничуть не страшусь, – отвечала она. – Голова у него светлая, она убережет его от беды; за Хиндли – слегка, но падать ему дальше некуда, а от физической пагубы его уберегу я. Нынешний вечер примирил меня с Господом и человечеством! Я свирепо бунтовала против Провиденья. Ах, до чего горькое горе я сносила, Нелли! Знай этот человек, сколь глубоко было мое горе, – постыдился бы, едва оно рассеялось, напускать туману праздной своей вздорностью. По доброте я терпела горе одна; выкажи я муки, что так часто меня терзали, он бы выучился грезить об их утолении с не меньшей страстью. Впрочем, все позади, и я не стану мстить ему за несуразность; отныне я способна вынести всё! Пусть жесточайшее существо на земле ударит меня по щеке – я не только подставлю другую, но и испрошу прощения за то, что его рассердила; а в доказательство я сию же минуту пойду мириться с Эдгаром. Доброй ночи! Я ангел!»
И с этим самодовольным убежденьем она удалилась, а назавтра было очевидно, что свое намеренье она успешно осуществила: господин Линтон не только отбросил всякую сварливость (хотя задор и жизнерадостность Кэтрин, похоже, все одно угнетали его дух), но и ни словом не возразил, когда супруга вместе с Изабеллой собралась в Громотевичную Гору; Кэтрин же вознаградила его таким цветеньем любезности и любви, что дом на несколько дней обернулся раем: это негасимое солнышко грело и хозяина, и слуг.
Хитклифф – мне отныне надлежит звать его господином Хитклиффом – попервоначалу дозволял себе визиты в Скворечный Усад с осторожностью; он словно прикидывал, насколько хозяин готов терпеть его вторжения. Кэтрин тоже почитала разумным умерять пыл восторга, принимая его; и мало-помалу он стал чаемым гостем. Сдержанность, отличавшую Хитклиффа в юные годы, он во многом сохранил, и она споспешествовала унимать любые яркие изъявления чувств. Тревоги моего хозяина были до поры убаюканы, а дальнейшие события нашли им покамест иное примененье.
Новым источником его бед стало непредвиденное несчастье: у Изабеллы Линтон развилось внезапное и неодолимое влеченье к нашему через силу принимаемому визитеру. Изабелла тогда была очаровательной юной леди восемнадцати лет, манерами незрелой, однако с развитым умом, развитыми чувствами, а ежели ее рассердить, то и темперамент выказывала развитый. Эдгар сестру обожал, и ее невероятная сердечная склонность его ужасала. Мало того что союз с человеком без роду-племени позорен – еще ведь надо и о собственности подумать: наследовали ее потомки мужеского полу, и владенья Линтонов могли перейти к эдакой вот личности; в придачу Эдгару хватало разуменья прозревать нрав Хитклиффа – понимать, что, хотя тот изменился обликом, душа его переменам не подвластна и не подвержена. А души этой хозяин страшился и с дурными предчувствиями отшатывался от мысли вручить Изабеллу эдакой душе на попеченье. Он бы отпрядывал тем более, кабы знал, что привязанность сестры его расцвела непрошено и дарована была тому, кто ни в коей мере не отвечал на нее взаимным чувством; едва узнав о ее цветенье, всю вину Эдгар возложил на Хитклиффа и его коварные планы.
Некоторое время мы все отмечали, что юная госпожа Линтон неведомо почему волнуется и тоскует. Она часто горячилась и изнуряла всех; огрызалась на Кэтрин и постоянно ее изводила, неминуемо рискуя истощить небеспредельное невесткино терпенье. До известной степени мы извиняли это хворью: Изабелла чахла и сохла у нас на глазах. Но в один прекрасный день она раскапризничалась на диво – отказывалась от завтрака, сетовала на слуг, не делающих, что им велено, на хозяйку, что низвела ее в собственном доме до пустого места, на Эдгара, что совсем ее позабросил, на простуду, кою она подхватила, потому как не затворили дверь, на нас, кто сугубо ей назло не подкинул дров в камин салона, и высказывала сотню придирок еще мелочнее, покуда Кэтрин категорически не потребовала, чтобы Изабелла легла в постель, не отчитала золовку от души и не пригрозила послать за доктором. Заслышав про Кеннета, Изабелла тотчас воскликнула, что совершенно здорова, а несчастна лишь из-за жестокости Кэтрин.
«Как ты можешь говорить, что я жестока, избалованная ты злыдня?! – вскричала хозяйка, дивясь столь неразумному укору. – Да ты совсем разум теряешь. Когда это я была жестока, вот скажи мне?»
«Вчера, – прорыдала Изабелла, – и сейчас!»
«Вчера! – повторила ее невестка. – Это по какому случаю?»
«Мы гуляли на пустошах; ты мне велела идти, куда пожелаю, а сама пошла дальше с господином Хитклиффом!»
«И ты полагаешь, это жестоко? – засмеялась Кэтрин. – Я не имела в виду, что твое присутствие излишне. Нам было не важно, пойдешь ты с нами или нет; я просто подумала, что речи Хитклиффа тебя не развлекут».
«Нет, нет! – заплакала юная леди. – Ты хотела меня прогнать – ты же знала, что я хочу с вами!»
«Она вообще в своем уме? – уточнила госпожа Линтон у меня. – Изабелла, я повторю тебе нашу беседу слово в слово, а ты мне сообщи, если найдешь в ней очарованье».
«Беседа меня не интересует, – ответила та. – Я хотела быть с…»
«Итак?» – подзадорила ее Кэтрин, заметив, что золовка мнется.
«С ним; и нечего постоянно отсылать меня прочь! – продолжала та, вновь распалившись. – Ты как собака на сене, Кэти; хочешь, чтобы все любили только тебя одну!»
«Ах ты наглая мартышка! – изумилась госпожа Линтон. – Поверить не могу в такое идиотство! Быть не может, чтобы ты жаждала поклонения Хитклиффа… чтобы он был тебе приятен! Надеюсь, Изабелла, я тебя неверно поняла?»
«Ты поняла верно, – сказала влюбленная девочка. – Я его люблю – ты за всю жизнь так не любила Эдгара; и он бы тоже мог меня полюбить, если б ты ему позволила!»
«Ну, тогда я ни за какие царства земные не хочу быть на твоем месте! – объявила Кэтрин с жаром и, по видимости, искренне. – Нелли, помоги мне отговорить ее от этого безумия. Расскажи ей, кто таков Хитклифф – неукротимое существо, ни утонченности, ни воспитанья; безводная глушь, где всё утесы да утесник. Да я лучше выпущу канарейку посреди парка в зимний день, чем посоветую тебе подарить Хитклиффу сердце! Лишь одна есть причина тому, что в голове у тебя поселилась такая греза, дитя, – прискорбная неосведомленность о его нраве, и больше никаких сему причин нет. Умоляю, не воображай, будто суровая его наружность таит бездны великодушия и любви! Он не алмаз без огранки, не заскорузлая устрица, что в недрах своих таит жемчуг, – он свирепый, безжалостный хищник. Я никогда не говорю ему: “Оставь такого или сякого недруга в покое, ибо неблагородно и жестокосердно будет ему навредить”; нет, я говорю: “Оставь их в покое, ибо я не желаю им зла”; и если ты, Изабелла, обернешься докучливым бременем, он расплющит тебя, как воробьиное яйцо. Я знаю, что он не в силах питать расположение к любому Линтону; однако он вполне способен жениться на твоем состоянии и наследстве; грех алчности разрастается в его душе и не дает ему покоя. Вот каков его портрет – а ведь мы с ним друзья, и такие друзья, что, вздумай он всерьез тебя уловить, мне, пожалуй, надлежало бы смолчать и посмотреть, как ты угодишь в его западню».
Юная госпожа Линтон взирала на невестку в негодовании.
«Как не стыдно! как тебе не стыдно! – сердито твердила она. – Да с таким поганым другом и двадцати врагов не надо!»
«А! выходит, ты мне не веришь? – сказала Кэтрин. – Думаешь, я из злого себялюбия так говорю?»
«Ни капли не сомневаюсь, – отрезала Изабелла, – и мне гадостно это видеть!»
«Ну и пожалуйста! – рявкнула Кэтрин. – Раз душа просит – попробуй сама; я умываю руки, раз доводы мои – ничто против беззастенчивого твоего нахальства…»
«И я должна страдать от ее эгоизма! – прорыдала Изабелла, когда госпожа Линтон вышла. – Все, все против меня; она замарала единственное мое утешенье. Но ведь она его оболгала, правда? Господин Хитклифф – вовсе не изверг; у него благородное и верное сердце, иначе как же он вспомнил о ней?»
«Выбросите его из головы, госпожа, – посоветовала я. – Эта птица сулит черные невзгоды. Госпожа Линтон выразилась сильно, и однако возразить я не могу. Она лучше знает его душу, чем я, да и любой другой; и она никогда не представила бы его хуже, нежели он есть. Честные люди своих деяний не скрывают. Как он жил? как разбогател? отчего остановился в Громотевичной Горе – у человека, коего презирает? Говорят, с его приезда у господина Эрншо все идет под откос. Ночи напролет они коротают вместе, и Хиндли занимает деньги под землю, и ничего не делает, лишь играет да пьет; всего неделю тому я слыхала – Джозеф мне рассказал, я его встретила в Гиммертоне: “Нелли, – говорит, – у нас в дому эдак вскоряк учинят кронерское дознатство. Один чутка палец се не откромсал – другому мешал, чтоб тот ся не зачекрыжил, как подтелка. Сам-т у нас, знашь, сё хотит на великий суд пойтить. Ни судей на лавке не боитси, ни Павла, ни Петра, ни Оанна с Матфеём, никогось, во как! Сё ему тронь-трава – хотит бесстыжное свое рыло им казать! И Хытклифф ентот, знашь, – тот ще хрукт! Щеритси да гогочет, сё ему потеха дьяволиная. Вон чогой, не бакулит в Усаде-то, как у нас славно заквартировал? А я те скажу: ввечеру подыметси, кости да бренди, ставни на замок, свечки жгут ажно до полудни; тутось дурень ентот к се в спальню, сех клянет да ругмя ругает, приличным людям от сорома токмо ухи затыкивать, а жох-то денежки считает, ест да спит, а опосля к соседу гостевать, с женкой его бакулить. Кэтрин-то он, вестимо, докладает, как золотишко ее батюшки к ему в мошну текёт, как сынок ее батюшки галопом к погибели дует и как сам вон поперед его бежит, ворота ему отмыкнуть!” Понимаете, госпожа, Джозеф – тот еще старый плут, да только не лгун; а ежели он не наврал о том, что Хитклифф там вытворяет, вы ж ни в жизнь не захотите эдакого мужа, правда?»
«Ты тоже со всеми сговорилась, Эллен! – отвечала она. – Не желаю слушать твою клевету. Какая у тебя злобная душа – уверять меня, будто нет в мире счастия!»
Преодолела бы она свое увлеченье, кабы никто не вмешался, или век бы его лелеяла, сказать вам не берусь; времени на раздумья ей толком и не выпало. Назавтра в городке по соседству случилось судейское заседанье, и хозяину пришлось отправиться туда; господин же Хитклифф, зная, что того дома нет, явился пораньше обычного. Кэтрин с Изабеллой сидели в библиотеке, обуянные взаимной неприязнью, однако молчали; последняя переживала, что накануне поступила опрометчиво и в мимолетном порыве страстей раскрыла тайные свои чувства; первая же по зрелом размышлении обиделась на компаньонку взаправду и вознамерилась, хоть дерзость оной и смешна, постараться, чтоб Изабелле стало не до смеха. Увидев, как под окном прошел Хитклифф, Кэтрин засмеялась. Я подметала перед камином и заметила, как на губах у госпожи заиграла озорная улыбка. Изабелла, погрузившись в раздумья или же в книгу, сидела, покуда не отворилась дверь, а тогда уже поздно стало бежать, что она с превеликой радостью бы сделала, выпади ей такая возможность.