«Святые небеса! В стародавние времена вас бы за такое посвятили в рыцари! – воскликнула госпожа Линтон. – Мы повергнуты! Повергнуты! Хитклифф пальцем вас не тронет – это же все равно что королю отрядить армию против мышиного гнезда. Ободритесь! вам не сделают больно. Вы не из ягнят – вы зайчонок новорожденный!»
«Желаю тебе насладиться этим малодушным трусом, Кэти! – промолвил ее друг. – Хвалю твой изысканный вкус. И вот эту трепетливую тряпку ты предпочла мне! Я не ударю его кулаком, зато пну ногою и притом испытаю немалое удовлетворение. Он там что, рыдает? Или собрался от страха грохнуться в обморок?»
Он подошел и толкнул кресло, где отдыхал Линтон. А лучше было держаться подальше: хозяин мой мигом вскочил и наградил его ударом в горло, кой человека послабее свалил бы с ног. Хитклифф задохнулся, и, покуда он давился, господин Линтон направился черным ходом во двор, а оттуда к парадным дверям.
«Ну вот! теперь тебе сюда путь заказан! – вскричала Кэтрин. – Уходи сейчас же; он вернется с пистолетами и полудюжиной подручных. Если он нас подслушал, он тебя, конечно, никогда не простит. Дурную услугу ты мне оказал, Хитклифф! Но уходи – поспеши! Пускай лучше к стене будет приперт Эдгар, чем ты».
«Полагаешь, я уйду, пока у меня горит глотка от его удара? – загрохотал Хитклифф. – Да ни за какие блага преисподней! Я расплющу ему ребра, как гнилой орех, прежде чем выйду за порог! Не одолев его сейчас, я убью его потом; так что не мешай, раз уж тебе так драгоценно его существованье!»
«Он не придет, – встряла я, слегка солгав. – Идут кучер и два садовника; не станете же вы дожидаться, покуда они вышвырнут вас на дорогу. У каждого по дубине, а хозяин небось полюбуется из окна салона, как они исполнят его приказанье».
Садовники с кучером и впрямь направлялись к нам; однако с ними шел и Линтон. Они уже ступили на двор. Хитклифф, поразмыслив, решил избежать драки с тремя невеликими птицами; он схватил кочергу, разнес замок на двери в дом и бежал, едва все четверо ввалились в кухню.
Госпожа Линтон в крайнем волнении велела мне проводить ее наверх. Она не ведала, какова была моя роль в случившейся сумятице, и я желала оставить ее в неведении, чего бы то ни стоило.
«Я сейчас сойду с ума, Нелли! – вскричала она, бросившись на диван. – У меня в голове тысяча кузнецов колотят молотами! Скажи Изабелле, пусть не приближается ко мне; вся эта суматоха из-за нее; а если она или кто другой сейчас разожгут мой гнев, я лишусь рассудка. И, Нелли, передай Эдгару, если вновь его нынче увидишь, что я рискую серьезно заболеть. Хорошо бы и впрямь. Он устрашил и расстроил меня ужасающе! Я хочу его напугать. А вдобавок он может прийти и излить на меня потоки оскорблений и жалоб; я наверняка отвечу тем же, и Бог его знает, что с нами станется тогда! Ты все передашь, моя добрая Нелли? Ты же понимаешь, я тут совершенно безвинна. И чего ему в голову взбрело подслушивать? Когда ты ушла, Хитклифф вел возмутительные речи, но я бы вскоре отвлекла его от Изабеллы, а прочее не имело значенья. Теперь же все рухнуло, ибо этому глупцу пожелалось услышать о себе злые слова, – некоторых такое желанье преследует, точно демон! Не улови Эдгар нашу беседу, ничего бы дурного ему не сделалось. Честное слово, когда он с таким неразумным неудовольствием накинулся на меня, хотя я пред тем из-за него корила Хитклиффа до хрипоты, мне уже стало безразлично, как они поступят друг с другом; тем более я чувствовала, что, как ни завершись эта сцена, все мы разлучимся, и никому неведомо, надолго ли! Что ж, раз мне нельзя сохранить дружбу с Хитклиффом, раз Эдгар жесток и ревнив, пусть они умрут от горя, когда я горем уморю себя. Раз меня довели до крайности, покончим со всем поскорее! Впрочем, сие – отчаянная мера на случай угасшей надежды; я не застану Линтона врасплох. До сего дня он благоразумно опасался меня раззадоривать; внуши ему, сколь опасен отказ от подобной политики, и напомни, сколь горяч мой темперамент, – если меня распалить, он близок к неистовству. Хорошо бы ты стерла с лица апатию и посильней за меня встревожилась».
Несомненно, бесстрастность, коей я встретила ее распоряженья, вызывала немалую досаду, ибо произносились они совершенно искренне; мне, однако, думалось, что человек, способный заранее спланировать выгоду от своих припадков гнева, равно способен усилием воли пристойно собою овладеть даже в гневном припадке; и я не хотела «напугать», как она выразилась, ее мужа и тем приумножить его недовольство ради ее себялюбия. Посему, встретив хозяина, направлявшегося в салон, я ничего не сказала, однако позволила себе вернуться и послушать, возобновят ли они свою ссору. Первым заговорил Эдгар.
«Не вставайте, Кэтрин, – молвил он, и в голосе его не было злости, а лишь скорбное уныние. – Я не задержусь. Я пришел не для того, чтобы спорить или мириться; но хотел бы знать, намерены ли вы после событий нынешнего вечера длить тесную дружбу с…»
«Ох батюшки, да что же это такое! – перебила его хозяйка, топнув ногою. – Что же это такое! Прекратите эти разговоры! Ваша стылая кровь не умеет разгорячиться; ваши жилы полны студеной воды; моя же кровь кипит и пред лицом подобной холодности пускается в пляс».
«Дабы от меня избавиться, ответьте на вопрос, – не отступил господин Линтон. – Вы должны ответить; а ваше исступленье меня не страшит. Я нахожу, что и вы при желании способны на хладнокровие не хуже прочих. Отвратитесь вы отныне от Хитклиффа или отречетесь от меня? Вам никак невозможно быть другом мне и ему одновременно; и я решительно настаиваю знать, кого из нас вы выбираете».
«А я настаиваю, чтобы мне не докучали! – в ярости возопила Кэтрин. – Я требую! Вы что, не видите – я еле стою на ногах! Эдгар, вы… вы оставьте меня!»
Она принялась звонить и звонила, покуда со звоном же не лопнул шнурок; я не спеша вошла. И у святого не нашлось бы терпенья на эдакое безрассудное, дикое неистовство! Она лежала, колотясь головой о подлокотник дивана и скрипя зубами – того и гляди раскрошит их в щепу! Господин Линтон стоял и взирал на нее, внезапно обуянный раскаяньем и страхом. Велел мне принести воды. Кэтрин задыхалась и говорить не могла. Я принесла полный стакан; пить она не пожелала, и я сбрызнула ей лицо. Спустя мгновения она растянулась на диване и застыла, закатив глаза; щеки ее, побледневшие и посиневшие разом, сделались как у мертвеца. Линтоном овладел ужас.
«С ней совершенно все прекрасно», – шепнула я ему. Не хотелось, чтоб он сдался, хотя в душе у меня ворочался неодолимый страх.
«У нее губы в крови!» – сказал он, содрогнувшись.
«Да и Бог с ней!» – ядовито откликнулась я. А затем поведала, как она перед его приходом намеревалась закатить приступ бешенства. По неосторожности говорила я вслух, и она услышала меня, ибо села рывком – волосы струились по плечам, глаза сверкали, мускулы на шее и руках сверхъестественно вздулись. Я уже смирилась с тем, что без ломаных костей дело не обойдется, но она лишь обвела комнату жгучим взглядом и выбежала за дверь. Хозяин велел мне последовать за нею; я так и поступила и дошла до ее спальни – дальнейший путь она мне преградила, заперев дверь у меня перед носом.
Поскольку наутро она не пожелала спуститься к завтраку, я сходила спросить, не принести ли ей чего-нибудь. «Нет!» – царственно отвечала она. Тот же вопрос я задавала в час обеда и чая, а потом и назавтра, и ответ получала тот же. Господин Линтон коротал время в библиотеке и занятьями жены не интересовался. Он час провел за разговором с Изабеллой, в протяжении коего тщился исторгнуть из нее приличествующий случаю ужас относительно ухаживаний Хитклиффа; впрочем, из уклончивых ее ответов никакого вывода он сделать не смог и вынужден был завершить расследование, не добившись удовлетворительных итогов, однако торжественно ее предостерег, что, ежели ей достанет безумия поощрять столь никчемного кавалера, всякие родственные связи между братом и сестрою сим будут отменены.
Глава XII
Пока юная госпожа Линтон хандрила, бродя по саду и парку, неизменно молчала и почти неизменно проливала слезы, брат ее сидел взаперти средь книг, коих не открывал (изнывая, догадывалась я, от неотступной и неотчетливой надежды, что Кэтрин, раскаявшись в своих поступках, явится просить прощенья и добиваться мира), а сама она неуступчиво постилась, полагая, вероятно, что за каждою трапезой Эдгар готов разрыдаться, видя отсутствие супруги, и только гордость не дозволяет ему броситься к ее ногам, – я хлопотала себе по дому, убежденная, что в стенах Усада осталась лишь одна разумная душа, и обитает она в моем теле. Я не растрачивала утешений на юную госпожу, а на хозяйку – увещаний, и вздохи хозяина, жаждавшего услышать имя своей возлюбленной, раз уж нельзя услыхать ее голос, пропускала мимо ушей. Я решительно сказала себе, что пускай они справляются как хотят; и хотя длилось все это утомительно долго, в конце концов слабо забрезжил рассвет – так мне примстилось перво-наперво, и я возрадовалась.
На третий день госпожа Линтон отперла дверь; допив воду из кувшина и графина, она возжелала пополнения запасов и миски каши, ибо сочла, что умирает. Я же сочла, что эти речи предназначены для ушей Эдгара; сама я ни во что подобное не верила, посему делиться ни с кем не стала, а хозяйке принесла чаю и тостов. Она с аппетитом поела и попила, а затем вновь откинулась на подушку, стиснула кулаки и застонала. «Ох, я умру, – воскликнула она, – раз я всем безразлична! Напрасно я ела. – Она вдоволь помолчала, а потом я услышала, как она шепчет: – Нет, я не умру… он будет только рад… он ничуть не любит меня… он не станет по мне тосковать!»
«Вы чего-то хотели, мэм?» – спросила я, внешне сохраняя невозмутимость, невзирая на мертвенный ее облик и странную аффектацию.
«Как там этот снулый человек? – осведомилась она, откидывая с изможденного лица густые локоны. – Впал в летаргию или уже умер?»
«Ни то и ни это, – отвечала я, – ежели вы про господина Линтона. Он, мне думается, в сносном здравии, хотя труды занимают его, пожалуй, чрезмерно; он по