«Я бы хотела держать тебя, – с горечью продолжала она, – пока оба мы не умрем! Я не стану печалиться о твоих страданьях. Твои страданья мне безразличны. Отчего бы тебе не страдать? Вот я страдаю! Ты позабудешь меня? Станешь счастлив, когда я упокоюсь в земле? Скажешь спустя двадцать лет: “Здесь лежит в могиле Кэтрин Эрншо. Давным-давно я любил ее и мучился, ее потеряв; но все это в прошлом. С тех пор я любил многих; дети мои для меня драгоценнее, чем она, а в смерти я не возрадуюсь, что встречусь с нею; я буду горевать, что оставляю их!” Так и скажешь, Хитклифф?»
«Не мучай меня, иначе я сойду с ума за тобою вслед!» – вскричал он, вырываясь и скрежеща зубами.
Беспристрастному созерцателю эти двое представлялись зрелищем диковинным и пугающим. Кэтрин неспроста почитала рай себе изгнаньем, потому как едва ли со смертным телом она отбросила бы и смертоносный свой нрав. В ту минуту весь облик ее, и белые щеки, и бескровные губы, и сверкающие глаза полны были свирепой мстительности, а в пальцах остались клочья волос Хитклиффа. Что до сего последнего, тот, опершись одною рукой, поднялся, другою же взял Кэтрин за локоть; и столь несообразна была сила его нежности с нуждами ее состоянья, что, когда он разжал пальцы, на ее бесцветной коже я увидела четыре отчетливых голубых отпечатка.
«Тебя что, бес обуял? – свирепо осведомился Хитклифф. – Зачем ты при смерти так со мною говоришь? Помышляешь запечатлеть эти слова в моей памяти, дабы они въедались все глубже, когда ты меня покинешь? Я тебя не убивал – ты сама знаешь, что это ложь; и, Кэтрин, ты знаешь, что я скорее забуду свое бытие, нежели тебя! Неужто инфернальному твоему себялюбию не довольно того, что ты упокоишься в мире, а я стану корчиться в адских муках?»
«Я не упокоюсь в мире, – простонала Кэтрин; от чрезмерной ажитации сердце у нее заколотилось неровно, что было ясно видимо и слышно, и ее охватила слабость. Она не промолвила ни слова, покуда приступ не миновал, а затем продолжала уже мягче: – Я не желаю тебе терзаний хуже моих, Хитклифф. Я лишь хочу, чтобы мы никогда не разлучались; и если отныне любое слово мое тебя огорчит, вспомни, что так же я буду огорчена, лежа в земле, и ради меня даруй мне прощенье! Подойди, встань рядом на колени! Ты в жизни не причинил мне пагубы. Если же ты лелеешь гнев, вспоминать его будет больнее, чем мои недобрые слова! Ты придешь ко мне? Прошу тебя!»
Хитклифф приблизился к спинке ее кресла и наклонился, но подальше от нее, чтоб она не рассмотрела его лица, от чувств мертвенно побелевшего. Она выгнулась, дабы взглянуть на него, но он того не допустил; резко отвернулся и отошел к камину, где и застыл молча, спиною к нам. Госпожа Линтон проводила его подозрительным взглядом; всякий жест рождал в ней новое чувство. Продолжительно помолчав и поглядев, она продолжала, обращаясь ко мне, в возмущенном разочаровании:
«Ой, Нелли, ты видишь, – ради того, чтобы спасти меня от могилы, он не желает уступить ни на миг. Вот как я любима! Что ж, не все ли равно. Это не мой Хитклифф. Моего я стану любить и заберу с собою; он – в душе моей. И, – задумчиво прибавила она, – все-таки более всего мне докучает эта обветшавшая тюрьма. Я устала от заточенья. Я жажду ускользнуть в прекрасный мир и остаться там навеки; не глядеть на него сквозь мутную пелену слез, не тосковать по нему, стучась в стены больного сердца, но поистине слиться с ним, влиться в него. Нелли, ты себя полагаешь лучше меня и счастливее; ты в расцвете здоровья и сил, меня ты жалеешь – очень скоро все переменится. Я стану жалеть тебя. Я удалюсь и возвышусь над вами несравненно. Удивительно, что его не будет рядом. – И уже сама себе она продолжала: – Я думала, он того хочет. Хитклифф, голубчик! не нужно сейчас дуться. Приди ко мне, Хитклифф!»
В пылу она поднялась и оперлась на подлокотник. На эту жаркую мольбу Хитклифф обернулся – лицо его искажало полнейшее отчаяние. Глаза его, распахнутые и влажные, наконец-то яростно ей сверкнули; грудь ходила ходуном. Мгновенье они постояли врозь, а затем сплелись, хоть я и не заметила как; только Кэтрин прыгнула, а он ее поймал, и они сцепились в объятии, из коего, опасалась я, хозяйке живой не вырваться; мне, собственно, примстилось, что она тотчас лишилась чувств. Он же упал в ближайшее кресло, а когда я торопливо подбежала удостовериться, не в обмороке ли она, – оскалился и заскрежетал зубами, исходя пеной, точно бешеный пес, и с алчной ревностью теснее прижал ее к себе. Мне будто явилось животное нечеловеческой породы; я с ним заговорила, но он, казалось, не понимал, а посему в великом замешательстве я отступила и прикусила язык.
Кэтрин шевельнулась, и мне тут же немного полегчало; рукою она обвила его за шею и щекой прижалась к его щеке; он же обнимал ее, осыпая лихорадочными ласками, и в исступлении говорил:
«Ты сейчас доказываешь мне, сколь ты жестока – жестока и лжива. Отчего ты презрела меня? Отчего ты предала свое сердце, Кэти? Ты не дождешься от меня ни единого слова утешенья. Ты это заслужила. Ты убила себя сама. Да, целуй меня и плачь; выжимай из меня поцелуи и слезы; они тебе пагубны, они – твое проклятье. Ты меня любила – какое право ты имела оставить меня? Какое право – отвечай мне – ты имела на эту хлипкую симпатию к Линтону? Ибо ни напасти, ни униженье, ни смерть, ни единая кара, что наслали бы на нас Господь или Сатана, не разлучили бы нас – разлучила нас ты по доброй воле. Я не разбивал тебе сердце – ты разбила его сама и тем разбила мое. Я силен – тем хуже для меня. Хотеть жить? Что за жизнь мне предстоит, когда ты… о Господи! ты сама-то хотела бы жить, схоронив в могиле свою душу?»
«Оставь меня. Оставь меня, – прорыдала Кэтрин. – Если я поступила дурно, я за это умираю. Довольно и того! Ты тоже меня оставил; но я не стану тебя бранить! Я тебя прощаю. Прости и ты меня!»
«Трудно простить, глядя в эти глаза, касаясь этих изможденных рук, – отвечал он. – Поцелуй меня снова; но в глаза не гляди! Я прощаю то, что ты сделала со мною. Я люблю мою убийцу – но твою? Как мне ее любить?»
Оба умолкли, лицами прильнув друг к другу, взаимно омывая их слезами. Мне, во всяком случае, представлялось, что плакали обе стороны; по всему выходило, что Хитклифф умел рыдать, ежели случай выпадал знаменательный.
Мне между тем становилось до крайности неуютно; время текло, слуга, коего я отослала, вернулся с апельсинами, и при свете солнца, клонившегося к западу над долиной, я различала, как перед крыльцом церкви в Гиммертоне сгущается толпа.
«Служба кончилась, – объявила я. – Мой хозяин будет здесь через полчаса».
Хитклифф простонал проклятие и крепче прижал к себе Кэтрин; та и не шевельнулась.
Вскоре я уже разглядела слуг, что по дороге направлялись к кухонному крылу. Господин Линтон ненамного от них отстал; ворота он открыл сам и медленно прошествовал во двор, наслаждаясь, вероятно, чудесным предвечерьем, что дышало летней нежностью.
«Он уже здесь! – воскликнула я. – Бога ради поспешите! На парадном крыльце вы никого не встретите. Поторопитесь, будьте добры; и постойте меж деревьев, покуда он не скроется в доме».
«Мне пора, Кэти, – сказал Хитклифф, пытаясь выпутаться из ее объятий. – Но если я останусь жив, я увижу тебя снова, прежде чем ты отойдешь ко сну. Я и на пять ярдов не двинусь от твоего окна».
«Ты не должен уходить! – отвечала она, вцепившись в него крепко, сколь у нее хватало сил. – И ты не уйдешь, уверяю тебя».
«На один час», – с жаром взмолился он.
«Ни на минуту», – откликнулась она.
«Я должен – Линтон вот-вот придет», – в тревоге настаивал непрошеный гость.
Он уже вставал, тем разнимая ее пальцы, – она же цепко хваталась за него, задыхаясь; в лице ее читалась безумная решимость.
«Нет! – завизжала она. – О нет, не уходи. Это последний раз! Эдгар нас не тронет. Хитклифф, я умру! Я умру!»
«Черт бы побрал этого болвана! Вот и он, – сказал Хитклифф, снова опускаясь в кресло. – Тише, милая моя! Тише, Кэтрин, тише! Я останусь. Если он меня пристрелит, я испущу дух с благословением на устах».
И они снова слились в объятии. Я слышала, как мой хозяин восходит по лестнице; по лбу моему тек холодный пот – ужас объял меня.
«И вы станете слушать ее бредни? – страстно вопросила я. – Она же сама не понимает, что несет. Вы погубите ее, потому как ей не хватает ума спастись самой? Ну-ка подымайтесь! Вы же освободитесь в мгновение ока. За вами еще не водилось столь дьявольских преступлений. Нам всем конец – и хозяину, и хозяйке, и прислуге».
Я заломила руки и вскрикнула; господин Линтон же, заслышав шум, ускорил шаг. Посреди своих треволнений я искренне рада была отметить, что Кэтрин уронила руки и свесила голову.
«Она в обмороке или умерла, – решила я. – Оно и к лучшему. Гораздо лучше ей умереть, чем жить бременем и нести горе всем вокруг».
Эдгар, побелев от изумления и ярости, ринулся на незваного гостя. Уж не знаю, что он сбирался сделать; тот, однако, мигом прекратил все изъявления чувств, сгрузив хозяину на руки безжизненное, по виду судя, тело.
«Посмотрите! – сказал он. – Вы же не зверь. Сперва помогите ей – а потом говорите со мною!»
Затем он ушел в салон и сел там. Господин Линтон позвал меня, и с превеликим трудом, перебрав немало средств, мы все-таки привели ее в чувство; однако очнулась она в смятении – вздыхала, стонала и не узнавала никого. Эдгар в страхе за жену позабыл о ее ненавистном друге. Я – отнюдь нет. Едва представился случай, я пошла к Хитклиффу и умолила его уйти; заверила, что Кэтрин полегчало, и обещала, что поутру оповещу его о том, как она провела ночь.
«Я не откажусь выйти за дверь, – отвечал он, – но останусь в саду; и, Нелли, завтра не забудь сдержать слово. Я буду вон там, под лиственницами. Не забудь! или я нанесу еще один визит, будет Линтон дома или нет».
Он быстро взглянул сквозь приоткрытую дверь спальни и, уверившись, что я вроде бы сказала правду, избавил дом от злополучного своего присутствия.