«Хытклифф мя срядил за малым, дак я без его возвертатьси не должон».
С минуту Эдгар Линтон не произносил ни слова; безмерная грусть заволокла его черты: он бы и сам жалел дитя, но в придачу помнил, как надеялась и страшилась, как тревожилась Изабелла за сына и как препоручила его братнину попеченью, а посему страшно горевал о том, что предстоит отдать Линтона, и ломал голову, как сего избежать. Никакая мысль хозяина моего не осенила: само его желанье сохранить дитя лишь подхлестнуло бы упорство претендента; не оставалось ничего – лишь уступить. Однако будить ребенка он не намеревался.
«Передай господину Хитклиффу, – невозмутимо промолвил он, – что его сын прибудет в Громотевичную Гору завтра. Линтон в постели, слишком устал и сейчас никуда не поедет. Можешь также передать, что мать Линтона желала поручить сына моей опеке, а здравие его ныне очень хрупко».
«Не! – отвечал Джозеф, грохнув своей подпоркой по полу и от важности раздувшись. – Не! Енто сё чужь. Хытклиффу-то чогой матерь, чогой вы, все одно наплевать, да токмо своейного малого он заполучит, и я должон малого свести, во как!»
«Сегодня ты его никуда не поведешь! – решительно ответствовал Линтон. – Немедленно спустись с лестницы, иди и передай хозяину мои слова. Эллен, выпроводи его. Пошел…»
И, подхватив негодующего старика под локоть, Эдгар вывел его из комнаты и закрыл дверь.
«Ладноть! – возопил Джозеф, медленно удаляясь. – Назавтрева он к вам сам явлитси, поглянем, как вы выпрете его, ежли духу достанет!»
Глава XX
Дабы отвратить сию угрозу, господин Линтон велел мне спозаранку отвезти мальчика домой верхом на пони Кэтрин и прибавил: «Мы более не властны над его судьбою, к добру или к худу, а посему не говори моей дочери, куда он уехал; отныне ей нельзя с ним сообщаться и лучше не знать, что он поблизости, не то она потеряет покой, стремясь в Громотевичную Гору. Скажи просто, что за Линтоном внезапно прислал отец и мальчик принужден был нас оставить».
Линтон очень неохотно восстал из постели в пять утра и изумился, узнав, что ему предстоит новый вояж; но я смягчила удар, объявив, что он, то бишь Линтон, теперь побудет со своим отцом, господином Хитклиффом, кой так возжелал его, Линтона, видеть, что не захотел откладывать удовольствие до будущих времен, когда тот оправится от путешествия.
«Отец! – вскричал мальчик в странном замешательстве. – Мама никогда не говорила, что у меня есть отец. А где он живет? Я бы лучше остался с дядей».
«Он живет поблизости от Усада, – ответила я, – прямо за теми вон холмами; не так уж далеко, вы пешком дойдете, как поздоровеете. И радуйтесь – вы поедете домой, увидитесь с отцом. Постарайтесь любить его, как любили мать, и тогда он тоже вас полюбит».
«Но отчего я прежде о нем не слышал? – спросил Линтон. – Отчего они с мамой не жили вместе, как все люди?»
«Его дела не отпускали с севера, – сказала я, – а здоровье вашей матери удерживало ее на юге».
«А отчего мама о нем не говорила? – упрямствовало дитя. – О дяде она говорила часто, и я полюбил его давным-давно. Как же мне любить папу? Я его даже не знаю».
«Ой, да все дети любят родителей, – ответила я. – Может, ваша мать думала, что вы захотите жить с ним, коли часто его поминать. Давайте поспешим. Ранняя прогулка в эдакое чудесное утро гораздо лучше, нежели поспать лишний час».
«А она с нами поедет? – вопросил он. – Вчерашняя девочка?»
«Не теперь», – сказала я.
«А дядя?» – продолжал он.
«Нет, вас провожу я».
Вновь откинувшись на подушку, Линтон долго думал свои думы.
«Я без дяди не поеду, – в конце концов заявил он. – Я же не знаю, куда ты меня везешь».
Я было принялась внушать ему, до чего это дурно – не пожелать встретиться с собственным отцом; однако Линтон упорно сопротивлялся любой попытке хотя бы приступить к одеванию, и, дабы выманить его из постели, пришлось звать на помощь хозяина. Бедный ребенок в конце концов вылез, вняв обманным посулам – мол, отсутствие его будет кратким, а господин Эдгар и Кэти не раз его навестят; в придачу я сочинила, а потом всю дорогу повторяла и другие обещанья, равно безосновательные. Чистый вересковый воздух, яркое солнышко и мягкая поступь Минни мало-помалу рассеяли уныние. Оживившись, Линтон засы́пал меня любопытными вопросами о своем новом доме и его обитателях.
«А Громотевичная Гора такая же красивая, как Скворечный Усад?» – спросил он, в последний раз обернувшись на долину, где у кромки голубизны курчавым облачком сгустился легкий туман.
«Там вокруг не так лесисто, – отвечала я, – и дом не так велик, зато великолепно видна вся округа; и воздух для вас полезнее – свежее и суше. Вам, наверное, попервоначалу покажется, будто дом древен и темен, однако он почтенен; только Усаду у нас тут и уступает. И на пустошах гулять очень славно. Хэртон Эрншо – он тоже госпоже Кэти кузен, а значит, выходит, и вам отчасти родня, – покажет самые приятные места; в погожий день можно брать с собой книжку, и зеленая лощина станет вам классной комнатой; а иногда вам составит общество дядя – он часто гуляет по холмам».
«А какой у меня отец? – спросил Линтон. – Он как дядя? Тоже молодой и красивый?»
«Он так же молод, – сказала я, – но у него черные волосы и глаза, и на вид он суровее, а в придачу выше и крупнее. С первого-то взгляда вы его, пожалуй, не почтете за человека мягкого и доброго, ибо он не таков; но вы все одно будьте с ним открыты и сердечны, и тогда сама натура велит ему привязаться к вам сильнее любого дяди – вы же его плоть и кровь».
«Черные волосы и глаза! – раздумчиво повторил Линтон. – Не могу и вообразить. Я, значит, на него не похож?»
«Не слишком», – отвечала я; ни чуточки, подумала я про себя, с сожалением оглядывая белую кожу и хрупкое телосложенье своего спутника, его большие томные глаза – глаза у него были материны, вот только, ежели не вспыхивали на миг болезненной обидчивостью, не обнаруживали ни следа ее искрящейся живости.
«Странно, что он к нам с мамой никогда не приезжал! – пробормотал Линтон. – А он меня видел? Если да, я тогда, наверное, был совсем маленький. Я о нем вовсе ничего не помню!»
«Ну что сказать, господин Линтон, – ответила я, – триста миль – большое расстоянье, а на взрослом человеке десять лет отразятся не так, как на вас. Вероятно, господин Хитклифф откладывал приезд с лета на лето, да все никак удобного случая не выпадало; а нынче-то уже поздно. Не тревожьте его расспросами на сей предмет; он расстроится, и ничего хорошего не выйдет».
Мальчик предавался размышленьям до самого конца пути, покуда мы не остановились перед садовыми воротами фермы. Я наблюдала, желая уловить, каковы его впечатленья. Серьезно и пристально он оглядел резной фасад и низкобровые окна, крыжовенные дебри и корявые ели, а затем потряс головой; чувства его ничуть не одобряли наружность нового жилища. Ему, однако, хватило разуменья отсрочить жалобы: может быть, награда скрывалась внутри. Прежде чем он спешился, я открыла дверь. В половине седьмого утра семейство едва позавтракало: служанка уносила посуду и протирала стол. Джозеф стоял подле хозяйского стула, излагая некую повесть об охромевшей лошади, а Хэртон сбирался на сенокос.
«Здравствуй, Нелли! – сказал господин Хитклифф, завидев меня. – А я уж боялся, что надо идти и забирать свое имущество самому. Ты его привезла, да? Ну-ка, посмотрим».
Он поднялся и прошагал к двери; Хэртон и Джозеф, от любопытства разинув рты, последовали за ним. Бедный Линтон в испуге оглядел лица всей троицы.
«Ну знатно дело, – сказал Джозеф, степенно его осмотрев, – он вас обморочил, хозяй, девку свою подсудобил».
Хитклифф, неумолимым взглядом доведя сына до смятенного озноба, презрительно рассмеялся.
«Батюшки! какой красавчик! какая миленькая, очаровательная безделица! – заметил он. – Ее что, на улитках и простокваше растили, Нелли? Ох, черт бы побрал мою душу! дела еще хуже, чем я ожидал, – а, дьявол мне свидетель, я не питал духоподъемных надежд!»
Я велела дрожащему растерянному ребенку спешиться и войти. Он не вполне уразумел, в чем смысл отцовых речей и обращены ли они к нему; он даже не был убежден, что сей угрюмый и ухмыльчивый чужак – его отец. Однако в нарастающем ужасе Линтон цеплялся за меня, а когда господин Хитклифф сел и велел ему «поди сюда», мальчик лицом уткнулся мне в плечо и разрыдался.
«Только этого недоставало! – промолвил Хитклифф, рывком подтащил Линтона к себе, поставил меж колен и приподнял ему подбородок. – Прекрати этот вздор! Мы тебя не тронем, Линтон, – тебя ведь так зовут? Ты поистине мамочкино дитя! А моя доля где, плаксивый ты куренок?»
Он снял с мальчика шапку и убрал ему с лица густые соломенные кудри, пощупал тоненькие ручки и пальчики; в протяжении осмотра Линтон перестал плакать и поднял голубые глазищи, дабы проинспектировать инспектора.
«Ты меня знаешь?» – спросил Хитклифф, удостоверившись, что детские члены равно хрупки и хилы.
«Нет», – отвечал Линтон, глядя на него в помертвелом ужасе.
«Но ты, надо думать, обо мне слышал?»
«Нет», – повторил тот.
«Надо же! Мать не воспитала у тебя сыновних ко мне чувств! Весьма прискорбно! Итак, да будет тебе известно, что ты мой сын; а мать твоя – испорченная курва, раз оставила тебя в неведении о том, каким батюшкой ты располагаешь. Ну-ка, нечего мне тут морщиться и краснеть! Впрочем, кровь у тебя не рыбья – и то хлеб. Будь паинькой – и мы поладим. Нелли, если устала – присядь, если нет – иди домой. Полагаю, ты доложишь о том, что видишь и слышишь, этому ничтожеству в Усаде; а сие созданье не угомонится, пока ты тут торчишь».
«Что ж, – отвечала я, – надеюсь, вы будете к мальчику добры, господин Хитклифф, иначе он у вас надолго не задержится; а он ведь на всем белом свете единственная ваша родня, и у вас не будет другой, не забывайте».
«Я к нему буду очень добр, не бойся, – рассмеялся Хитклифф. – Вот только больше никто к нему добр не будет: я ревнив и желаю монополизировать его любовь. И, кстати, приступим к доброте: Джозеф, принеси мальчику завтрак. Хэртон, дьявольский ты телок, пошел работать. Да, Нелл, – прибавил