нностью. Когда настал четверг, Кэти духу не хватило помянуть о прогулке; я заговорила сама и испросила разрешенья выгнать юную госпожу на свежий воздух, ибо весь ее мир замкнулся в библиотеке, куда каждый день на краткий срок заглядывал отец – сидеть подолгу он теперь не мог, – и в его спальне. Кэти почитала потраченной зря всякую минуту, что не склонялась к подушке отца и не сидела подле него. Лицо ее побледнело от бдений и скорби, и хозяин мой с радостью нас отпустил, льстя себе надеждою, что для Кэти поездка станет приятной переменой окруженья и общества, и утешаясь тем, что после его смерти дочь не останется одна-одинешенька.
По некоторым его нечаянным словам я догадалась, что он упрямо держится за убежденье, будто племянник, похожий на дядю обликом, напоминает его и душою, ибо письма почти или же вовсе не выдавали неприглядности Линтонова нрава. Из простительной слабости я воздерживалась исправлять ошибку, спрашивая себя, что проку тревожить последние часы хозяина сведеньями, из коих он не имеет ни власти, ни случая извлечь пользу.
Выехали мы лишь пополудни; стоял золотой августовский денек, дыханье холмов так полнилось жизнью, что казалось, любой, кто вбирает его, к жизни же и возвратится – даже с порога смерти. Лицо Кэтрин отражало пейзаж – тени и солнце сменяли друг друга быстротечной чередою, – однако тени медлили дольше, а солнце вспыхивало мимолетней; бедное ее сердечко укоряло себя и за минутное забвенье тревог.
Мы разглядели, как Линтон наблюдает за нашим приближеньем с того же места, что избрал в прошлый раз. Юная моя хозяйка спрыгнула с пони и объявила, что, поскольку намерена задержаться совсем ненадолго, пускай я подержу Минни под уздцы, а сама не спешиваюсь; но я не послушалась – я не отваживалась ни на минуту отвести взгляд от своей подопечной; посему мы взобрались по вересковому склону вместе. На сей раз молодой господин Хитклифф встретил нас оживленнее; впрочем, живость его рождалась не из бодрости и не из радости; она больше походила на страх.
«Как поздно! – произнес он отрывисто и с трудом. – Ваш отец ведь очень болен? Я думал, вы не приедете».
«Отчего вы не желаете быть откровенным? – вскричала Кэтрин, проглотив свое приветствие. – Отчего не можете сказать попросту, что не хотите со мною видеться? Очень странно, Линтон, что второй раз вы меня сюда вызвали нарочно, дабы расстроить нас обоих, и более ни для чего!»
Линтон содрогнулся и поглядел на нее то ли с мольбою, то ли со стыдом; кузине его, однако, недоставало терпенья на эдакую загадочность.
«Да, мой отец очень болен, – сказала Кэти, – и зачем же меня отзывают от его постели? Отчего нельзя было написать и освободить меня от данного слова, если вы и сами не хотели, чтоб я его сдержала? Ну-ка говорите. Я желаю объяснений; мне нейдут на ум ни игрушки, ни пустяки, и я больше не могу плясать под неискреннюю вашу дудку!»
«Мою неискреннюю дудку! – прошептал он. – Какую дудку? Ради всего святого, Кэтрин, не смотрите так сердито! Презирайте меня сколь угодно; я никчемный трусливый негодяй; нет слов, дабы упрекнуть меня предостаточно; но для вашего гнева я слишком низок. Ненавидьте моего отца, а мне оставьте презренье».
«Что за чушь! – с жаром вскричала Кэтрин. – Глупый вы мальчишка! Ну вот – опять дрожит; можно подумать, я вас бить собралась! Вам нет нужды молить о презрении, Линтон; его и так по вашей милости испытает всякий. Уйдите! Я возвращаюсь домой; что за неразумие – отрывать вас от камина и изображать, будто… что-что мы тут изображаем? Отпустите мой подол! Даже пожалей я вас за слезы и ужас до чего испуганный вид, подобную жалость вам следовало бы отвергнуть. Стыдно так себя вести – Эллен, скажи ему. Встаньте, не опускайтесь до ничтожной рептилии… а ну хватит!»
Весь в слезах, с горестным лицом Линтон всем своим обессилевшим телом рухнул на землю, содрогаясь, как будто в животном ужасе.
«О! – прорыдал он. – Это невыносимо! Кэтрин, Кэтрин, я еще и предатель и не смею вам открыться! Но уйди вы – и меня убьют! Милая Кэтрин, моя жизнь в ваших руках; вы говорили, что любите меня, и если так, вам не станет хуже. Вы же не уйдете, да? добрая, славная, хорошая Кэтрин! И, быть может, вы согласитесь – тогда он дозволит мне умереть подле вас!»
Моя юная госпожа, узрев столь непомерное горе, наклонилась, дабы помочь Линтону встать. Прежняя снисходительная нежность пересилила гнев; Кэти была глубоко тронута и напугана.
«На что я соглашусь? – спросила она. – Остаться! изъясните мне смысл ваших странных речей, и я останусь. Вы сами себе прекословите и сбиваете с толку меня! Успокойтесь, скажите правду, немедленно сознайтесь во всем, что вас гнетет. Вы же не навредите мне, Линтон, правда? Не дозволите недругу навредить мне, если это в вашей власти? Я поверю, что вы не явите отваги ради себя, – однако лучшего друга вы ведь из трусости не предадите?»
«Но отец мне угрожал, – еле дыша, пролепетал юноша, молитвенно стискивая исхудавшие пальцы, – и он страшит… он ужасает меня! Я не смею рассказать!»
«Что ж, – с презрительным сочувствием сказала Кэтрин, – храните ваши тайны. Я-то не труслива. Спасайтесь сами – я не боюсь!»
От ее великодушия он вновь заплакал; он рыдал безутешно, целуя ее руки, что поддерживали его, но храбрости заговорить не обнаруживал. Я гадала, в чем же его секрет, и клялась себе, что, будь моя воля, Кэтрин ни за что не пострадает ни ради Линтона, ни ради кого другого; но тут зашелестел вереск, я подняла голову и увидела, что от Громотевичной Горы к нам спускается господин Хитклифф – и уже подошел почти вплотную. На спутников моих он и не глянул, хотя они сидели неподалеку и всхлипы Линтона он наверняка уловил; однако, окликнув меня едва ли не дружелюбно – тон, коим он ни с кем другим не беседовал и в коего искренности я не могла не усомниться, – сказал:
«Надо же, Нелли, – нечасто увидишь тебя вблизи моего дома. Как дела в Усаде? Ну-ка рассказывай. Ходят слухи, – прибавил он тише, – будто Эдгар Линтон лежит при смерти; не преувеличивают ли его недуг?»
«Нет, мой хозяин умирает, – отвечала я, – вести вполне правдивые. Это опечалит всех нас, но подарит блаженством его».
«Долго он еще протянет, как думаешь?» – спросил Хитклифф.
«Не знаю», – сказала я.
«Потому как, – продолжал он, посмотрев на молодых людей, под его взглядом застывших (Линтон, похоже, не смел шевельнуться или хотя бы поднять голову, а из-за него не могла двинуться и Кэтрин), – потому как парнишка-то, похоже, намерен меня обставить; я был бы признателен его дядюшке, если б тот поторопился и успел первым! Ты смотри-ка; и давно щенок играет в эту игру? Я, похоже, и впрямь научил его пресмыкаться. Как он вообще с госпожой Кэти – жизнерадостен?»
«Жизнерадостен? нет – он в великом расстройстве, – отвечала я. – На него посмотреть, так я бы сказала, что ему не по холмам гулять с любимой, а лежать в постели под присмотром доктора».
«Где он и окажется спустя день-другой, – проворчал Хитклифф. – Но для начала… подъем, Линтон! Вставай! – закричал он. – Нечего тут ползать, ну-ка прекрати сию секунду!»
Линтон рухнул в новом припадке беспомощного страха, каковой вызван был отцовским взглядом, думается мне, ибо произвести столь унизительное действие больше было нечему. Юноша вновь и вновь тщился подчиниться, но и без того слабые силы вовсе его оставили, и наконец он со стоном упал. Господин Хитклифф подошел, поднял его и прислонил к кочке.
«Так, – промолвил он, усмиряя свою свирепость, – я уже сержусь; и если ты, размазня, не изволишь собраться с духом… черт бы тебя побрал! немедленно подъем!»
«Я встану, отец, – прохрипел Линтон. – Только не трогайте меня, а то я лишусь чувств. Я же сделал, как вы велели. Кэтрин вам скажет, что я… что я… был весел. О, побудьте со мною, Кэтрин; дайте руку».
«Возьми мою, – сказал его отец, – и подымайся. Вот так; обопрись на ее плечо; очень хорошо, давай-ка, посмотри на нее. Он в таком ужасе, госпожа Линтон, – можно подумать, я дьявол во плоти. Будьте добры, проводите его домой, хорошо? Если его касаюсь я, он весь трясется».
«Линтон, голубчик! – зашептала Кэтрин. – Я не могу пойти в Громотевичную Гору; папа мне запретил. Отец тебя не обидит; отчего ты так боишься?»
«Мне не можно более войти в этот дом, – отвечал Линтон. – Мне нельзя туда войти без вас!»
«Цыц! – закричал его отец. – Мы уважим дочерние чувства Кэтрин. Нелли, отведи его в дом, а я безотлагательно прислушаюсь к твоему совету и позову доктора».
«И верно поступите, – сказала я. – Но я должна остаться с хозяйкой; печься о вашем сыне – не моя забота».
«Какая ты упрямая, – заметил Хитклифф. – Я сам знаю, что забота не твоя; но ты что хочешь – чтоб я щипал младенца, а он орал? Тогда ты подобреешь? Что ж, мой герой, пошли. Ты готов вернуться, если тебя провожу я?»
Он снова приблизился и как будто попытался схватить хрупкое созданье; Линтон же, отшатнувшись, вцепился в кузину и взмолился о том, чтоб его проводила она; лихорадочная его назойливость не слышала никаких возражений. Мое неодобренье тоже эффекта не возымело: да и как могла Кэти ему отказать? Обе мы вовсе не разумели, в чем причина эдакого ужаса, и однако Линтон беспомощно дрожал в отцовской хватке, и любое новое потрясенье довело бы его до идиотства. Мы подошли к порогу; Кэтрин вступила в дом, а я остановилась подождать, покуда она проводит инвалида к креслу, ибо ожидала, что она затем тотчас выйдет; но тут господин Хитклифф подтолкнул меня и объявил: «Мой дом не поражен чумою, Нелли; а я нынче настроен быть гостеприимным; сядь и дозволь мне закрыть дверь».
Дверь он закрыл, а потом и запер. Я вздрогнула.
«Выпьете чаю, затем отправитесь домой, – прибавил он. – Я сегодня один. Хэртон погнал коров на выпас, а Цилла с Джозефом ушли гулять; я, конечно, привычен к одиночеству, но, если выпал случай, занятное общество мне предпочтительнее. Госпожа Линтон, сядьте к нему. Я дарю вам то, что имею; дар мой едва ли стоит принимать, но больше у меня ничего нет. Я о Линтоне говорю. Ты смотри, как вытаращилась! Удивительно, до чего я свирепею от тех, кто так меня боится! Родись я в краю, где законы не столь строги, а вкусы не столь утонченны, неспешная вивисекция этой парочки дивно развлекла бы меня как-нибудь вечерком!»