«И вам приятно было, когда ее ударили?» – спросила я; кое-что замыслив, я хотела, чтобы он продолжал говорить.
«Я зажмурился, – ответил он. – Я зажмуриваюсь, когда отец бьет собаку или лошадь – он так сильно бьет. Сначала я обрадовался – она это заслужила, нечего было толкаться; но когда папа ушел, она подозвала меня к окну и показала, что у нее щека изнутри рассечена о зубы, а рот полон крови; потом она собрала обрывки портрета, и ушла, и села лицом к стене, и больше со мной не говорила; мне даже кажется, она не может говорить от боли. Мне неприятно так думать; но она сама виновата, нечего было плакать без умолку; и вообще, она бледная и словно обезумела, я ее боюсь».
«Но вы, коли захотите, можете достать ключ?» – спросила я.
«Да, наверху, – сказал он, – но сейчас я туда пойти не могу».
«В какой комнате?» – спросила я.
«Ой, – закричал он, – вам я не скажу. Это наш секрет. Никому знать нельзя, даже Хэртону и Цилле. И все на том; вы меня утомили – уйдите, уйдите!» – И тут он отвернул лицо и снова закрыл глаза.
Я почла за лучшее отбыть, не повидавшись с господином Хитклиффом, и привести моей юной госпоже спасение из Усада. Когда я туда добралась, другие слуги встретили меня великим изумленьем и радостью; а узнав, что их маленькая хозяйка цела и невредима, двое или трое едва не ринулись наверх, дабы прокричать эту новость под дверью господина Эдгара; я, однако, испросила этой чести для себя. Как же он изменился даже за эти дни! Воплощеньем грусти и смирения он лежал и ждал смерти. Он казался очень юным; ему тогда стукнуло тридцать девять, но любой решил бы, что он по меньшей мере десятью годами моложе. Размышлял он о Кэтрин, ибо вполголоса промолвил ее имя. Я коснулась его руки и заговорила.
«Кэтрин скоро придет, дорогой хозяин! – прошептала я. – Она жива и здорова; надеюсь, она прибудет уже сегодня».
Перво-наперво от сей вести с ним сделалось такое, что я содрогнулась: он приподнялся, лихорадочно оглядел спальню и снова рухнул на постель без чувств. Едва он пришел в себя, я поведала ему о нашем вынужденном гостевании и пленении в Громотевичной Горе. Сказала – не вполне правдиво, – что Хитклифф принудил меня войти. Я старалась поменьше дурного говорить про Линтона и не живописала зверств его отца – в намерения мои не входило добавлять горечи в чашу, что переполнена и без того.
Эдгар догадался, что недруг его помимо прочего замышляет передать имущество и поместье Линтонов своему сыну или, вернее, присвоить себе; хозяин недоумевал, отчего нельзя было подождать его упокоенья, ибо не ведал, что покинет этот мир едва ли не рука об руку с племянником. И все одно он полагал, что завещанье надобно переписать: он задумал оставить состояние не в распоряжении Кэтрин, но в руках доверенных, дабы им пользовалась она, а затем и ее дети, коли таковые родятся. В сем случае, ежели Линтон умрет, господину Хитклиффу оно не достанется.
Получив его распоряженья, я отправила человека привести поверенного, а еще четверых снабдила сообразным оружием и послала к тюремщику моей юной госпожи требовать ее свободы. Все изрядно припозднились. Первым вернулся слуга из деревни. Он сказал, что поверенный господин Грин отсутствовал дома и пришлось ждать его два часа; затем же тот объявил, что у него имеется срочное дельце в деревне, однако он прибудет в Скворечный Усад еще до утра. Четверка слуг тоже вернулась в прежнем составе. Они принесли весть о том, что Кэтрин недужится; до того недужится, что и из спальни не выйти, а повидаться с нею Хитклифф их не допустил. Я обругала болванов за то, что проглотили эту байку; пересказывать ее хозяину я не стала, а вознамерилась при свете дня повести на Громотевичную Гору целый отряд и буквально взять ее штурмом, ежели нам не выдадут пленницу мирно. Отец с нею увидится, снова и снова клялась себе я, пускай даже этот дьявол воздвигнется на пороге, тщась нам воспрепятствовать, и мне придется его убить!
По счастью, от неудобств эдакого похода я была избавлена. В три часа я сошла вниз за кувшином воды и, неся его через переднюю, подпрыгнула на месте от резкого стука в парадную дверь. «А! это же Грин, – сообразила я, взяв себя в руки, – это всего лишь Грин», – и зашагала дальше, собираясь послать к двери кого другого; однако стук повторился – негромко, но так же настойчиво. Я поставила кувшин на перила и сама побежала впустить поверенного. Ясно сияла полная луна. Пришел не поверенный. Мне на шею, рыдая: «Эллен, Эллен! Папа жив?» – бросилась моя маленькая хозяйка.
«Да, – вскричала я, – да, ангел мой, он жив, благодарение Господу, а ты вновь с нами, ты спасена!»
Еще не переведя дух, она хотела было сей же миг мчаться наверх к господину Эдгару; однако я велела ей сесть на стул, заставила выпить воды, умыла ей бледное лицо и потерла его фартуком, чтоб слегка порозовело. Затем я сказала, что войду первая, доложу о ее прибытии, и принялась умолять ее сказать отцу, что с молодым Хитклиффом она будет счастлива. Кэти уставилась на меня в изумлении, но быстро сообразила, отчего я советую ей солгать, и заверила, что сетовать не станет.
При их встрече я остаться не смогла. Я четверть часа простояла под дверью спальни, а затем еле отважилась приблизиться к постели. Все, однако, прошло спокойно: не заговорили вслух ни отчаянье дочери, ни родительская радость. Кэтрин с невозмутимым видом обнимала отца; он же не отводил от ее лица воздетых глаз, что в восторге будто стали еще больше.
Он умер блаженно, господин Локвуд; вот как он умер. Поцеловал Кэти в щеку, прошептал: «Я иду к ней; а ты, драгоценное мое дитя, придешь к нам!» – и уже не шевелился и не заговаривал; лишь сиял глазами в самозабвении счастия, покуда сердце его не остановилось незаметно, а душа не отлетела. До того легко скончался он, что мы и не уловили, в какой миг это произошло.
То ли Кэтрин все слезы уже выплакала, то ли горе слишком тяжким камнем запрудило их поток; с сухими глазами просидела она до восхода солнца, а затем и до полудня, и сидела бы дальше в раздумьях подле смертного одра, кабы я не увела ее прочь и не велела хоть немножко отдохнуть. И хорошо, что мне удалось ее увести, ибо к обеденному часу явился поверенный, прежде заглянувший в Громотевичную Гору, дабы испросить там инструкций. Поверенный-то наш продался господину Хитклиффу – вот почему он промедлил и не откликнулся на зов моего хозяина. По счастью, едва возвратилась Кэтрин, о делах земных ее отец уже не вспоминал, и его покоя они не нарушили.
Господин Грин взялся тут распоряжаться всем и всеми. Слуг из Скворечного Усада поголовно уволили, минуя одну меня. Порученной ему властью он чуть было не потребовал похоронить Эдгара Линтона не подле жены, но в церкви с прочей семьею. Тому, однако, воспрепятствовали завещанье и громогласные мои протестации против нарушения оного. С похоронами не тянули; Кэтрин – ныне госпоже Линтон Хитклифф – дозволили оставаться в Усаде, покуда из дома не вынесли тело ее отца.
Она поведала, что горе ее в конце концов побудило Линтона рискнуть и выпустить ее на волю. Она подслушала, как те, кого прислала на выручку я, спорят под дверью, и разобрала суть Хитклиффова ответа. Это привело ее в отчаяние. Линтона, коего вскоре после моего ухода перенесли наверх в салон, она напугала так, что он все-таки добыл ключ, прежде чем на второй этаж поднялся его отец. Линтону хватило хитрости отпереть дверь и закрыть не запирая; а когда настала пора ложиться в постель, он попросился спать с Хэртоном, и просьбу его в кои веки удовлетворили. Кэтрин выскользнула из дома по темноте. Выйти через дверь она не посмела, опасаясь, что собаки поднимут тревогу; обошла пустые комнаты и осмотрела окна; по счастью, наткнулась на комнату матери и с легкостью вылезла, а затем спустилась на землю по ели, что росла под окном. Трусливый сообщник ее, как ни отпирался, дорого поплатился за соучастие в ее побеге.
Глава XXIX
Ввечеру после похорон мы с моей юной госпожой сидели в библиотеке – то скорбно (а одна из нас безнадежно) размышляли о нашей утрате, то строили догадки о мрачном будущем.
Мы как раз уговорились, что наилучшая судьба, что могла бы ждать Кэтрин, – дозволенье остаться в Усаде, хотя бы покуда жив Линтон: его бы отпустили к Кэти сюда, а я бы служила им экономкою. Надеяться на столь благоприятные обстоятельства нам представлялось чрезмерным, и однако надежды я питала и уже взбодрилась, имея в виду сохранить и дом, и место, и превыше всего мою возлюбленную молодую хозяйку, но тут слуга – один из выброшенных, но еще не отбывших, – ворвался к нам и объявил, что по двору идет «этот дьявольский Хитклифф»; не надо ли у него перед носом запереть дверь?
Мы бы не успели о сем распорядиться, даже хвати нам безумия. Он обошелся без церемоний, не постучался и о себе не объявил: он был хозяином и воспользовался хозяйской привилегией входить в дом, ни слова не сказав. Голос нашего вестового привлек Хитклиффа в библиотеку; он вошел и, жестом отослав слугу, затворил дверь.
В эту самую комнату его заводили гостем восемнадцатью годами ранее; за окном светила та же луна и простирался тот же осенний пейзаж. Мы еще не зажгли свечу, однако весь интерьер был как на ладони, вплоть до портретов на стене – роскошной головы госпожи Линтон и изящной головы ее мужа. Хитклифф приблизился к камину. Время не слишком-то перелицевало и его особу. Тот же самый человек: смуглые черты сильней осунулись и закаменели, фигура, пожалуй, отяжелела на пару стоунов, но не случилось никаких иных перемен. При виде его Кэтрин вскочила, инстинктом побуждаемая к побегу.
«Стоять! – сказал он, схватив ее за локоть. – Хватит уже, набегалась! Да и куда ты собралась? Я пришел забрать тебя домой; надеюсь, ты будешь покорной дочерью и больше не станешь подбивать моего отпрыска на непослушания. Я терялся в догадках, как его наказать, когда узнал о его пособничестве; он же что паутинка – помрет от одного щипка; но ты увидишь его и поймешь, что свое он получил! Ввечеру позавчера я свел его вниз, попросту усадил в кресло, а затем и не трогал. Услал Хэртона из дома, и мы остались наедине. Через два часа я позвал Джозефа, чтоб отнес Линтона наверх; и с тех пор мое присутствие треплет ему нервы почище призрака; мне представляется, я часто являюсь ему, хотя меня поблизости нет. Хэртон говорит, он среди ночи просыпается и час кряду вопит, призывает тебя, дабы ты его от меня защитила; нравится тебе твой драгоценный друг или нет, прийти ты должна; отныне он твоя забота, и все хлопоты о нем я уступаю тебе».