– А вот и дружки наши, – усмехнулся щербатый, подходя ближе и лениво похлопывая лезвием меча, обращенным плашмя, по голенищу давно не чищенного, обметанного рыжей грязью сапога. – Разговор окончен. Сумки на землю, а девку я на полчасика прижму в сторонке.
Он протянул ко мне руку, когда воздух коротко и зло свистнул, рассекаемый блестящей лентой остро отточенного лезвия, а в лицо мне брызнула жгучая, остро пахнущая железом кровь из отсеченного почти по локоть обрубка. Рейалл, застывший на месте, сверлящий стену перед собой пустым, невидящим взглядом, вдруг крутанулся, как волчок, уходя за спину так и не успевшего толком испугаться и осознать происшедшее грабителя.
Сверкнул шлейф, оставляемый чуть изогнутой саблей фаэриэ, – и шею человека опоясывает тонкая пронзительно-алая струна, будто линия, аккуратно нарисованная киноварью. Медленно, как во сне, сползает по сведенным судорогой плечам рассеченный надвое капюшон засаленного плаща, а следом за ним на мостовую скатывается ровно, чисто срезанная, будто косой, голова…
Я ахнула, попятилась, прижимаясь стремительно взмокшей спиной к холодному камню кладки, зажимая рот ладонью, а кровавый поток, льющийся из обрубка шеи, торопливо заполнял выемки между булыжниками мостовой, подбираясь к мыскам моих туфель. Рейалл резким движением стряхнул кровавую пленку с лезвия сабли, едва заметно улыбнулся, обводя грабителей взглядом, в котором не осталось ничего человеческого, лишь клубящееся отражение грозовых туч, взблески молний.
– Есть еще желающие?
«Заводила» попятился, а люди в коротких плащах, похожие друг на друга, как родные братья, одновременно вытащили из-за поясов боевые топорики и шагнули вперед. Фаэриэ переступил через остывающий труп, зацепив краем длинного плаща расплывающуюся вокруг тела кровавую лужу, и усмехнулся уже открыто, почти радостно.
– Я рад, что среди людских отбросов не перевелись еще отчаянные самоубийцы.
Этот «бой», превратившийся в бойню, перестал быть красивым в первые же мгновения.
Рейалл словно мстил неудавшимся грабителям за свое вынужденное заключение в замке, вымещая на людях накопившуюся злость и раздражение, ускользая из-под резких ударов топора с легкостью птичьего перышка и нанося противникам не смертельные, но весьма болезненные раны. Точно выверенные касания остро заточенной сабли из хладного железа перерезали сухожилия, отчего противник падал, роняя оружие и даже не пытаясь отползти в сторону, или взрезали кожу на лбу так, что обильно кровоточащий пласт отслаивался и повисал, закрывая глаза.
Свист-скрежет-вскрик. Глухой звук падения, плеск крови, толчками вытекающей на грязную, ставшую скользкой мостовую.
Зазвенел топорик, выпавшей из руки с перерезанным сухожилием, человек упал, пытаясь зажать фонтанирующий алой кровью глубокий порез. Бесполезно – сабля фаэриэ отворила слишком крупный сосуд, а с надрезанными, непослушными запястьями невозможно сдавить бедро с достаточной силой.
Меня замутило, я отвернулась, спрятала лицо в ладони.
Не хочу это видеть, не могу видеть!
Чья-то рука грубо ухватила меня за косу, резко дернула, запрокидывая голову назад, а горло неприятно захолодило острое лезвие короткого разбойничьего ножа в дрожащей, едва не ходуном ходящей ладони.
– Прекрати сейчас же! – Мужской голос сорвался на визг, в нос ударил запах застарелого пота, перемешанный с запахом крови и отхожего места. – Я прирежу девку как свинью!!!
Я часто задышала ртом, сглатывая ставшую вязкой и кислой слюну. Не могу. Не могу!
– Ну и что? – Голос Рейалла спокойный, прохладный, невозмутимый. – Ты всерьез считаешь, что этим спасешь свою никчемную жизнь?
– Я ее убью!!!
Крик на грани отчаяния, в ответ – только резкий свист рассекаемого воздуха, оборвавший стоны раненых. Рука бандита дернулась, нож скользнул по шее, взрезая кожу и пуская по горлу тоненькую горячую струйку.
Я ощутила, как меня обдал порыв ветра, а потом острый шип на обухе боевого топорика, подобранного Реем на окровавленной мостовой, с глухим хрустом вошел аккурат в темечко прикрывающегося мной человека.
Брызнуло что-то густое, липкое, окатило щеку и висок плотными осклизлыми ошметками. Человек медленно оседал, наваливаясь на меня тяжестью еще теплого, но уже мертвого тела, заливая мою шею и правое плечо остро пахнущей железом обжигающе горячей жидкостью. Мелькнул расколотый череп, треснувший, как кожица переспелого плода, и обнаживший развороченное содержимое. Последнее, что я увидала, теряя сознание, было побелевшее, нахмуренное, но совершенно целое лицо с обиженно выдвинутой вперед челюстью и выпученными глазами…
Мир накренился, смазался, но удушающая тьма затопила сознание раньше, чем я ощутила удар о залитые липкой киноварью камни мостовой…
ГЛАВА 9
Солнечный лучик пригрелся на моей щеке, скользнул по лицу. Я машинально прикрыла глаза локтем, отворачиваясь от кажущегося слишком ярким света, сонно, лениво повернулась на бок, кончиками пальцев ощущая грубоватую льняную простыню. Запах сушеной полыни, еловых иголок и свежего ветра.
А ведь вчера ветер нес на своих крыльях смерть – жестокую, бессмысленную.
Я вздрогнула, открыла глаза.
Маленькая, уютно обставленная комнатка. Светлый, обшитый березовыми досками потолок, стены завешены плотной шерстяной тканью с вытканным, полинявшим от времени и выгоревшим на солнце узором. Небольшой резной комод, на полочках расставлены деревянные куколки в причудливых разноцветных платьях, крошечные овечки, выкрашенные белой и черной краской, лежат плетеные кружевные салфетки. Круглый столик напротив окна с расписной глиняной вазочкой и начищенным до блеска трехрогим бронзовым подсвечником, две резные табуретки, накрытые полосатыми плетеными ковриками желто-зеленого цвета.
Комната, которая больше подходит девочке или совсем юной девушке, еще не достигшей возраста невесты, но уже заглядывающейся на красивых парней, что проходят мимо, а не заезжим гостям.
Я села, машинально провела по волосам чуть подрагивающими пальцами – ладонь почти сразу же застряла в какой-то склеившей пряди засохшей корочке.
Медленно огладила себя по лицу – кожа чистая, только кажется пересушенной. Кто-то умыл меня, прежде чем уложить в кровать, а вот промывка волос бесчувственной женщины, судя по всему, оказалась делом непростым и потому была отложена на потом.
Еле слышно скрипнула, приоткрываясь, дверь, и на пороге появился Джек-башмачник со сложенным в несколько раз широким банным полотенцем. Устало улыбнулся, оглядывая меня, покачал головой.
– Как чувствуешь себя, госпожа ши-дани? – Он подошел ближе, аккуратно положил принесенное на краешек постели, взглянул на меня пристальным изучающим взглядом. – Ты была залита чужой кровью, долго пребывала в беспамятстве, а твой спутник сказал, что тебя не успели обидеть, но сильно напугали… – Он здесь? – Я откинула край тонкого шерстяного одеяла, спустила ноги с кровати, коснувшись босыми ступнями цветной плетеной дорожки на каменном полу.
– Здесь, уже вернулся с новым платьем для тебя. Прости, светлая госпожа, но твою одежду пришлось сжечь.
– Не извиняйся. – Я протянула руку, чтобы коснуться его натруженного крепкого запястья с отчетливо выступающими жгутиками вен, – Ты укрыл нас, когда мог бы просто не пустить на порог своего дома.
– Не мог, светлая госпожа. – Бывший слуга прекрасной Бранвейн вдруг опустился на колено, покачнулся, но устоял, склонил седую, словно пеплом присыпанную, голову. Тронул кончиками пальцев краешек подола простой полотняной сорочки с женским узором на вороте. – Я не могу забыть свою хозяйку, свою облачную деву, свою прекрасную мечту, выплывающую из туманной пелены подобно белоснежной ладье с лебедиными крыльями… Скажи, вспоминает ли она еще обо мне или позабыла о смертном, который был ей игрушкой-слугой? Хоть изредка говорит ли обо мне моя прекрасная королева, своим поцелуем похитившая мое сердце и позабывшая вернуть его обратно?
Я задумалась, вызывая в памяти серебристо-серые длинные волосы, похожие на шлейф осеннего ливня, узкое лицо с неяркими бледными губами и огромными темными глазами, обрамленными угольно-черными ресницами. Тонкие брови вразлет, поднимающиеся к вискам, всегда чуть нахмуренные, отчего выражение лица Бранвейн казалось задумчивым и печальным – но лишь до того момента, пока по ее лицу солнечным лицом не скользила яркая светлая улыбка. В такие моменты Бранвейн преображалась, как преображается мир, омытый дождем и украшенный широкой диадемой радуги.
Вспоминала ли она своего слугу, своего Джека-башмачника, после того как проводила его в верхний мир, оставив ему на память волшебные предметы и удивительный дар мастерового человека?
Не знаю, но до сих пор на ее ногах красуются чудесные башмачки из ивовых листьев, прошитых серебристыми лунными лучиками, украшенные обращенным в нежнейший шелк бутонами черного ириса. Говорят, эти башмачки позволили Бранвейн танцевать на поверхности озерной воды, на зыбкой лунной дорожке даже в верхнем мире людей, а не только в глубине западного Холма, потому и бережет их дева сентябрьского ливня. Значит ли это, что она до сих пор помнит мастера из мира людей?
Трудно сказать…
Но людям лучше не давать повода для ложной надежды, которая со временем может перерасти в непоколебимую веру… и однажды привести в Холмы на правах еще одной души, променявшей спокойствие и право на новую жизнь на призрачное существование рядом с ши-дани.
– Не думаю, Джек. – Я пожала плечами, поднимаясь с измятой постели. – Я не слышала упоминания твоего имени из ее уст после того, как ты покинул Холм и ее время.
– Понимаю, госпожа… – Мастер встал следом за мной, бережно тронул мое плечо кончиками пальцев. – Твой спутник нагревал для тебя воду в большом котле, когда я шел будить тебя. Пойдем, я провожу. Кровь с твоей кожи была смыта, но волосы слиплись в колтуны – похоже, тебе потребуется не одно ведро горячей воды, чтобы промыть косы. – Спасибо…