— Никаких глупостей, — согласился я ровным голосом.
Отстегнув меня, охранник мгновенно метнулся к двери. Его подстраховывал напарник. Дверь захлопнулась. С внутренней стороны она была обшита листом совершенно гладкого металла. Ни намёка на ручки, замки или даже петли.
Тюрьма она и есть тюрьма. Правда, тут довольно комфортабельно. Хоть за это спасибо.
Окон здесь, конечно, не было. Свет давала единственная лампочка под потолком — такая же тусклая и жёлтая, как в коридоре. Ещё здесь было очень тихо.
Я вздохнул, слез с кушетки и улёгся на кровати, разминая затёкшие запястья. Спать не хотелось. Провалявшись пару минут, я встал и разделся до трусов. Попутно обнаружил, что моя грудная клетка, позвоночник и половые органы действительно были облеплены датчиками. «Последнее то зачем?» — недовольно подумал я, хотя этот странный факт тоже имел логичное объяснение. Если уж отслеживать физиологические реакции — то все, полностью. А вдруг им бы посчастливилось найти неудержимую страсть моей жизни?
Я хмыкнул, отлепляя электроды. «Блин, могли бы хотя бы побрить сначала…» — досадовал я, отковыривая липкие пластины от груди. Это было довольно неприятно.
Я прошёлся по камере. Пять шагов на три. Не густо. Интересно, как долго меня тут продержат? Вопрос не праздный — я не то, чтобы очень хорошо переношу изоляцию. Не зря ведь считается, что заключение в одиночке — один из самых изощрённых видов пыток. Правда, это работает только тогда, когда у мучителей очень, очень много времени.
Я принял упор лёжа, положив ноги на кровать, чтобы усилие было более значительным. Отжимался. Десять подходов по пятьдесят раз — пока грудные и плечи не заныли невыносимо. Сделал небольшой перерыв. Потом начал отжимания в стойке на руках. Это далось сложнее; пару раз я даже чуть позорно не свалился, потеряв равновесие.
Потом — скручивания. Хотел приспособить кровать для гиперэкстензии — но не тут-то было: ножки оказались намертво прикручены к полу. Тогда, чтобы нагрузить мышцы поясницы, я сложил кушетку, и начал делать наклоны, удерживая этот единственный доступный мне свободный вес перед собой на вытянутых руках.
В камере был кран с раковиной и небольшой унитаз из нержавейки. Натренировавшись до изнеможения, я ополоснулся. Потом, попробовав воду на вкус, рискнул напиться.
Снова лёг на кровать. Начал дыхательные упражнения, вспоминая уроки Ци-гун. Где-то в середине очередного комплекса за дверью послышалось шевеление. Я рывком сел на кровати, напружинившись.
Дверь чуть приоткрылась. «Завтрак!» — крикнул кто, оставаясь невидимым, после чего в камеру закатился металлический поднос с едой.
Кормили недурно: местный вариант хлеба с мясным паштетом, что-то вроде каши со специями, вполне съедобное. И даже десерт: кусочек фруктового желе.
Съев всё до последней крошки, я оставил поднос на полу, возле двери. Ни к чему напрягать тюремщиков, пока у меня не созрел план побега.
Где-то через полчаса, по моим ощущением, свет вдруг померк, и камера погрузилась в темноту. Из коридора раздался заунывный сигнал. Что это — тревога или… отбой? Мне бы хотелось, чтобы было первое, но учитывая, что после сигнала так ничего и не произошло, скорее, это действительно был отбой.
Я вытянулся на кровати и, с удовлетворением ощущая, как ноют натруженные мышцы, уснул.
Глава 25
Я проснулся от света, который показался мне нестерпимо ярким, и несколько секунд не мог сообразить, где нахожусь.
Возле двери, вместо пустого подноса, уже стоял завтрак: несколько кусков хлеба, варёное мясо и яблоко.
Второй день так же прошёл в физических упражнениях и оттачивании навыков управления Ци.
Я продержался долго. Гораздо дольше, чем сам считал себя способным продержаться в таких условиях.
Если бы тут была хотя бы библиотека. Хотя бы окошко, в которое можно было бы наблюдать за облаками…
Но нет. В полном одиночестве, рано или поздно меня настигала моя собственная жизнь.
Всё то, что легко отправить «на потом», занимаясь повседневными задачами. Я не давал себе продыху в своей обычной жизни. Если отпуск — то насыщенный, и вообще — поменьше отпусков. И побольше заданий. Потом, может, когда пенсия будет гарантирована — семья. И сразу запас. Семья поможет; будет ребёнок — и никакие демоны прошлого меня достать не смогут. Потому что на первом месте будет ответственность.
Началось с ощущения присутствия. Обычное дело. Полгода назад я был в походе по Севморпути. В отельной каюте. Почему-то думали, что мне понравится такая «роскошь», хотя я бы предпочёл матросский кубрик… но меня никто не спрашивал. А отказ мог заинтересовать руководство. Могло последовать направление на очередную экспертизу… меня передёрнуло. Как там они говорили? «Оставаться настолько нормальным после всего — это совершенно ненормально. Мы не можем обозначить аномалию, но это не значит, что она перестаёт быть опасной…» — буквально так и писали в отчёте. Я видел. Мне показывал друг, который дорос до самого верха…
Я мог спиной определить, кто это. Взгляд был сильный, но добродушный. Саня, значит. Он никогда не беспокоил меня первым. Тактичный, блин. Как будто от этого мне легче.
— Ну привет, что ли, — сказал я молча, не оборачиваясь.
— Привет, — так же молча ответил Саня, — попал ты в переплёт, да?
— Ничего. Всякое бывало, — вздохнул я.
— Думаешь выкрутишься? — спросил он с искренним сочувствием в голосе.
— Не знаю, — честно ответил я, — ситуация, сам видишь…
— Ага, — кивнул он, — эх, знал бы, что оно так тут… точно погиб бы в бою. Глядишь и свиделись бы.
— Наверно, это было бы лучше, — согласился я.
— Всё ещё злишься на меня?
— Да, — честно ответил я.
— Чего так?
— Кажется, я горы люблю. Но теперь даже смотреть на них не могу.
— Ну извини… — в голосе Сани слышалось искреннее раскаяние, — я не специально. Просто… это казалось… ну не знаю, более правильным?
— А, может, ты и прав, — вздохнул я, — может, это правда было более правильным. Китайцы бы согласились. Ты выбрал хорошее место по фэншую, и должен был возродиться где-то в лучших условиях. Хочу верить, что так оно и есть.
— Думаешь, не бывает мира для погибших альпинистов? — хмыкнул Саня.
— Для погибших альпинистов-самоубийц? — уточнил я.
— Я не хотел…
— Не ври самому себе.
— Я не планировал так… точно.
— Но лез упорно, зная, что шансов почти нет. Я видел отчёты.
— Понимаешь… мне становилось легче! Это ощущение, что… не знаю, что мир уравнивает шансы! Веришь мне? — спросил он с обычной мукой в голосе.
— Верю… — тихо ответил я, — но хочу надеяться, что ты переродился.
— А что, если это будет преследовать меня после перерождения? Что, если мне — ребёнку будет это сниться? Я буду кричать во сне, бегать к родителям, просить утешения?
— Не будет, — ответил я после небольшой паузы, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее.
— Я хочу тебе верить… — вздохнул Саня, — но пока мне становится только хреновее…
— Я знаю.
— Ничего ты не знаешь… хотя стараешься… — он вздохнул, — я его глаза видел, понимаешь? В самый последний момент. Он знал, что происходит, ему было невыносимо больно. Но он хотел жить до последнего. Даже понимая, что уже остался инвалидом… кажется, он почуял, что я собираюсь сделать. Кажется, он молил меня, что не надо… что, если он не хотел прерывать свои мучения? А?
— Любой бы захотел это остановить, — сказал я, всё так же стараясь держать твёрдый тон, — я так точно. И если бы ты это сделал для меня — я был бы благодарен.
Саня промолчал. Ощущение взгляда исчезло.
Я, наконец, повернулся к своей кровати. Кажется, я видел след, где он сидел — но не мог вспомнить — может, это я сам присаживался до того, как сделать пару шагов по камере…
Мучительно выдохнув, я опустился на кровать и закрыл лицо руками.
И в этот момент открылась дверь.
У входа стоял Тревор. Он держал в правой руке распечатки каких-то документов и довольно улыбался.
— Ну что? — спросил он, — отдохнул?
Удивительно, но в его голосе вовсе не было издевки.
— Вроде того, — сухо ответил я.
— У тебя что, боязнь замкнутого пространства? — недоверчиво спросил он, — ты чего такой кислый? С такими показаниями в разведку не берут?
— Нет у меня никакой боязни, — ответил я.
— Вот и отлично. Знаешь, я думаю, мы можем обойтись без наручников. Просто иди впереди меня, ладно? Но без глупостей. Ты же разумный человек — понимаешь, где оказался, да? И я уже продемонстрировал свои добрые намерения.
«Добрые намерения!?» Я готов был взорваться. Но логика одолела эмоции. Что могут знать жители этого мира о по-настоящему серьёзных посттравматических расстройствах? Едва ли очень много. Они ведь не умирают по-настоящему!
Значит, скорее всего, в моём одиночном заключении не было злого умысла.
Мне действительно оказали королевский приём, вместо обещанных мучений. Будем исходить из такого понимания ситуации.
Тревор привёл меня в ту же комнату, где мне показывали портреты. Кушетки тут не было — поэтому он сразу указал мне жестом на диван с атаманкой.
— Присаживайся, — сказал он, — давай, наконец, поговорим. Кстати, меня впечатлило твоё поведение в заключении. Невероятный оптимизм. Забота о сохранении своего тела… или ты просто фанат ощущений? Есть и такие.
— Там не было книг, — я пожал плечами.
— Книг? — переспросил Тревор немного растеряно, — ах, да. Не знал, что ты религиозен. Положил бы парочку. У нас они не запрещены, даже те конфессии, которые проповедуют только на вашей стороне.
— Это было бы здорово, — честно сказал я.
— Ну да ладно, — Тревор придвинул к себе стул и сел напротив меня, опустив руки на спинку, — давай уже говорить. Сразу раскрою некоторые карты: это помещение — самая изолированная и безопасная от прослушивания часть нашего языкового сектора. Мне стоило огромных трудов создать такое место. Нас никто не услышит. Конечно, ты можешь мне не верить. Но сначала послушай, что я тебе расскажу. Уверен, ты изменишь своё мнение.