Доронин ясно сознавал, что возможности роты исчерпаны и дальнейшее сопротивление не имеет смысла. Но сдать позиции он, командир опорного пункта, права не имел. Поэтому он подозвал Шаха, о чем–то с ним посоветовался и объявил:
— Товарищи бойцы, друзья. Вы сделали все, что могли, и даже больше, выдержали удар многократно превышающего по численности противника. За это вам великая благодарность. Дальнейшее сопротивление считаю бесполезным и приказываю всем, кто может передвигаться, захватить с собой, сколько сможете, раненых и уходить. Этот человек, — Доронин указал на Шаха, — выведет вас навстречу к пробивающимся к нам войскам. Оружие взять с собой. На сборы пять минут. Горшков?
— Я, товарищ старший лейтенант!
— Как сам? Цел?
— А че мне будет?
— Вот и хорошо. Ставлю тебе персональную задачу. Шах поведет людей, ты будешь замыкать колонну. Учти, на тебе большая ответственность. Если вас будут преследовать, ты должен прикрыть отряд. Все понял?
— Не все.
— Что не понял?
— А вы что, остаетесь?
— Остаюсь, Коля! Мне по штату не положено по кидать без приказа эту высоту.
— Тогда я тоже остаюсь.
— Эт–то что за базар, Горшков? А раненых кто прикрывать будет? Выполнять приказ!
— Но здесь же тоже раненые остаются.
— Да, но, к сожалению, всех вынести у нас нет сил. И этим парням, что остаются, уже никакая медицина не поможет. Вот так. Иди!
— Может, передать че хотите? Я бы передал, если выйдем к своим, конечно.
— Передать?.. А ты прав. Подожди секунду.
Отряд, ведомый Шахом, после применения средств задымления местности, скрытый от врага дымом, высотой и небольшой расщелиной, удалялся в сторону дальней небольшой рощи, левее аула.
Доронин достал фотографию, где они были сняты вместе с Катей и Викой, немного подумав, написал на оборотной стороне:
«Извини, любимая! Это мое последнее послание. Я не вернусь, увы, такова судьба. Но, погибая здесь, в чужих горах, я ухожу из жизни с любовью к тебе, моя единственная. Помни, что я любил тебя, но так уж сложилось. Целую тебя тысячу раз. Прощай, родная! Теперь уже вечно твой Александр!».
Он поставил дату, хотел еще что–то дописать, но времени не было.
— Будешь в части, передай это Чиркову, помнишь такого офицера?
— Помню.
— Ну давай, Коль, иди. Удачи вам.
— Прощайте, товарищ старший лейтенант. Я вас никогда не забуду.
— Давай, давай.
Колян повернулся и, смахивая вдруг набежавшие слезы, побежал догонять раненый отряд. Доронин тем временем вернулся на высоту. Егоров пришел в себя, он умирал, это было очевидно, но еще держался. Валера попросил вынести его на воздух. Доронин вытащил десантника.
— Конец, Сань?
— Конец!
— Раненых много?
— Всех, кого возможно, отправил с Шахом.
— Правильно сделал. А Панкрат–то, Сань, не трус. Подорвал он себя вместе с духами, своими глазами видел, а я стрелял в него.
— Помолчи, Валер, не теряй силы.
— А зачем они мне теперь? — Валера выговаривал слова раздельно; с трудом.
Доронин промолчал. Он встал, посмотрел в сторону ущелья, Малой высоты. Противник начал вновь собираться в отряды, решив, наверное, на этот раз окончательно сбить оборону. Александр вынес рацию, связался с Восторженным. Тот ответил мгновенно:
— Высота! Слушаю тебя, дорогой, говори! Восторженный на связи. Как у вас дела? Высота? Слышишь меня?
— Слышу, Восторженный, слышу.
— Доложи обстановку.
— Обстановку? Слушай! Сводная рота, усиленная взводом спецназа и мотострелковым взводом, осуществляла контроль за проходом через так называемые Косые Ворота, имея задачу…
— Высота, ну зачем ты так? Со злобой и обидой?
— Ладно, Восторженный. В общем за время ожесточенных боев с многократно превышающими силами противника рота понесла столь серьезные потери, что как подразделение перестала существовать. Мне удалось отправить по маршруту, который вам известен, всех тех, кто мог еще как–то передвигаться. Ведет их наш нерусский друг. Боевые машины уничтожены. На Большой высоте целый только я один. Егоров тяжело ранен, в лазарете умирает остальной личный состав, включая всех офицеров. Капитан Ланевский и его ребята из Н-го полка пали смертью храбрых, все. Сообщите их командованию. Возможности продолжать оборону я не имею. Вот такая обстановка, Восторженный.
— Понятно, — комбат тяжело вздохнул, — эх, еще бы часов пять продержаться. Помощь–то идет.
— Она бы и успела, отправь ее пятью часами раньше. Да что об этом говорить?
— Какое решение принял?
— Единственно возможное. При подходе боевиков на расстояние огневого контакта вызвать огонь дивизиона на себя. Другого решения, в данной ситуации, я не вижу.
— Понятно.
— Одна просьба, Восторженный.
— Слушаю тебя, Высота.
— Через полчаса продублируйте команду дивизиону накрыть высоту. Если я вдруг лишусь связи.
— Хорошо, сделаю.
— Тогда прощай, Палыч!
Сгруппировавшись в боевые порядки, боевики, особо не укрываясь, двинулись с трех сторон на беззащитную теперь высоту. Они шли уверенно, отборными силами. Разный сброд был брошен в огонь раньше, а сейчас шли матерые — пожинать лавры победы. Расстояние неуклонно сокращалось. Несколько раз вздрогнув, затих, вытянувшись, Егоров. Далее по траншее застыли в разных позах те, кто еще вчера был его подчиненными и жил надеждой, что им помогут, спасут. Не помогли, не спасли.
Доронин вызвал дивизион:
— Гром, я — Высота, как слышите?
— Слышим, Высота.
— Дайте мне вашего Первого.
Прошло около минуты, пока на связь не вышел командир артдивизиона:
— Первый на связи.
— Первый! Я — Высота. Мои координаты… сектор «А». Вызываю огонь на себя, вызываю огонь на себя. Как поняли?
Несколько секунд замешательства.
— Координаты… сектор «А», огонь на себя. Так? — спросил глухой голос комдива.
— Так точно!
— Другого выхода нет?
— Нет.
— Выполняю.
Доронин отключил связь, отшвырнул ненужную теперь рацию. Закурил. Поднял глаза, посмотрел на небо, которое вдруг стало необыкновенно чистым. Стих и ветер.
Гортанные голоса приближались. Среди них проскальзывала и родная русская речь. Боевики были наверняка довольны, не встретив сопротивления, и торжествовали победу. Рано торжествовали. Послышался еле уловимый, но уже знакомый шелест, и высота содрогнулась от взрывов. Снаряды разрывали в клочья все, и человеческие тела, и бревна брустверов, и даже камни, превращая все в пепел.
Доронин почувствовал удар, в глазах вспыхнул огненный шар, тут же разлетевшийся на тысячу осколков, и он провалился в глубокую черную бездну…
…И вдруг наступила тишина. Едкий пороховой дым стелился плотным, темным туманом над искореженной высотой. Легкий весенний ветерок не мог справиться с плотной дымовой завесой, смешанной с отвратительным запахом смерти. Только вершины гор, ставшие случайными свидетелями жесточайшей битвы, гордо возвышались над местом боя, недосягаемые ни для темно–серого смрада, ни для человеческого страдания. Они покрылись ярким, весенним нарядом и красовались на фоне чистейшего, безоблачного неба. Им, как и тем, кто развязал это дьявольское безумие, было совершенно безразлично то, что произошло там, внизу. По обоим склонам в самых неестественных позах лежало множество людей, вернее, то, что от них осталось после массированного артобстрела. В одной из воронок, наполовину присыпанный землей, с открытыми, полными навечно застывшей болью глазами, нашел свое последнее укрытие старший лейтенант Доронин. Рядом, на расстоянии протянутой руки, догорал обезображенный до неузнаваемости труп капитана Егорова. И чуть поодаль почти весь личный состав. Погибший, но не сдавший своих позиций, выполнивший до конца свой воинский долг. А метрах в десяти, не далее, — уничтоженный враг. Смерть смела все, что разделяло их при жизни, — идеологию и вероисповедание, национальность и возраст. Смерть в одно мгновение уравняла всех. И сейчас они лежали с одинаково искаженными от боли и ненависти лицами, с оружием в руках, в непосредственной близости друг от друга. Русский и белорус, чеченец и араб. Солдат Отчизны и платный наемник. Они уже не были врагами. Все они стали жертвами одной ВОЙНЫ, одной политической схватки, цель которой — ВЛАСТЬ. А дым горящих камней, земли и человеческих тел постепенно поднимался ввысь, туда, к неприступным и равнодушным вершинам, унося с собой души погибших. Поднимался, чтобы там, надо всем живым, раствориться в чистом небе, в котором уже стали собираться в стаи стервятники. Они парили, кровожадно всматриваясь вниз, где на безымянной высоте у Косых Ворот погибло сводное подразделение. Погибла рота специального назначения.
Уходящий отряд остановился, услышав раскаты взрывов, слившиеся в монотонный грохот. Все поняли, что произошло. У кого–то на глаза навернулись слезы, но ребята скрывали их. Шах несколько секунд стоял молча, как бы отдавая последние почести погибшим. Затем он резко повернулся:
— Вперед, быстрее.
Раненые медленно, хромая двинулись дальше, благо начался пологий спуск.
Колян, увешанный магазинами с патронами, с пулеметом на плече, угрюмо плелся сзади. В нем кипела злость и ненависть к врагу, безмерная жалость к тем, кто навечно остался на высоте. Обида на всех, и на себя в том числе. По сути дела, их выбили с опорного пункта, заставили отступить, и без разницы, что действовал протий них противник, многократно превышающий роту по численности. Факт оставался фактом, и Николай испытывал чувство стыда.
Отряд вынужден был делать частые остановки, все же шли раненые. Колян занимал оборону где–нибудь сзади и ждал, когда движение возобновится.
Пройдя в таком режиме часа три, на одном из привалов Шах обнаружил признаки преследования. Получилось это так: чеченец подошел к Коляну, который залег за одним из валунов, взобрался рядом с ним на небольшой выступ и стал рассматривать местность в бинокль. Смотрел он долго. Потом спрыгнул.
— Николай?