Доносится сиплый гудок паровоза. Все поворачиваются к станции.
Видны три теплушки, загнанные в тупик, кирпичное здание вокзала, водокачка, у платформы стоит пассажирский состав без паровоза. Вдали из-за деревьев медленно подымается облачко дыма.
Толпа приходит в движение. С криками: «Идет!.. Идет!..» — многие бегут к станции.
Глеб-старший переглядывается с Василием.
— Давай — как условились!
Василий тоже убегает.
К Глебу-старшему подходит кряжистый бородатый мужик, протягивает мандат.
— Ты, мил-человек, зла на нас не имей!.. Всякие тут наезжают — крестьян потрошат… Озверел мужик… Грузи побыстрее… Неровен час — батька Хмель нагрянет! Видал я здесь из его шайки…
К забитой народом платформе, у которой стоит состав без паровоза, медленно подходит поезд.
На подножках вагонов, на буферах, на крышах в разных позах сидят, висят и лежат мешочники.
Поезд еще не успевает остановиться, а с платформы и из состава без паровоза к нему, как на штурм, ринулась ревущая толпа новых пассажиров.
К паровозу подбегает Василий, поднимается по железной лесенке, добродушно кричит, сунув голову в проем будки!
— Гостей принимаете?
Машинист и его помощник — оба пожилые, вислоусые, медлительные, молча рассматривают появившуюся на уровне пола голову Василия.
— Ох ты-ы! — со скрытой усмешкой произносит машинист.
— Верно! — подхватывает Василий. — Отгадал — с Охты я!
— Земляк? — удивляется машинист. — Из Питера?
— А то откуда ж!.. В Парижах не живали!
— Востер ты — я погляжу! — ворчит машинист. — Выкладывай, чего надо, или проваливай, пока я тебя не перекрестил!
— Меня уже перекрестили! — весело гогочет Василий, мигая подбитым глазом, и вдруг говорит серьезно: — А дело такое… Раз ты из Питера — помогай!..
По ступенькам платформы торопливо сбегает начальник станции. Он только что выбрался из толпы мешочников. На ходу поправляет сбитую набок фуражку, одергивает помятую шинель. А сзади кричат:
— Не отправишь — тут же и похороним!
— И креста не поставим!
— И отходную прочитать не успеешь!
Часть мешочников идет с начальником к паровозу.
Машинист выжидательно смотрит на приближающуюся толпу, потом — на второй состав, на три теплушки, загнанные в тупик. Состав без паровоза и теплушки стоят на одной колее.
Начальник станции подходит к паровозу, говорит, задрав кверху хмурое бледное лицо:
— Цепляй второй состав! Да поживей!..
— А второй паровоз даешь? — с усмешкой спрашивает машинист. — Впереди подъем!.. Тебя вместо второго паровоза подцеплять придется!.. Согласен?
Начальник отвечает что-то, но голос его тонет в громких выкриках толпы:
— Цепляй!..
— Цепляй, а то и паровозу и тебе разом пары выпустим!
Машинист еще раз оглядывает второй состав и теплушки.
— Прицеплю!.. Но если что случится — ты ответчик! За подъемом — крутой спуск верст на двадцать!
— Знаю! Цепляй!
Паровоз обдает паром и начальника и толпу. Грохают буфера. Поезд трогается.
С платформы доносится взрыв отчаянных голосов. Там не знают, чем закончились переговоры, и снова бросаются на штурм отходящего состава.
Полным ходом идет погрузка хлеба в вагоны.
Вдоль задней стороны теплушек прохаживается с винтовкой Архип. Лязг буферов заставляет его испуганно повернуться.
Насторожились и бойцы на другой стороне теплушек. Те, кто нес мешки, остановились.
— Василь! — зовет Глеб Прохоров.
Подбегает Василий.
— Это что такое? — спрашивает Глеб, кивнув на удаляющийся состав.
— Не извольте беспокоиться, товарищ командир! Полный порядок! Не подведет!
— Ну, смотри у меня!.. — одобрительно произносит Глеб Прохоров и кричит: — Глебка!
Подходит сын.
— Пойдешь со мной! — говорит отец и командует остающимся: — Поторопись!
Бойцы продолжают грузить в теплушки мешки, ящики, кули.
Паника на станции поутихла. Поезд, миновав стрелку, стал пятиться назад — ко второму составу.
Начальник стоит у дверей вокзала и с облегчением смотрит на сближающиеся вагоны.
К нему подходят Глеб и Глебка.
Начальник делает мученическое лицо и, отчаянно размахивая руками, начинает выкрикивать:
— И не проси!.. И не думай!.. И так грех на душу взял — второй состав заставил прицепить! Куда тут с теплушками еще!
Глеб-старший молча слушает его.
— И не уговаривай! — продолжает начальник. — Не прицеплю — и все тут!.. Э! Эй! Куда?
Последние слова адресуются уже не Глебу, а поезду. Два сцепленных состава, не останавливаясь, продолжают пятиться в тупик — к теплушкам. Люди, облепившие вагоны, снова начинают волноваться.
— Куда-а-а!.. — несется над станцией.
— Куда его черти прут?..
— Бра-а-атцы! — кричит верзила. — Да они нас всех под откос пустят! Поезд перегружен, а тут теплушки еще цепляют!
Долетает перезвон буферов — поезд дошел до теплушек.
Толпа угрожающе гудит…
Сзади теплушек по-прежнему шагает с винтовкой Архип.
С этой же стороны поезда вдоль вагонов идет железнодорожник с молотком на длинной рукоятке. Он выстукивает колеса, заглядывает в коробки букс.
Когда железнодорожник подходит к передней теплушке, на путях появляется благообразный мужик с бородкой. Правую руку он держит за пазухой.
Архип, хмурясь, смотрит на него.
— Стой! Поворачивай оглобли!
Мужик послушно останавливается в пяти шагах, мнется в нерешительности. Архип, не отрываясь, следит за его рукой, засунутой за пазуху. Наконец мужик начинает потихоньку вытаскивать руку. Архип приподымает винтовку. В руке у мужика — кусок сала.
— Баба у меня… больно жалостливая! — сконфуженно произносит он. — Услыхала, что у тебя девять детишек… Снеси, говорит, в подарок…
Мужик, вытянув вперед руку с салом, подходит вплотную к оторопевшему Архипу.
— Стой… как же… это что же… — растерянно бормочет Архип и опускает винтовку.
Мужик сует сало Архипу в руку. Тот подносит кусок к глазам, смотрит растроганно и спрашивает:
— Чем же отдарить мне твою жинку?
Железнодорожник, проверявший колеса, по-воровски оглядывается на Архипа и, открыв коробку буксы, бросает туда несколько горстей песку.
— Э-э! Свои люди! — говорит Архипу благообразный мужик. — Разбогатеешь — отдашь! Будь здоров!.. Деткам кланяйся!..
— Бей анархиста! — орет верзила.
Вокруг Глеба-старшего вскидываются сжатые кулаки. Он левой рукой прикрывает Глебку, а правой выхватывает маузер и направляет дуло начальнику станции прямо в грудь.
— Именем революции приказываю — давай отправку!
Верзила сзади хватает Глеба за локти, старается заломить руки за спину, но это ему никак не удается.
— Бей! — хрипит он.
— Ба-атя! — испуганно кричит Глебка и, не раздумывая, повисает у верзилы на руке.
Сильный удар отбрасывает Глебку в сторону. Он падает. Все опрокидывается у него в глазах: люди, платформа, поезд. Над ним нависает серое в тучах небо и на этом фоне видны очертания медного железнодорожного колокола.
Глебка с трудом поднимается на ноги, дотягивается до веревки, привязанной к языку.
Три громких удара раздаются на станции.
Тотчас хрипловато откликается паровоз.
Куча тел, сгрудившихся вокруг Глеба-старшего, рассыпается. Люди бросаются к вагонам. И только верзила, как клещ, держится сзади за кожаную куртку. Глеб-старший швыряет его через голову на платформу, целится из маузера в распростертую на досках фигуру, брезгливо сплевывает, хватает Глебку за руку и бежит к теплушкам.
Поезд трогается.
Бойцы продотряда и оба Глеба на ходу впрыгивают в теплушки.
Длинный состав с тремя теплушками в хвосте медленно преодолевает крутой подъем. С двух сторон стоит угрюмый лес в зимнем белом уборе.
На задней площадке последней теплушки, засунув руки в рукава, с винтовкой сидит боец продотряда.
Дверные скобы этой теплушки связаны веревкой — здесь никого нет, только продовольствие. Из трубы над второй теплушкой весело курится дымок. Двери полураздвинуты.
Видны мешки и ящики. В центре — печка. Вокруг сидят и лежат бойцы продотряда.
— Везем, товарищи, золото! — говорит Глеб Прохоров. — Нет!.. Ценнее, чем золото! Жизнь везем питерским рабочим! Кто возьмет лишнюю осьмушку — тот враг революции и контра! А с врагом разговор короткий!
Он выразительно хлопает по коробке маузера и спрашивает:
— Разъяснять еще надо?
— Не надо!.. Ясно!.. — вразнобой отвечают бойцы.
— Тогда порешим так! — продолжает Глеб-старший. — Мы — питерцы и жить будем на питерском пайке!.. Вопросы есть?
— А как насчет поесть? — спрашивает кто-то и добавляет смущенно: — По питерской, конечно, норме…
— Каша варится! — отвечает Глеб-старший. — На остановке поедим!
Слышится разочарованный шумок.
— А если поезд пойдет и пойдет… без остановок?
— Если хоть до самого Питера пойдет без остановок, то только радоваться надо, товарищи!.. Потерпим!
Бойцы молчат.
— Потерпим, спрашиваю? — повторяет Глеб-старший.
— Потерпим! — отвечают бойцы.
В передней теплушке тоже полно мешков, кулей и ящиков. Потрескивают дрова в печке. На ней котел. В нем что-то бурлит. Один боец помешивает варево палкой. Второй — это Митрич — стоит у двух ящиков. На левом — весы с гирями. На правом — выстроились рядами небольшие порции хлеба. Митрич считает их вслух…
— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Еще одной не хватает…
Он отрезает от каравая тонкий кусок хлеба, кладет его на весы. Кусок чуточку перевешивает. Митрич недовольно крякает, берет нож, чтобы отрезать излишки. Подумав, он машет рукой и произносит:
— Ладно!.. Глебке будет — с походом…
— Правильно! — соглашается боец. — За смекалку!..
Средняя теплушка. Глеб-старший подсаживается к Василию и Глебке.
— Как глаз?
— Глаз — он что!.. К вечеру проморгается! — беззаботно отвечает Василий. — Ты, товарищ командир, лучше Глеб Глебычу посочувствуй! У него вво какая шишка на затылке проклюнулась! Хоть бы медяшку какую приложить…