— Хорошо, приводите своего англичанина. Пусть рисует. Только я смогу уделить ему не более пятнадцати минут.
Крепость была взята, и, воодушевлённый неожиданной победой, Иванов тут же позвонил Уарду.
— Она согласна, — сказал он.
В телефонной трубке воцарилось молчание.
— Стив, ты слышишь меня?
— Ты настоящий друг, Юджин. Я никогда в этом не сомневался, — услышал Иванов голос пьяного от радости Уарда.
В назначенный час они вместе вошли в здание посольства. Фурцева только что вернулась с приема в Ланкастер хаус. Иванов представил ей Стивена Уарда. Они обменялись рукопожатием и расположились в креслах у окна напротив друг друга. Стив достал бумагу и начал рисовать, время от времени задавая Екатерине Алексеевне какие-то вопросы. Иванов переводил.
— Вы первый раз в Лондоне? Как вам здесь нравится? Вы любите живопись? Не любите модерн? Вы прекрасно выглядите. Как вам это удается? Занимаетесь теннисом? Не любите косметику? Не носите драгоценностей?
Фурцева кратко отвечала на незамысловатые вопросы художника, рисовавшего её портрет.
«Вот ещё один симпатичный мужчина расточает комплименты в мой адрес, — подумалось ей. — Как они любезны и обходительны, когда им что-то нужно!» Встреча с Уардом вернула в памяти грустные воспоминания.
Три десятилетия назад молоденькая Катя Фурцева резко изменила свою жизнь, поддавшись уговорам и комплиментам своего будущего мужа. Военный лётчик Пётр Битков был удивительно хорош собой. Воздушный ас, душа компании, он буквально очаровал её своими достоинствами. Заставил оставить работу на фабрике и лётный клуб, где она занималась, и стать послушной преданной женой.
Семейной идиллии, однако, не получилось. В грозном сорок втором муж бросил её одну с малолетней дочерью, закрутив во время войны фронтовой роман с приглянувшейся ему медсестрой.
В годы военного лихолетья Екатерина Алексеевна с головой ушла в работу. Стала помощницей второго мужчины в её жизни — Первого секретаря Фрунзенского райкома партии города Москвы Петра Владимировича Богуславского. Служебный роман остался лишь эпизодом в её жизни. Шеф не захотел разводиться со своей женой и портить себе карьеру. Впрочем, карьера эта всё равно была обречена. В 1949 году в разгар кампании по борьбе с космополитизмом Богуславский был снят с должности за «пятый пункт».
В том же году в жизни Фурцевой возник мужчина, который не расточал ей комплименты, но одним своим решением определивший всю её дальнейшую судьбу. На праздничном приёме в Кремле Екатерина Алексеевна была представлена Сталину. Деловая, энергичная, обаятельная партийка понравилась «хозяину». Вскоре её назначили секретарём Московского городского комитета коммунистической партии. О большем тогда было страшно даже мечтать.
В пятьдесят втором году Сталин готовил очередную расправу над партийными бонзами. Фурцева вполне могла оказаться в одной компании с Молотовым, Микояном, Маленковым, над которыми уже был занесён дамоклов меч сталинских репрессий. Но «вождь народов» умер. Грозившая расправа не состоялась.
Новый кремлёвский лидер Никита Хрущёв сделал Фурцеву своим ближайшим соратником. Он поставил её во главе московской партийной организации, ввёл в состав Президиума ЦК.
Фаворитка отплатила своему благодетелю сполна. В 1957 году семь из одиннадцати членов Президиума проголосовали за смещение Хрущёва с должности руководителя партии. Фурцева первой пришла ему на помощь. Обратилась за поддержкой к министру обороны страны маршалу Жукову и председателю КГБ генералу Серову. Они за сутки собрали в Кремле всех сторонников Хрущёва из состава Центрального комитета и на Пленуме ЦК партии опрокинули решение Президиума, вернув Никиту Сергеевича на престол и устранив от власти «антипартийную оппозицию».
Но у политики свои законы. Четыре года спустя Хрущёв предаст Фурцеву, убрав её со всех партийных постов.
Скорым на измену и предательство окажется и второй муж Фурцевой, известный дипломат Николай Фирюбин. Они познакомятся в середине пятидесятых. Екатерина Алексеевна будет летать к нему на свидания в Прагу и Белград, где Фирюбин окажется в служебных командировках. О романе руководителя московской партийной организации будут наперебой судачить в кремлёвских коридорах. Законный брак не спасёт репутацию Фурцевой. Её избранник заведёт себе роман на стороне.
С годами первая императрица советской партийной элиты постепенно привыкнет к предательству «обожавших» её мужчин.
— А этот англичанин никак не предаст, — подумала она, вглядываясь в глаза Стивена Уарда. — Просто не успеет. Да и зачем ему меня предавать? Он ведь иностранец. Напишет портрет и десять строчек текста к нему. Вот и всё. Предают ведь не чужие, а только свои, самые близкие.
Через четверть часа портрет был готов.
Рисунок в «Дейли телеграф» и комментарий к нему
— Ну-ка, дайте мне взглянуть, — сказала Фурцева. — Недурно. Как по-вашему, Евгений Михайлович, я здесь похожа?
— По-моему, да, — соврал Иванов, не желая разочаровывать ни художника, ни его жертву.
На его взгляд, портрет Уарду на этот раз не удался. Мадам Фурцева выглядела значительно моложе своих 52 лет. На портрете Уарда она вовсе не являла собой образ государственного деятеля, скорее походя на кокетливую даму. Но Иванов, естественно, не стал распространяться на этот счёт.
Как ни странно, Фурцевой портрет очень понравился, может быть именно потому, что она на нём выглядела совсем не такой, какой заставляло её быть положение партийного руководителя.
Иванов с Уардом откланялись, оставив министра культуры в прекрасном расположении духа.
— Только не забудьте мне прислать эту публикацию ближайшей почтой, Евгений Михайлович, — сказала Екатерина Алексеевна на прощание. — А вы, господин Уард, приезжайте к нам в Советский Союз. Буду рада продолжить наше знакомство.
Едва выйдя за пределы посольства, Уард устремился к машине, заявив, что спешит в редакцию.
— Я должен успеть написать хотя бы тридцать строк текстовки к портрету в завтрашний номер, — бросил он уже из окна своего автомобиля.
Открыв наутро свежий номер «Дейли телеграф», Иванов увидел портрет Фурцевой и небольшой материал к нему, написанный Стивеном Уардом. Такой оперативности он никак не ожидал. Сэр Колин Кут, видимо, дал эту врезку вне всякой очереди. Не мог же он отказать своему протеже?
До вылета Фурцевой из Лондона оставалось ещё время, и Евгений Михайлович отправился в лондонский аэропорт Хитроу, чтобы выполнить обещанное — вручить госпоже министерше публикацию в газете, увидеть которую так скоро она наверняка не ожидала.
— Уже знаю. Можете не докладывать, — сказала Екатерина Алексеевна, заметив Иванова с номером «Дейли телеграф» под мышкой. — Ваши посольские с утра растрезвонили на всю колонию об этой статье и о портрете тоже. Мне перевели. Неплохая заметка получилась. Коротенькая и по делу. Без глупостей. Передайте привет вашему другу.
Англичане подкатили трап к правительственному самолету и пригласили госпожу Фурцеву на посадку.
— Надо будет вашего художника с Никитой Сергеевичем свести, пусть-ка его портрет нарисует. Что скажете? — бросила она Иванову напоследок то ли в шутку, то ли всерьез.
Удивленный столь неожиданным предложением, Евгений Михайлович так и не нашёлся что сказать. Фигура Фурцевой скрылась за люком авиалайнера.
Екатерина Алексеевна не знала и не могла знать тогда, что уже к осени её дружеские отношения с Хрущёвым дадут сбой. Накануне XXII съезда партии «Первый» выведет её из состава Президиума ЦК КПСС. Причём сделает это тайно, поставив Фурцеву перед свершившимся фактом. Он предаст её так же, как предал многих своих самых верных союзников, как предал маршала Жукова, оклеветав его и отправив в отставку.
На крутое решение Хрущёва Фурцева ответит жёстко — перережет себе вены. Лишь отчаянные усилия врачей спасут ей жизнь…
Предвидеть эти события Иванов, естественно, не мог. Но и всерьёз воспринимать сказанное Екатериной Алексеевной не собирался. Скорее всего, это была лишь прощальная шутка, полагал он, и ничего больше. Но и не использовать декларированную товарищем Фурцевой возможность было бы глупо, считал Евгений Михайлович.
Хрущёв был в ту пору самым популярным и самым непредсказуемым политическим деятелем. Западные журналисты стаями охотились за ним во время его зарубежных поездок. Один эпизод с башмаком в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке осенью 60-го года чего стоил! Или знаменитое громогласное «Мы вас закопаем!» с балкона советского представительства на углу 68-й улицы.
Сейчас, с высоты нынешнего времени, все эти выходки Хрущёва кажутся дикими. А в те годы они подпитывались не только его идеологической запрограммированностью. Начало 60-х годов было временем, когда и впрямь могло показаться, что сама матушка-история работает на Советский Союз. Рушилась колониальная система капитализма. СССР вырвался вперёд в космосе. Статистические сводки сообщали о ежегодном росте производства в стране на 10–15 %. Казалось, что, сбросив с себя вериги сталинского культа личности, Советский Союз вот-вот совершит гигантский рывок вперёд. Хрущёв объявил, что Советский Союз обгонит США по производству мяса, молока и масла к 70му году, а ещё через десятилетие построит в стране коммунизм.
В те годы и Иванов, и многие его соотечественники под гипнозом широковещательных заявлений Никиты Сергеевича стали жить в мире иллюзий и воинственной самоуверенности. Шапкозакидательство достигло тогда своих вершин. Но многие принимали заявления советского лидера за чистую монету. Хрущёв будоражил умы. Знакомство с таким человеком было заветной мечтой любого журналиста. Иванов решил разыграть эту карту.
Приехав в Спринг коттедж к Уарду, — а на посещение его Стив выдал Иванову «карт-бланш», — Евгений Михайлович заявил:
— Мадам Фурцева в восторге от твоей публикации. Мне велено передать тебе её приглашение приехать в Москву, чтобы сделать портрет Хрущёва.
После минуты гробового молчания в доме раздалось раскатистое «ура». Гости Уарда, да и он сам, конечно, шумно реагировали на это известие. Достав из машины бутылку «Столичной», Иванов предложил отметить очередной успех преуспевающего художника.