Видимо, решившись, Кристина осторожно вкладывает свою ладошку в мою руку, которую я так же осторожно жму в ответ.
Парни так и не решились выйти из своего убежища, но это даже к лучшему — для одного раза Кристине хватит и меня.
— Слушай, Лёха очень хотел поговорить с тобой, но так сильно тебя боится, что у него коленки трясутся, — ухмыляюсь девушке. — Ты уж прояви мужество и выслушай весь тот бред, который он для тебя приготовил — пожалуйста.
Кристина пару секунд сканирует моего напрягшегося друга и кивает.
Я направляюсь к лестнице и, завернув за угол, тяну парней за собой — не хочу подслушивать.
На улице парни смотрят на меня как на восьмое чудо света.
— Не думал, что ты такой чуткий, — ехидно произносит Ёжик. — Почему ты у всех высказался, а при Ольке молчал?
На мою защиту неожиданно встаёт Костян.
— Ты так неожиданно рухнул на пол, что у нас коллективно голосовые связки заклинило. Да и нереально было добиться большего эффекта после ТАКОГО. И вообще, тебя там уже ждут, так что вали на все четыре стороны! Задрал скулить.
Ёжик хмыкает.
— Так и сделаю.
Корсаков по очереди пожимает нам руки и вызывает такси. В машину мы его сажаем буквально за секунду до того, как из подъезда выходит Лёха.
— Ну как? — первым приходит в себя Костян.
Шастинский пару секунд молчит, потом широко улыбается и устремляет свой взгляд на меня.
— Я твой вечный должник, Соколовский.
Фыркаю в ответ — значит, всё получилось.
— Пользуйся на здоровье, Шастинский. — Демонстративно кидаю взгляд на часы. — А теперь уже можно по домам?
Кирюха кивает.
— Я тоже по жене соскучился.
Костян мрачнеет.
— Нет, я точно её украду.
Аминь, брат.
Матвеев как-то смешно кряхтит и извлекает неожиданно из-под полы пальто небольшую бутылку коньяка.
— Ах ты, лисья морда! — ржёт Кир. — Так и быть, пару капель, — и точно по домам.
Костян довольно хмыкает и первым прикладывается к недобутылке; после него эстафету подхватывает Лёха, делает глоток и кривится.
— Ты где эту муть спёр? Ракетное топливо — и то не такое ядрёное на вкус!
— Ну, всё тебе расскажи, — ухмыляется Матвеев. — Много будешь знать — скоро состаришься.
Лёха фыркает.
— То-то я смотрю, что ты на Шапокляк похож! Дюже умный!
— Нечета тебе, дураку!
Мы коллективно ржём, и Кир выхватывает бутылку у Шастинского.
На его лице не дрогнул ни один мускул.
— Сдаёшь, Лёха, — лыбится Романов. — Это ж детское пойло, а ты чуть кони не двинул!
— Да ну тебя! — театрально обижается Лёха.
Беру коньяк из рук Кирилла и дела приличный глоток, но совершенно не чувствую вкуса.
— По-моему, ты коньяк с чаем перепутал, — скалюсь в сторону Костяна.
— Не нравится — верни, — тянется он ко мне.
Быстро делаю ещё глоток, и алкоголя остаётся на самом дне.
— Ну ты и жмотяра! — возмущается Матвеев.
Машу в их сторону рукой и тянусь за телефоном — пора возвращаться к своему ангелу и комку шерсти, которые ждут меня. Пожалуй, впервые я так рвался в родные стены.
Во двор четыре машины такси въезжают практически одновременно; мы с парнями дружески обнимаемся и разъезжаемся в разные стороны. Всю дорогу до дома я был в полубреду, и сам процесс подъёма помнил смутно — дополнительная «пара капель» чуток затуманила мозг.
А вот встречу и захочу — не забуду.
Во-первых, в доме играла музыка — это я понял ещё в подъезде, когда только подходил к своей двери; и самым странным тут была не громкость, а выбор песен.
«Linkin Park» и Нина? Серьёзно?
Открываю дверь и буквально на пороге глохну. Голова трещит так, будто грёбаное похмелье УЖЕ пришло по мою душу.
Захожу в гостиную, из которой доносится это адово завывание, и глазам предстаёт следующая картина: Бакс забился под диван, и я скорее догадываюсь о том, что он что есть мочи орёт, потому что громкость просто невъебенная; во-вторых, Нина забралась с ногами на диван и зажала уши диванными подушками так сильно, что её лицо покраснело и очень напоминало перезревшую свёклу.
Я бы ржал долго и громко, если б это всё не было похоже на конец света.
Подхожу к музыкальному центру — «раритетному» подарку родителей на восемнадцать лет — и выключаю эту порнографию нахуй.
Квартира погружается в блаженную тишину; Нина убирает от лица подушки, а вот Бакс покидать своё укрытие не спешит. Только шерсть дыбом, и шипит, как змея.
— И давно ты это слушаешь? — спрашиваю.
— Что? — орёт Нина, и до меня доходит, что она ни черта не слышит.
— Ну просто ёб твою мать, как прекрасно, — бурчу я: чтобы ТАК оглохнуть, десяти минут явно недостаточно.
Силы как-то разом улетучиваются, и я сажусь на пол прямо там, где только что стоял; при этом не могу перестать хмуриться — хз, почему.
Бросаю мимолётный взгляд на Нину, которая стремительно бледнеет, и проклинаю сам себя: наверняка ведь она сейчас вспоминает своего ублюдка-папашу, который поломал ей всю жизнь. Невольно становится обидно, что из-за одного дебила, который ни пить не умел, ни к дочери нормально относиться, Нина теперь всех пьяных будет считать одинаково херовыми.
Несколько минут или часов — я так и не понял — мы просто сидим друг напротив друга и прожигаем взглядами. Бакс наконец выползает из-под дивана и трусцой подбегает ко мне; пару раз глажу его, отчего котёнок начинает мурчать, а после сваливает в кухню. Чувствую, что организм дошёл до той стадии, когда надо просто лечь и выспаться — хотя выпил совсем немного — а с последствиями разбираться на свежую голову. Растягиваюсь посреди гостиной прямо на жёстком полу, но плюю на всё это — главное, протрезветь, а как именно — не важно. Для пущего эффекта накрываю глаза рукой, потому что даже сквозь веки электрический свет лампы меня раздражает.
Примерно через пару минут слышу еле слышный шелест — Нина шевельнулась на диване — а после девушка шагает в мою сторону.
— Макс, — тихо шепчет где-то рядом, но я уже благополучно теряю концентрацию. — Не лежи на полу. Идём в спальню.
Не сдерживаюсь от ухмылки.
— А не противно? Сбежать не хочется? Закрыться где-нибудь?
Никак не могу выбросить из головы выражение её лица, когда она бледнела, глядя на меня.
— Ну зачем ты так, — выдыхает Нина. — Я же знаю, что это ты. А ты сам говорил, что не обидишь. И я не сравнивала тебя с… отцом, если тебя это интересует.
Ещё как интересует. Убираю руку от глаз и щурюсь, глядя на своего ангела.
— Посиди со мной, детка, — прошу я.
Испытывая какую-то болезненную нужду в её присутствии рядом, беру руку Нины в свою и переплетаю пальцы. Чёрт, если б я знал, что любовь к кому-то становится для тебя чистой зависимостью, я бы ни за что не пошёл в клуб той ночью. Но я уже встретил Нину, знаю, что моя вторая половина существует, поэтому не могу её игнорировать. Придётся до конца своих дней что-то делать с самоконтролем, потому что потребность раствориться в девушке с каждый разом только увеличивается.
А она словно чувствует, как сильно нужна мне, потому что её вторая ладонь опускается на мой лоб и скользит в волосы на макушке.
— От тебя воняет ликёро-водочным заводом, — морщится девушка.
Фыркаю в ответ.
— Так я и не на поле ромашковое ходил.
Нина мягко смеётся, и этот её смех проникает прямо мне в сердце.
— Я тут подумал… В общем, через десять дней у меня день рождения, и я хочу познакомить тебя со своей семьёй.
Нина округляет глаза.
— Ты уверен, что они примут меня?
Закатываю глаза.
— Если я тебя принял, то у них просто нет другого выбора, потому что менять своё решение я не собираюсь.
Девушка кивает, вырывается и приносит мне подушку и плед.
— Спи, несчастный, — улыбается она. — Я посторожу твой сон.
И я послушно делаю так, как она просит.
Утро. «Долгожданное» похмелье. Я по-прежнему лежу на полу, но уже без подушки и пледа.
Мимо ползёт паук, но для меня сейчас любой звук — как взрыв ядерной боеголовки.
— Сука, не топай! — бурчу сороколапому чудищу и дую на него, отчего паука относит чуть ли не в противоположный конец комнаты.
На мой голос в гостиную несётся Бакс и начинает тереться мордой об мою щёку.
— Вот подлиза, — усмехаюсь коту. — Таким сиропом можно блины мазать!
Бакс начинает мурчать, а мне кажется, что в квартире кто-то резко завёл трактор.
В арке появляется Нина.
— Иди в душ, — произносит она так тихо и так мягко, что я не чувствую никакого дискомфорта или желания поморщиться. — Завтрак остывает.
В душе мне моментально легчает — ну хотя бы голова зверски не трещит; специально одеваю только спортивные штаны, оставив верх без одежды — моя девочка с ума сходит по моим родинкам.
Нина на кухне как раз варит кофе — освоила «шайтан-машину», как она называет турку. Я просто подхожу к улыбающейся девушке, которая пританцовывает под ей одной известную песню, и укладываю руки там, где им самое место — на её талии.
— Я-то думал, что запугал тебя до чёртиков, а ты улыбаешься, — мурлычу ей на ухо, и по коже Нины бегут крышесносные мурашки. — Что смешного?
Девушка разворачивается ко мне лицом и пару секунд внимательно смотрит — да, чёрт возьми! — на родинки на моей груди перед тем, как поцеловать их.
— Просто вспоминаю, как ты вчера спас меня от прослушивания этой бурды по десятому кругу, — смеётся она. — Я случайно включила эту штуку, а выключить не смогла.
Я добродушно смеюсь над тем, как она называет любую технику, в которой не разбирается — «штука».
— А танцуешь подо что?
Она смущённо улыбается.
— Ну, вообще-то одна песня мне понравилась; она почему-то ассоциируется у меня с тобой — потому и улыбаюсь.
— Горе ты моё луковое, — целую её в кончик носа. — И что же это за песня?
Она утыкается лицом в мою шею.
— Я тебе потом найду её.
Пару минут просто стискиваю её в объятиях — такую родную, нежную и доверчивую.