(Teufel). Это открытие сразу существенно меняет восприятие сюжета романа. Получается, что семеро наследников – не пародия на какие-то социальные типы, а семеро демонов, приставленных к испытуемому (семеро его же потенциальных грехов или встающих перед ним искушений, может быть). Между прочим, сразу возникает параллель с персонажами другого романа Жан-Поля, наиболее близкого по сюжету к «Грубиянским годам». Там два друга, меняющиеся именами, носят странные имена Лейбгебер (то есть «Предоставляющий тело») и Зибенкэз («Семь “Кэз”», что бы это слово ни значило). Про вторую часть имени Зибенкэз (Siebenkees) я выяснила следующее: был такой французский путешественник, Франсуа Левальян (1753–1824), современник Жан-Поля. В 1780–1781 годах он совершил путешествие по Африке, начиная с Кейптауна. Там приобрел ручного павиана и назвал его Кэз (Kees) так называется, между прочим, собачья порода: голландский волчий шпиц). Этот павиан, как можно прочитать в разных источниках (см., например: Francois le Vaillant), стал для него «товарищем в путешествиях, охранником, дегустатором еды и придворным шутом». Эта история упоминается и в «Титане», где говорится, что Шоппе (Лейбгебер) «по рождению голландец <…> и зовут его, собственно, Кэз, как звали обезьяну Левальяна, только к этому имени он присовокупил Зибен, то бишь Семерку, ибо Зибенкэз – его первое имя» (Jean Paul III, S. 803). В «Приготовительной школе эстетики» мы читаем (Эстетика, с. 153, курсив мой. – Т.Б.):
Древние слишком радовались жизни, чтобы презирать ее юмористически. Лежащая в основании серьезность заявляет о себе в старонемецких фарсах тем, что шутом обычно бывает дьявол, даже и во французских выступает la grande diablerie, то есть четверной союз шутов, состоящий из четырех чертей. Выдающаяся идея! Дьявола, как настоящий вывернутый наизнанку божественный мир, как огромную тень мира, которая именно потому и рисует очертания самого мира, легко можно представить себе величайшим юмористом…
Позже, когда Вальт впервые едет в город Хаслау, его преследуют «семь Плеяд», они же «Злая семерка возчиков», то есть, судя по нарочитому повторению эпитетов, – те же демоны, или потенциальные наследники. Между прочим, сохранилась такая запись Жан-Поля (Exzerpte): «Столько грехов, сколько дьяволов» (Soviel Siinden als Teufel).
Чтобы лучше разобраться в роли наследников, можно рассмотреть текст, помещенный в Приложении: «Предуведомитель» (одно из предисловий к первому роману Жан-Поля «Незримая ложа»). По мнению Херберта Кайзера, автора книги «Читать Жан-Поля. Попытка реконструкции его поэтической антропологии “я”» (Kaiser, S. 36), «Темой Предуведомления является Предуведомитель как поэтическое “я”, которое, прежде всего, в процессе письма создает себя как единство противоположностей. Во время путешествия Предуведомитель обращается к “девяти партиям”, семь из которых относятся к “Бычьей голове”, то есть прагматической, позитивной жизни, а две другие – к сфере искусства».
Однозначного отождествления семи наследников с семью первыми партиями не получится, но предположить можно следующее:
Член церковного совета Гланц, «чье лицо было максимально благожелательной рецензией на написанные им же работы», «слишком известный проповедник (и на кафедре, и как автор печатных работ), чтобы сделать хотя бы три шага ради встречи с ничем не примечательным человеком»? Имя Гланц означает: блеск, глянец.
Полицейский инспектор Харпрехт, «холодный насмешник», который «славился обезвоженным сердцем»? Предуведомитель хочет обсудить с холодными и ироничными светскими людьми вопрос о немодном теперь энтузиазме, или чувствительности (с. 756): «…не должны ли мы, чтобы что-то писать, иметь достаточный запас добродетели – в виде вагонных домкратов, монтерских когтей, монгольфьеров и шестов для прыжков, потребных для наших (напечатанных) персонажей: ведь в противном случае мы не понравимся даже кошке». В романе этим рассуждениям соответствует сцена с потенциальными наследниками, которые должны, согласно завещанию, пролить слезы, чтобы получить некую часть наследства. Имя Харпрехт – видимо, то же, что Херберт, Хериберт: древнегерманское имя, означающее «сияющий (или знаменитый) воин». Интересно, что есть еще один текст Жан-Поля, сходный по содержанию с «Предуведомителем», – «Письмецо моим друзьям» (Предуведомдение к «Квинтусу Фиксляйну» 1795), – где в самом начале своего путешествия Жан-Поль встречает «на пыльной дороге Жизни-Искусства… <…>Судьбу, как дорожного инспектора» (Jean Paul IV, S. 9; курсив мой. – Т. Б.)
Вопрос о «слезах» принципиально важен для Жан-Поля, как можно понять из 50-й главы романа «Грубиянские годы» (с. 438; курсив мой. – Т. Б.):
…[нынешние. – Т. Б.] люди настроены против слез, особенно против настоящих: слезные кувшины разбиты, плачущие статуи Марии опрокинуты нынешними титаноманами – лучшие водопроводные сооружения закладываются еще раньше рудников, чтобы осушать шахты, – как на медеплавильных заводах, так и на заводах, где плавятся души, то бишь в романах, строжайше запрещено приносить в цех хоть каплю воды… <…>
Короче, сегодня растроганность под запретом: мол, лучше уж сухотка спинного мозга, чем водянка глаз; и мы, авторы, порой украдкой признаемся друг другу в письмах, каким жалостным образом нам часто приходится корчиться и изворачиваться, чтобы, когда возникает повод для слез (мы сами невольно над этим смеемся), ни одна капля не упала на бумагу.
Сам Жан-Поль в «Грубиянских годах» многократно позволяет своим героям плакать и переживать другие человеческие чувства: для него это вопрос… борьбы с модным (уже в его время) цинизмом литераторов, сказала бы я.
Про них Предуведомитель пишет: «С нумером 3, голландцами, я хотел поругаться – в своем ящике на колесах – из-за отсутствия у них поэтического вкуса: вот, собственно, и всё. Я хотел упрекнуть их в том, что их сердцу какой-нибудь упаковщик тюков ближе, чем псалмопевец, а продавец душ – чем тот, кто живописует души; и что Ост-Индская компания не расщедрилась бы на пенсию даже для одного-единственного поэта… <…> Я хотел это сказать; но воздержался – из опасения, что немцы заметят: под голландцами я имею в виду просто… их самих…» К этому описанию очень подходит придворный торговый агент Петер Нойпетер (у него дома, между прочим, лежит «ост-индский ковер»). Этого персонажа зовут, буквально, Петер Новый Петер, и, судя по другим источникам, Жан-Поль отождествлял его одновременно с собой и с трехкратным предательством Апостола Петра. Так, в «Истории моего Предуведомления ко второму изданию “Квинтуса Фиксляйна”» (1796; Jean Paul IV, S. 26) говорится: «Я, правда, часто просил небо послать мне петуха в каком-нибудь ученом издании, чтобы он кукарекал всякий раз, когда я, как литературный Петр, согрешу, и чтобы побуждал меня плакать над этим грехом…» Подтверждение такому толкованию есть и в «Приготовительной школе эстетики» (Эстетика, с. 298):
Каждый от поэзии ждет, что она будет (во всем блеске) отражать не человечество, а его человечество, отражать с зеркальным лоском, и художественное произведение – для Кунца оно – возведенный в идеал Кунц, для Ганса – Ганс в идеале; то же для Петра. Значит, вкус здесь не просто петел или Иуда – первый предает Петра, второй – Христа, но и сам вкус там Петр, тут – распятый, и он о грудь каждого рвет пополам занавесь, скрывающую святая святых и скверну скверн.
По поводу этого номера в «Предуведомителе» говорится только: «Я запрещаю европейским органам сословного представительства давать мое произведение номеру 4 – любому князю, – потому что иначе он при чтении этой книги заснет». Я могу лишь с некоторой натяжкой сказать, что этому номеру, видимо, в романе соответствует «придворный фискал Кнолль». О Кнолле известно мало. Когда наследники выслушивают зачитываемое им первое сочинение Вальта, он (как, впрочем, и Нойпетер, и Флитте) «из отвращения к зачитываемому тексту» отходит к окну. Он принимает у Вальта экзамен на звание нотариуса. А потом, когда Вальт читает ему свои стихи, говорит, что юрист «должен презирать поэзию». Относительно другой их встречи тоже говорится, что Кнолль «с момента, когда Вальт начал читать вслух свои стихи, испытывал к молодому человеку настоящую ненависть». Наконец, Кнолль был пфальцграфом – а это, в принципе, княжеский титул (в разное время менявший свое конкретное наполнение). Имя же Кнолль означает что-то вроде «Большая шишка».
Петел – то же, что петух (в 1 знач.). – Толковый словарь Ожегова.
В «Предуведомителе» упоминаются книжные переплетчики, которые могут доставить неприятности автору: «…хорошим рецензентам придется ждать книжных переплетчиков, читателям – рецензентов, а мне – читателей, так что одна-единственная птица несчастья, Унглюксфогель, натравит нас всех друг на друга и заманит в болото…» В романе речь идет о книготорговце Пасфогеле, который тоже создает неприятности Вальту, задерживая обязательный (обговоренный в завещании) процесс проверки Вальтом двенадцати листов корректуры. Слово Пасфогель (Fafivogel) – один из устаревших вариантов написания слова «шутник» (Spajivogel, букв, «птица-пересмешник»).
Это самый интересный персонаж. В «Предуведомителе» о нем сказано: «Много разговаривать, как я обещал, с Одноногим – номером шестым – вообще не имеет смысла, поскольку я сам и есть эта штучка, а сверх того зовусь одноногим автором». Флитте – бахвал и обманщик, мот, спасающийся от должников высоко над землей, в башне; но при этом – единственный друг Вальта среди наследников. Наконец, Флитте эльзасец – для Вальта практически француз, – о чем неоднократно говорится в романе (он даже пытается учить Вальта французскому произношению). Сама фамилия Флитте (