Он взглянул на меня с ручкой наготове, дожидаясь, пока я объявлю о времени своего возвращения из Германии – чтобы он мог вписать мои инициалы в клеточки понедельника, вторника, четверга. Я ничего не сказала. Моя голова погрузилась ниже ватерлинии.
Доктор Розен прикрепил ручку к блокноту и откашлялся.
– Мне нужно кое-что рассказать группе.
Его губы сжались в прямую линию, глаза были крайне серьезны. Я чувствовала, что он смотрит на меня, но мой взгляд в это время прожигал дыру в кроссовках Брэда.
– Когда я получил ваше последнее сообщение, Кристи, впервые за все время… – он сделал паузу и оглядел комнату, – …я стал опасаться за вашу безопасность.
Я напугала непробиваемого доктора Розена? Того самого парня, который думал, что все на свете является забавной и полезной пищей для эмоционального роста?
– В норме вы полны страсти и ярости, – он судорожно всплеснул руками и энергично закивал головой, подражая мне. – Вы вопите, кипите и возмущаетесь. А это было другое. Это было страшно.
Нехорошо пугать своего терапевта.
В сознании мелькнуло воспоминание: два года назад я по семь дней в неделю корпела над подготовкой к адвокатскому экзамену, а на досуге цеплялась когтями за иссякающие отношения с Джереми.
– Можно я возьму одну из этих игрушек? – спросила я тогда, указав на разношерстное собрание плюшевых зверей, которых доктор Розен держал в групповой комнате. – Я могла бы спать с ней дома у Джереми, когда он слишком занят видеоиграми, чтобы спать со мной.
Тот развел руками, мол, ради Бога, и Карлос перебросил мне потрепанного коричневого медвежонка. Я сунула его себе под подбородок и изобразила храп:
– Идеально!
Тем летом однажды воскресным вечером моя младшая кузина – та, которой я подростком меняла подгузники, – позвонила и сказала, что они с женихом подписали договор на дом в Хьюстоне. Вешая трубку, я вся горела от стыда. Я даже не знала, что она помолвлена. А еще сгорала от зависти к тому, как она упорно двигалась вперед, в то время как моего бойфренда невозможно даже оторвать от компьютерного экрана.
Теперь все мое фамильное древо состояло из супружеских пар. Только я по-прежнему болталась на ветке одна-одинешенька.
Тем вечером, после того как Джереми уснул, я сидела в темной гостиной, мысленно обставляя мебелью дом кузины: обеденный стол в столовой в миссионерском стиле, кровать с изголовьем в хозяйской спальне. Я грезила о ее идеальной жизни, а уличный фонарь светил в окно, испуская достаточно маслянистого цвета, чтобы были видны ножницы с оранжевыми ручками, лежавшие на столе Джереми. Я схватила их и вонзила в правую лапу медвежонка. В следующий вторник я швырнула на пол в центр круга медведя, лишенного конечности, и пакет с наполнителем, которым была набита его лапа.
Доктор Розен смотрел на меня тяжелым взглядом.
– Моя малышка-кузина покупает дом! В два этажа!
К тому времени группа попривыкла к моим вспышкам, но доктор Розен сидел передо мной, словно отлитый из бетона.
– Ой-ой, как же он зол… – в голосе Рори слышалась тревога.
– Почему у него подрагивает челюсть? – шепотом спросил Карлос.
Полковник подобрал с пола тушку охромевшего мишки. Кусочки пушистого наполнителя посыпались на пол.
– Почему вы так странно себя ведете? – спросила я доктора Розена. Улыбка, полная гордости за меня? – ее не было и в помине. Он вздохнул, начал было говорить, потом поерзал на стуле. Я представила, как он открывает рот и шипит: У вассс проблемы, проблемы, проблемы.
– Вы разрушили то, что принадлежит мне. Что это для вас значит?
– Это означает, что по сравнению со всем моим фамильным древом я – одинокая неудачница! Все родственники и родственницы покупают дома в совместную собственность…
– А при чем тут медведь?
Я стала обыскивать тело в поисках чувства, которое, как утверждал доктор Розен, должно было где-то там быть. Я понимала, что серьезно вляпалась. Стыд вспенился в моем животе.
– Я схватила первое, что попалось под руку.
Доктор Розен не моргнул и не смягчился.
– Этот медведь символизирует меня и группу, – он обвел рукой круг. – Вы готовы разобраться, что это значит – искромсать нас ножницами?
– Но я же тогда била посуду на балконе… – у меня затряслись руки.
– Она не принадлежала мне.
Почему он не улыбается? Почему мои глаза наливаются слезами? Я подобрала медвежонка и уложила себе на колени. Провела пальцем по дыре в том месте, где прежде была пришита лапа, пытаясь что-нибудь почувствовать. И под стыдом из-за того, что так вляпалась, обнаружила холодный комок страха. Я не понимала своего подсознания, и это меня пугало. Почему с самого начала групповой терапии моя реакция на зависть и разочарование связана с острыми предметами?
– Как мне это исправить?
Челюсть доктора Розена слегка расслабилась.
– Попросите помощи у группы.
Марти встретил мой взгляд.
– Приходи сегодня вечером ко мне в офис. Я пришью ему лапу.
До того как выбрать психиатрию, Марти мечтал быть хирургом. И теперь перспектива найти применение игле с ниткой, похоже, воодушевила его.
В крохотном кабинете Марти в Аптауне (один из районов Чикаго) я затолкала в медвежью лапу столько полиэстера, сколько поместилось, а потом свела края прорехи, чтобы Марти мог ее зашить.
– Вот так, – приговаривал он, протаскивая толстую нитку сквозь медвежий мех. Я дошила пару последних стежков, а потом протянула ему результат для осмотра. Теперь, когда лапа была на месте, у белого наполнителя не осталось шанса ускользнуть.
Когда я искалечила медвежонка, доктор Розен был разгневан. Теперь, после моего письма из Германии, он казался испуганным и печальным. Мне хватило ума не требовать быстрого исцеления. В Розен-мире такого понятия не существовало. Пробило девять утра. Сеанс завершился. Мы встали, и я протянула руки Лорну и Патрис, но это была всего лишь мышечная память, а не искренний жест. Их теплые руки ничуть не растопили холод моих ладоней. Пока каждый из них обнимал меня, я механически двигала руками в ответ. Опять мышечная память. Ничто не достигало промороженного центра моего существа. И я не пошла с Брэдом, Максом и Лорном завтракать. Я не позволила Брэду проводить меня до офиса. Я отвергла их встревоженную веселость и отказалась наблюдать за их поочередными попытками удержать меня на плаву шутками и аффирмациями. Я хотела быть одна. Я хотела, чтобы они позволили мне утонуть, погрузиться на самое дно. Я пешком дошла до офиса, заперла дверь кабинета, включила Riverdance и целый день составляла служебные записки, пока в четверть девятого не стемнело. А потом отправилась домой.
28
Мне надо было как-то сбыть с рук немецкое дело.
Я полетела на вторую вахту в Аугсбург и снова оказалась в номере с видом на голых пожирателей шницелей. Опять промелькнула фантазия – как я заглатываю пузырек снотворного. Когда я во второй раз вернулась в Чикаго, доктор Розен посоветовал сказать Джеку, что ездить в Германию в ближайшем будущем не смогу по причинам личного характера. Я отправила тому сообщение, в котором писала, что мне нужно обсудить личный вопрос. Ответ пришел сразу же: «Давайте вместе пообедаем!»
Джек был важным партнером и достойным человеком. Он пригласил меня на обед; не пожалел в письме восклицательного знака. Может, я все-таки выдержала бы еще пару недель в Германии? Вспомнились отель, «голые» пирушки и долгие одинокие ночи. Все мое тело завыло: нет! Даже если я испорчу себе карьеру, отказавшись от выгодного назначения, так тому и быть.
Мы пришли в рыбный ресторан One North и сели за столик на террасе. Нас окружали в основном люди в деловых костюмах, пришедшие сюда на деловые обеды. Пока Джек заказывал рубленый салат, я несколько раз глубоко вдохнула, чувствуя, как летящие секунды подтаскивают меня все ближе к признанию.
– Так что у вас случилось? – лицо Джека было таким открытым, что я едва не лишилась присутствия духа. Я размяла под столом пальцы и подалась вперед.
– Я не могу ездить в Германию… по личной причине…
Он поднял руку.
– Можете больше ничего не говорить. Для вас полно работы и здесь. Я уведомлю партнеров.
Он взял свой «блэкберри» и набрал сообщение. Я смотрела на Уокер-драйв, молясь, чтобы не полностью разрушить этими словами карьеру.
Я дважды сталкивалась с Алексом в лифте, и оба раза он был с блондинкой в футболке с символикой университета Дьюка и беговых кроссовках. Оба раза мы игнорировали друг друга. Оба раза я задерживала дыхание и смотрела прямо перед собой, но как только они скрывались из виду, набирала номер Рори, чтобы поплакаться ей на новую «обезжиренную» подружку Алекса.
– Надо тебе купить квартиру в другом доме, – посоветовал Макс.
– С твоим-то доходом ты можешь позволить себе и три спальни, – сказал веское слово Брэд.
– Женщине в твоем положении определенно необходимо владеть недвижимостью, – добавила Бабуля Мэгги.
Когда доктор Розен спросил, почему я сопротивляюсь мысли о покупке квартиры, я сказала правду:
– Я не хочу делать это одна.
Покупка квартиры в одиночку закрепила бы статус успешной, но одинокой, «одной в целом мире» женщины.
Как это уныло – бродить по пустым комнатам и мечтать о будущем, когда рядом только агент-риелтор! Как это печально – пускаться в такую крупную финансовую транзакцию одной! Пусть покупка квартиры была бы победой для феминизма, но в ней просматривалось как раз то будущее, в надежде избежать которого я пришла к доктору Розену.
– Ну, взглянуть-то всяко не вредно, – сказал Макс, когда мы уходили с сеанса.
В последний четверг января я сидела на десятом этаже титульной компании[50] в темно-синем костюме, подписывая кипу документов. Я была не совсем одна: адвокат, которого я наняла, прикрывал меня с правого фланга, а жена Лорна, Рене, сидела слева. Я десятки раз выводила подпись под строчкой, в которой значилось: