Макс легонько пихнул меня в носок туфли своим ботинком.
– Что-то ты молчаливая какая-то.
Я кивнула и пожала плечами.
– И что? Что тебе позволено нам рассказать? Можешь сказать, что планируешь на Благодарение?
Я развернулась в кресле, чтобы глянуть на часы, висевшие на стене за спиной. Осталось пять минут. Смогу ли я игнорировать его вопрос еще триста секунд? По правде говоря, планов не было. И хотя многие – Клэр, Рори, Марни, Лорн с Рене – с удовольствием приняли бы меня, мне было стыдно вымаливать место за чьим-то столом. Я сказала родителям, что остаюсь в городе с мужчиной, с которым встречаюсь, потому что рассудила, что мы с Брэндоном будем вместе. Но он в пятницу вечером объявил, что на следующий день уезжает на неделю вместе с семьей. Не было времени проработать все чувства – стыд, одиночество, обиду и гнев. Они засели, как самодельная взрывчатка, под ребрами.
– Где будет Брэндон? – не отставал Макс.
Я посмотрела на доктора Розена, надеясь, что он понимает: я вот-вот взорвусь от стыда за то, что мне предстоит очередной праздник, когда некуда пойти, даром что у меня есть бойфренд. Повторение истории с Италией и Джереми.
– Ну же, давайте, – сказал доктор Розен. Он понимал.
Я, противясь, замотала головой.
– Хотите держать все это в себе? – спросил он, бросая взгляд на часы. Оставалось двести секунд.
– Нет! – вскрикнула я. НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
– Что нет? – доктор Розен задержал на мне взгляд.
Все нет. Нет затыканию себе рта ради мужчины, который не хочет проводить со мной праздники после нескольких месяцев отношений. Нет Брэндону, говорящему мне о своей поездке за сорок восемь часов до рейса. Нет одиночеству. Нет переворачиванию, и отсутствию права голоса, и бесполезному сидению в группе, когда я изолирована, одинока и нафарширована тайнами. Доктор Розен смотрел на меня так же, как тогда, когда я вернулась из поездки в Германию. Он по-прежнему тревожился обо мне, своей маленькой неудаче. А должен был ненавидеть. Я вот себя ненавидела.
– Чего вы хотите? – спросил он.
– Перестаньте быть со мной такими милыми!
– Я не перестану любить вас, как не перестанет любить вас эта группа.
Я крепко зажмурилась. Я ненавидела их всех за то, что у них было: за свойственников, которых они терпеть не могли, за забывчивых супругов, за пасынков-наркоманов. За рецепты начинки. За семьи. За места, где они могли быть, за людей, с которыми они могли быть. Если бы я открыла глаза, то увидела бы их лица, признаваясь, что мне некуда пойти. Я сложилась пополам, вцепилась в волосы и дернула. Сильно. Острая физическая боль принесла облегчение. Мои руки были полны волос, которые я выдрала из скальпа.
Я хотела, чтобы терапия была линейной. Я хотела видеть измеримые улучшения с каждым годом, который я в нее вкладывала. К этому моменту, через пять лет и два месяца от начала, я должна была приобрести иммунитет к ярости, которая заставляла меня выдирать собственные волосы собственными руками.
Патрис положила руку мне на спину.
– Пожалуйста, не вреди себе. Приезжай ко мне.
– Мне не нужна жалость! Мне нужно мое, мое собственное! Мне нужна моя семья! Я думала, вы поможете, доктор Розен!
От моих воплей вибрировали стекла.
Я снова была все той же рыдающей на групповой терапии женщиной с полными горстями выдранных волос. Буду ли я когда-нибудь кем-нибудь другим?
– Вы можете побыть с этой болью? – спросил доктор Розен.
– Нет! – от сеанса не осталось ни секунды. Голова гудела.
– Побудьте с этой болью.
Я вскочила и подхватила с подоконника керамический цветочный горшок. Подняла его обеими руками над головой и с силой опустила на лоб – как раз на линию волос. Раскаленная добела тишина ошеломила меня, а потом в голову бросилась боль. Я выпустила горшок из рук. Грунт в пестринках крохотных белых гранул посыпался на пол вместе с отростком эвкалипта. Доктор Розен взял меня за руки и подвел обратно к креслу. Я не сопротивлялась. Села, ощупала пальцами шишку, уже начавшую набухать на голове. Все умолкли, слышно было только мое прерывистое дыхание.
– Скажите уже это, доктор Розен: «На этом сегодня остановимся». Все кончено.
Было две минуты десятого. Никто не двинулся с места. Не поднимая глаз, я спросила:
– Что мне делать? – я спрашивала всех. Мы встретимся снова только через неделю. Рыдание, застрявшее в груди, прорвалось. – Я думала, мне становится лучше!
– Больше не делай себе больно, – повторила Патрис. – Пожалуйста.
– Кристи… – Макс замешкался. – Оттого, что ты хранишь тайны Брэндона, тебе не легче.
Я кивнула и разжала ладони, надеясь, что этот жест спасет меня от меня самой. Доктор Розен, как обычно, порекомендовал в праздники как можно больше быть с другими людьми. Ходить на встречи. Ночевать на диване у Лорна и Рене. Как дошкольница, я должна была договариваться о совместных «играх» с людьми из группы или из 12-шаговой программы.
В пять минут десятого доктор Розен глубоко вздохнул и сложил перед собой ладони. Мы все встали для обычного завершающего ритуала. Я протянула Патрис правую руку, всю в потеках собственной крови. Доктор Розен взял меня за левую. Слезы струйками текли по щекам, голова пульсировала в такт сердцу. После того как мы разняли руки, все двигались словно в замедленной съемке. Я наклонилась подобрать сумку, повернувшись спиной к группе. Мне было стыдно за истерику, за кровавую рану на голове, за нелинейное движение в терапии.
– Можете все задержаться на пару минут? – попросил доктор Розен. Макс, Патрис, Мэгги и Лорн молча стояли перед креслами. – Я хочу полечить Кристи порез, – он вытащил из шкафа с документами маленькую аптечку первой помощи. Выдавил на палец немного какой-то мази и втер ее мне в лоб. Нежно погладил по голове. – С вами все будет в порядке, – потом повторил это еще раз. – Счастье, что у вас очень крепкая голова.
Я раздвинула шторы, впуская в комнату яркое декабрьское солнце. Тихий океан выкатывался на берег, точно покрытый пеной язык. Песок поблескивал в утреннем солнечном свете, и колесо обозрения в порту сверкало на фоне совершенно безоблачного неба.
Было Рождество, и мы с Брэндоном в Санта-Монике.
После инцидента с горшком я набралась мужества для прямого разговора. Как только Брэндон вернулся из поездки, я сказала ему без обиняков: хочу, чтобы следующие праздники мы провели вместе. Это не было ни проверкой, ни требованием: просто то, в чем я нуждалась. Он предложил на пару дней поехать в Лос-Анджелес. «Я знаю отличный отель на пляже», – сказал он. И ничего не спросил насчет синяка на голове.
Доктор Розен притворялся, что ничего не знает о моих отношениях с Брэндоном, – он ни разу не намекнул, что следует рассказать все тайны. Но члены обеих групп были преисполнены скепсиса. Они строили домыслы, переговариваясь между собой во время сеансов. О тайне, о том, по-прежнему ли он переворачивает меня во время секса, о том, сколько мы продержимся. А ей хотя бы нравятся эти отношения?
В этом мини-отпуске мы были расслаблены и нежны. Он стал чаще шутить, а когда брился, напевал без слов. Мы больше занимались сексом, подпевали песням, звучавшим по радио, пробовали блюда со свежим авокадо. Смотрели «В погоне за счастьем», где Уилл Смит играет нищего коммивояжера, который в итоге соглашается на неоплачиваемую стажировку в престижной брокерской фирме и со временем становится богатым бизнесменом. Брэндон весь сеанс держал меня за руку. Этот фильм доказывал, что кажущиеся невозможными трансформации действительно случаются. Под ярким небом Калифорнии, взяв океан в свидетели, я позволила счастью просочиться в меня.
– В воскресенье я иду с матерью на бранч в «Пенинсулу».
Январским вечером Брэндон расхаживал по моей гостиной, пока я просматривала рабочую почту на «блэкберри».
– Хочешь пойти с нами? – предложил он.
Я резко вскинула голову. Уронила на стол «блэкберри». Бранч. «Пенинсула». Его мать.
– Да. Да, я хочу пойти на бранч в «Пенинсулу» с тобой и твоей матерью!
Шла первая неделя января, и все в Чикаго было неподвижным и застылым: обледеневшие деревья, скользкие дороги, забитые грязным снегом, ледяные металлические поручни лестниц к перронам метро. Но под своим шерстяным свитером, под пуховиком, под флисовой шапкой я кипела жизнью.
Я никогда прежде не встречалась с матерями бойфрендов за бранчем в пятизвездочных отелях. Сердце выпрыгивало из тела.
Я намекнула группе, что все идет хорошо. «Может, в воскресенье пойду на шикарный бранч с одним другом и его матерью». Тонко, а?
Утром в назначенный день шофер Матери Семейства приехал за нами в ее длинном черном «мерседесе». Меховое манто Брэндоновой матушки было таким пушистым, что трудно было разглядеть ее голову в этих мехах. Она пожала мне руку и слегка улыбнулась. Просматривая меню, мы разговорились о Барбаре Кингсолвер и ее романах и заказали одно и то же блюдо: фриттату с деревенскими овощами и козий сыр. Она не спускала манто с плеч, но ее улыбка стала шире, и она смеялась моим шуткам.
Потом Брэндон сообщил, что его матери понравилось мое «живое общество». Я сделала вывод, что следующим шагом будет знакомство с младшим братом, который постоянно жил в Лондоне, а потом можно познакомить Брэндона с моими родителями, когда они весной приедут навестить меня. Во всех видениях будущего я фотошопила в кадр Брэндона. А сразу за кадром видела одногруппников и доктора Розена, подбадривающих меня, хоть их никто, кроме меня, не замечал.
36
Брэндон перестал целовать меня в губы. Я спросила его об этом, он сказал, что мой запах ему не нравится, даже после того как я чистила зубы щеткой, нитью и полоскала ополаскивателем. Уязвленная, я стала чистить их энергичнее, набирала больше ополаскивателя. По-прежнему никаких поцелуев.
Потом он стал дольше задерживаться на работе. Планировал встречи в других городах и отказался от моего предложения подвозить его в аэропорт О’Хара. Мы по-прежнему занимались сексом примерно раз в неделю, и мое лицо неизменно встречалось с подушкой. Сто процентов переворачиваний. И каждый раз голос отказывал – лежал, дрожащий и бесполезный, на подушке рядом с головой. На работе я воображала, как приподнимусь и что-то скажу – что угодно – в следующий раз, когда он меня перевернет. Или заведу этот разговор в машине, за ужином, в СМС. Я обещала себе, что не буду спать с ним, если не смогу обсудить вопрос о том, как мы занимаемся сексом. Но в спальне, на его дорогом постельном белье, я не могла выдавить ни единого слога.