Есть две черты, перейдя за которые, ты отрезаешь себе путь назад. Одна из них – убийство человека. Другая – людоедство. Мэрилин, было время, говорила о том, что случилось в группе в самом начале, и большая часть этого имеет отношение к опасным бритвам и вынужденному ношению костюма из человеческой кожи, а также к кувалдам и чанам для переработки органических отходов. Большинство из нас предпочитают не вдаваться в подробности.
Мэрилин была единственной выжившей. С июля до августа она оставалась в своей комнате, пряталась от прессы, потом за две недели до бала дебютанток она появилась и сообщила, что пойдет на танцы. Родители говорили ей, что не стоит это делать, доктора говорили, что не стоит этого делать, полиция говорила, что не стоит этого делать, но она не послушалась и в вечер бала надела свое взрослое свободное белое платье. И пока Джонни Мерсер пел «Лунную реку», она сложилась, как роза, и исполнила техасский реверанс. Кто-то назвал ее поверхностной, но мы знаем, почему она сделала это. Некоторые люди, может, и видели, как она сделала техасский реверанс тем вечером, но мы, последние девушки, все видели в этом ее выставленный средний палец, адресованный Хансенам.
Год спустя оставшиеся в живых члены семьи Хансен появились на радиостанции, куда Мэрилин устроилась на работу в качестве ночного диджея, надеясь, что когда-нибудь ей поручат вести программу местных новостей. Она без труда расправилась с Дядюшкой Тексом, а о Гадюке позаботилась полиция, но Бадди загнал ее высоко на передающую антенну, и она брызнула ему в лицо газом из баллончика «Мейс», после чего он упал с высоты восемьдесят пять футов на полицейскую машину.
Трудно высоко держать голову в обществе после такого случая, а потому она переехала в Даллас. А потом, после неудачного первого замужества, попыталась пожить в Лос-Анджелесе, где нацелилась на сына основателя Реабилитационного американского партнерства, частной компании, которая владеет и управляет сорока восемью коррекционными учреждениями в тридцати штатах, число коек в которых составляет около восьмидесяти пяти тысяч. Теперь она убежденный веган, ревностная социальная карьеристка и чудовищно богатая женщина. И на сегодняшней вечеринке сошлись все эти три части ее личности.
Подъезжает и останавливается еще один «Эскалейд» с тонированными стеклами. Выходит водитель, открывает заднюю дверь, из которой появляется свежая, молодая женщина в сопровождении пожилой мумии в смокинге, мумия повисает на руке молодой женщины, как собачий поводок. Водитель возвращается в свою наземную яхту и отъезжает, а на меня накатывает волна звуков вечеринки, когда открывается дверь и мумия с ее сияющей собачонкой заходят в дом.
Я правда, правда, правда очень не хочу нарушать ход такого важного для Мэрилин мероприятия, но в жизни происходят более важные события. Я решаю проскользнуть в дом сзади, где будет меньше охранников, найти ее и поговорить украдкой. Поначалу она может рассердиться на меня, но, когда я предупрежу ее о том, что происходит, я попрошу ее позволить мне остаться. Пока я не определюсь, куда мне переместиться дальше. Она не сможет ответить «нет».
– Извините, – слышу я мужской голос сзади. – Чем я могу вам помочь?
Я даже не оглядываюсь. Я знаю, такие голоса у охранников. Я сворачиваю налево и иду вдоль затененной стороны дома по траве к свету и смеху на заднем дворе. Я ощущаю себя словно за кулисами, готовлюсь выступить на сцену под свет прожекторов.
– Прошу прощения, – говорит мужской голос, он теперь ближе ко мне.
Прежде чем я успеваю перейти на бег рысцой, рука хватает меня за плечо.
– Стойте…
Я не даю ему закончить. Я поворачиваюсь, сбрасываю с плеча его руку, подхожу ближе к нему и наношу ему удар по яйцам. Он делает резкий поворот и принимает удар бедром. Он крупный парень в темном костюме, и я начинаю паниковать. Я сую руку в мою поясную сумку к моему пистолету. Нужно было вытащить его сразу же. Я даже молнию не успеваю расстегнуть, как он хватает мое запястье и выкручивает руку, одновременно нажимая мне на локоть. Нужно было мне держать расстояние, потому что стоит какому-нибудь парню наложить на меня руки, как все кончается.
Я пытаюсь дотянуться до сумки левой рукой, но он берет мою правую захватом запястья, и это требует всего моего внимания, он загибает мои пальцы к моей груди так, что пальцы чуть не прижимаются к внутренней стороне руки. Моя лучевая и локтевая кости хрустят от напряжения. Он ставит меня на колени, кладет на живот, контролируя мои движения согнутым без меры запястьем.
Я даже оглянуться не успеваю, как его подошва оказывается у меня на пояснице, он отстегивает мою поясную сумку, и вот она уже вне пределов досягаемости для меня, а он произносит тихим взволнованным голосом в переговорное устройство:
– У нас незваный гость.
Я вытягиваюсь, пытаюсь дотянуться до опасной бритвы на моей щиколотке, но он перемещает свой вес с другой ноги на ту, которой наступает на мое запястье.
Одно могу сказать про Мэрилин: она нанимает охранников высшей пробы.
Луч фонарика бьет мне в лицо, а кто-то связывает вместе мои запястья пластиковыми хомутами. Все пошло не так, как планировалось. И что они собираются со мной делать? Я пытаюсь сопротивляться, но они быстро и без труда меня утихомиривают.
– Вызовите полицию, – говорит один из них. – Пока они едут, мы посадим ее в гараж.
Потом пауза, потом несвязное бормотание «мадам», «мадам».
Один из них поднимает меня с земли, и теперь я сижу, руки связаны у меня за спиной. Передо мной стоит Мэрилин в довольно дорогом, судя по его виду, светло-сером платье, падающем свободными складками. Она, сотворенная из чистопородных костей, хорошо увлажненной кожи и сказочно густой гривы темных волос, размерами не уступает бицепсу кого-нибудь из этих охранников.
– Ой, Линн. – Она вздыхает. В одной руке у нее бокал с вином. – Так мило с твоей стороны заглянуть ко мне, но ты сегодня не можешь здесь находиться.
– Нам надо поговорить, – говорю я.
– Мисс, прошу вас, – говорит мне один из костоломов. – Вам нужно немедленно замолчать.
Я начинаю громко кричать. Кто-нибудь да прибежит сюда на крик.
Как только мой вопль пронзает воздух, на лице Мэрилин появляется мучительное выражение, и один из головорезов опускается на колени и зажимает мне рот ладонью.
– Поставьте ее на ноги, – говорит Мэрилин. – Мы поместим ее в одном из гостевых коттеджей. – Потом она обращается ко мне: – Мы поговорим попозже, хорошо, дорогая?
Я вонзаю зубы в мягкую солоноватую ладонь на моем лице, по-настоящему вгрызаюсь в его кожу. Он никак не реагирует.
– Если я скажу, чтобы он убрал руку с твоего рта, ты не будешь кричать? – спрашивает Мэрилин.
Я киваю. Он убирает руку. Я начинаю орать.
– Линнетт! – рявкает Мэрилин. Я прекращаю орать. – У меня гости! То, ради чего ты пришла, может подождать. Вести об Адриенн и Джулии меня тоже огорчили, и мы можем поговорить попозже, и это будет чудесно, но в данный момент проводится благотворительная акция в пользу отставных цирковых животных. Для меня это очень важно. Ты меня понимаешь? Эти львы и без того настрадались.
– Один час, – говорю я.
– Конечно. – Она снова вздыхает. – Ты такой молодец, что захотела прийти и погостить.
Она наклоняется и удостаивает меня громкого чмока в щеку, оставляя след напомаженных губ. Здесь за ее стенами с ее камерами и ее охранниками она может вести сумасбродно-светский образ жизни, о чем всегда и мечтала.
Сволочные охранники поднимают меня и ведут по периметру заднего двора.
– Руки ей развяжите, – говорит Мэрилин. – Тут вам не одна из тюрем, Джерри.
– Через час, – напоминаю я ей, пока один из мордоворотов снимает хомуты с моих запястий.
Мы идем по краю освещенной части двора, растянувшегося справа от меня и изобилующего китайскими фонариками, богатыми стариками и трофейными женами, которые стоят под высокими наружными обогревателями, напоминающими наблюдательные башни. Никто не ведет наблюдения за тем, что может происходить за их спинами, никто не контролирует выходы, никто вообще даже вида не делает, что все под контролем. Слева от меня огни Лос-Анджелеса, разбросанные во тьме под холмами, они выглядят чище и свежее, чем имеют на это право. Вид отсюда может ввести вас в заблуждение, навязав вам мысль о том, что мир – красивое место.
– Не останавливайтесь, – говорит мордоворот, подталкивая меня рукой в поясницу.
Впереди, по другую сторону светящегося голубого бассейна расположен двухэтажный коттедж в средиземноморском стиле с крышей из красной черепицы. Коттедж вполне мог быть обиталищем для небольшой семьи. В свете бумажных фонариков, висящих на ветках деревьев, я вижу мордоворота, который стоит по стойке вольно, сцепив руки за спиной, у застекленной двери коттеджа.
Они открывают дверь с герметическим уплотнением и профессионально заталкивают меня с прохладного вечернего воздуха в сухое тепло центрального отопления. В гостевом доме горит свет, дом набит мебелью в миссионерском стиле, пол выложен тяжелыми плитками из обожженной глины, на стенах изящные полотна в мексиканском стиле – цветные точки и молниеподобные линии. Тут стоят резные фигуры из металла – кролики, ягуары, попугаи, змеи поглядывают изо всех углов. Этот коттедж наполнен вещами, которых я никогда не могла бы себе позволить. Привлекательными вещами. Основательными вещами. Такими вещами, которые появляются у тебя, когда тебе нет нужды спасаться бегством через дверь, пока вторая беда не пришла за тобой. Такими вещами, которые появляются у тебя, когда ты можешь позволить себе нанять охрану, чтобы защищать их.
И посреди всей этой вызывающей зависть роскоши сидит, положив ноги на кофейный столик, Хизер, смотрит телевизор, курит сигарету и стряхивает пепел на пол.
Она поднимает на меня взгляд, полный беспечного равнодушия.
– Как дела, Линн? – спрашивает она. – Вечеринка – говно, правда?
*Дэвид Томас, «Фильмы-слэшеры в эпоху массовых убийств», «Фильм, как форма насили