Я спускаюсь по лестнице, иду по прохладному утреннему воздуху в дом. Внутри кухни из песчаника островок черного мрамора, наполненный тарелками с фруктами, рогаликами, сливочным сыром. Как бы там ни было, Мэрилин ничего не может с этим поделать, она вынуждена исполнять роль хозяйки.
– У меня нет склонности к невежливости, – говорит она с лестницы. А я ее и не заметила там. – Бери тарелку. Снаружи есть чай с кофе.
Мы садимся на улице за деревянный стол под крышей, прикрепленной к одной из стен дома. Пластмассовые пузыри с камерами наблюдения висят на углах крыши, на всех окнах охранная сигнализация. На краю двора стоят два гиганта в тренировочных костюмах.
– Ну вот, – говорит она. – Я выпила свою вторую чашку кофе. Скажи мне, почему ты думаешь, что все хотят нас убить.
– Мне пора уходить, Мэрилин, – говорю я. – Отсюда можно выйти через какую-нибудь заднюю калитку?
– Ты думаешь, я Джеймс Бонд? – спрашивает она. – Поговори со мной, и я тебя попозже выпущу через парадный въезд.
Я рассказываю ей, что происходит, про мою книгу умалчиваю. В середине нашего разговора приплывает Хизер, потом гребет в сторону кухни, потом появляется с горящей сигаретой в зубах. Мэрилин просит ее сесть подальше, пока не закончит курить, и морщится, когда Хизер бросает бычок в бассейн.
– Мне нужно уходить, – говорю я. – Вы все в безопасности – Дани задержана, Джулия под защитой, но мне нужно уходить.
Я молюсь, чтобы она не вспомнила про Мишель.
– Боженька не деревяшка, – говорит Хизер. – Кто нашел, тот и владей.
– Я с утра сделала несколько звонков и говорила с моим адвокатом, – сообщает Мэрилин. – Он там разговаривал с кем-то в офисе шерифа, и этот человек сказал ему, что Дани в безопасности, арестовывать их в течение нескольких дней пока не собираются, так что она и Мишель могут отправляться домой, как только судья заслушает ее прошение. Джулия в больнице, и у ее двери дежурит охранник. Вы обе, вероятно, получите ордера, выпущенные сегодня утром, так что после завтрака вам нужно побыстрее собраться, а я вызову вам такси. Денег у вас хватит?
– Я так и знала, что ты мне все испортишь! – рычит на меня Хизер.
Тут уж и я не могу сдержаться. Я чувствую, что мои обязательства висят на мне цепями.
– Потребуй, чтобы они приставили копа к комнате Мишель, – говорю я.
Мэрилин мгновенно понимает, к чему я клоню.
– Она умирает, – говорит Мэрилин. – Кому придет в голову убивать ее?
– Есть легкая, а есть тяжелая смерть, – говорю я, потому что опять не могу сдержаться.
– Смерть от рака – самая тяжелая из смертей, – говорит Мэрилин. – Не хочу показаться придирчивой, Линн, но я не могу допустить, чтобы ты втянула меня в твою историю. Адриенн убили из чувства мести, Дани стреляла в полицейского, Хизер курила дурь у себя в подвале и подожгла свой дом…
– Я лежала вырубленная в лесочке за домом! – возражает Хизер.
– Дай бог тебе здоровья, ты слишком наширялась, чтобы что-либо помнить, – говорит Мэрилин, потом обращается ко мне: – Что касается тебя и Джулии. Понимаешь, о том, что случилось, я знаю только от тебя. Насколько я тебя знаю, ты могла случайно выстрелить в нее. У тебя есть такая манера – размахивать своим пистолетом, и у тебя всегда была склонность к мелодраме.
– Мы должны первым делом проверить, как там дела у Мишель, – говорю я, пытаясь выиграть время, впрочем, так мы и должны поступить. – Ты знаешь, что я права. Это наш долг перед Дани – мы должны убедиться, что она в безопасности.
Я это говорю от души. Правда. Но, кроме того, если мне удастся убедить Мэрилин отвезти нас в хоспис на одном из ее огромных бронированных внедорожников, то я смогу незаметно ускользнуть. Так я получу шанс выбраться из Лос-Анджелеса незамеченной, прежде чем за мной приедут копы и увезут, чтобы задавать вопросы по поводу той бомбической новой информации Гарретта П. Кэннона.
Мэрилин смотрит на Лос-Анджелес. Парни в тренировочных костюмах валяют дурака, делают вид, что пытаются скинуть друг друга в бассейн, Мэрилин чувствует себя здесь в безопасности. Деньги Джерри позволили ей построить сказочную страну, где она может наслаждаться роскошью и делать вид, что мои проблемы – не ее проблемы. Но она не прожила бы столько, если бы не умела иногда отличать сказку от реальности.
– Я съезжу проведать Мишель, – говорит она наконец. – Я в долгу перед Дани. Вы обе можете поехать со мной, если хотите. Но там мы расходимся. У нас нет ничего общего, Линнетт. Мы не можем всю жизнь цепляться за прошлое.
– Как мы выедем отсюда, если тут у тебя вдоль подъездной дорожки всюду папарацци? – спрашиваю я. – Мы не имеем права привести кого-нибудь к Мишель.
Мэрилин улыбается.
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что из моего дома есть только один выезд?
* «Гномовозвращение» копия на кассете VHS, 1989
Гппд X
Из хосписа никто не возвращается домой, и к тому же в хосписе Святой Клары атмосфера похоронной конторы. Тут нет солнечного света, нет часов, нет прямого освещения, нет звуков, кроме печального шепота. Здесь только два цвета – бежевый или серый. Во всех комнатах висят кресты, в каждом коридоре выцветшие картины отельного качества с изображением лугов, повсюду медицинские сестры, молча спешащие куда-то в своих беззвучных туфлях. Ко всем вертикальным поверхностям прикреплены брошюрки, посвященные вопросу о том, как справляться со скорбью.
– Крайне мрачная обстановка, – говорит Мэрилин, когда мы выходим из лифта.
– Я хочу посмотреть телевизор, – говорит, как подросток, Хизер и, сутулясь, отправляется на поиски комнаты отдыха.
Мы отпускаем ее и идем по бесцветному коридору с множеством открытых дверей, ищем номер палаты Мишель. За каждой дверью своя маленькая драма. Члены семьи поднимают на меня взгляды, отрываясь от бдения у смертного одра, сестры проходят мимо нас, спеша от одного умирающего к другому, из палат доносится сдавленное дыхание.
Мне здесь не нравится. Я не вижу выходов, я не знаю, что может появиться из-за угла, а мы уходим все глубже и глубже. Я жалею, что мне в голову пришла эта мысль.
Наконец мы добираемся до палаты 1211. Я предполагала, что у дверей будет сидеть полицейский. Или что к дверям будет приклеено сообщение о том, что Мишель грозит опасность из-за Дани, но ее дверь даже не заперта. Мы распахиваем ее и входим внутрь.
Посреди кровати лежат кожа да кости, закутанные в одеяло. Никаких капельниц, никаких катетеров, никаких регистраторов или аппаратов. Этот этап для Мишель уже позади. Даже Мэрилин немного падает духом. Здесь Мишель и умрет.
– Вы считаете, это беспокоит ее? – шепотом спрашивает медсестра.
Мы с Мэрилин вздрагиваем. Мы даже не заметили, что она вошла следом. Она многозначительным взглядом смотрит на крест на стене в изножье кровати Мишель.
– Я уверена, что она не возражает, – шепчет Мэрилин, а потом сестра исчезает, оставляя нас с любовью всей жизни Дани. Мы подходим к кровати.
– …Дани? – шепчет Мишель.
Ее кожа пожелтела, губы потрескались, в глазах горит огонь, резко контрастирующий с вялостью кожи. Мэрилин кладет руку на лоб Мишель, убирает с него прядь ее седых волос.
– Дани хочет приехать к тебе, – говорит ей Мэрилин. – Я знаю, она бы все отдала, чтобы быть здесь в эту минуту.
Губы Мишель пытаются сложиться в слова.
– Линнетт, – говорит Мэрилин. – Сходи к медсестре, попроси у нее маленькую губку и стаканчик воды. Мишель, дорогая, ты не хочешь пососать немного ледяной крошки?
Мишель кивает.
– И ледяную крошку принеси, – говорит мне Мэрилин.
Я выхожу в коридор, не понимая, где мне взять все это. Я направляюсь к сестринскому посту, и сестры тут же реагируют на мою просьбу, словно сидели тут и ждали меня. Мне становится душно. Окон тут нет, но дверей – в избытке. В палате Мишель нет пожарного выхода. Я не знаю, куда мне бежать в случае опасности.
Когда я возвращаюсь в палату с переполненным стаканчиком ледяной крошки, с желтой губкой в шуршащей пластиковой упаковке и бутылкой дешевой воды, из палаты выходит сестра с крестом в руках.
– Как вы считаете, ей нужен раввин? – шепчет она.
– Зачем? – с откровенным недоумением спрашиваю я.
– Все хорошо, – доносится из палаты голос Мэрилин. – Спасибо.
Сестра торопливо кивает и снова исчезает. Я вхожу внутрь и передаю Мэрилин всё, что принесла, а потом становлюсь в изножье кровати, чтобы быть как можно дальше от Мишель, а Мэрилин тем временем поднимает изголовье кровати и подносит стаканчик с ледяной крошкой к губам Мишель, а потом, пока Мишель сосет лед, Мэрилин промокает влажной губкой ее растрескавшиеся губы. Я только диву даюсь. Где только Мэрилин научилась делать все это? Мишель, глядя на Мэрилин, благодарно закатывает глаза.
– Полежи, отдохни, – говорит Мэрилин, гладя волосы Мишель. – Я знаю, ты устала.
– Спасибо… – хриплым голосом отвечает Мишель. – …Я знаю… Я подурнела.
Мэрилин улыбается.
– Ну, Дани тоже не похорошела, так что вы – идеальная парочка.
Мишель морщится, и я слышу ее участившееся дыхание и понимаю, что она смеется. Ее рука выбирается из-под одеяла и отчаянно хватает воздух. Мэрилин берет ее за руку.
– Я… тебя люблю… – говорит Мишель.
– Мы тоже тебя любим, – говорит Мэрилин. – И я знаю, что Дани очень тебя любит. Ты – лучшее, что случилось в ее жизни.
– Она… обещала… я смогу… быть дома, – говорит Мишель. – Когда… это… случится…
– Я знаю, – говорит Мэрилин.
– Я хотела… увидеть… – говорит Мишель. – …Она посадила… новое… всегда… не хватало.
Она зевает, широко-широко раскрывает рот.
– Я знаю, – говорит Мэрилин. – Всем нам не хватает времени.
– Я сейчас вернусь, – бормочу я.
Все смерти, которые я видела, были быстрыми и кровавыми. Томми. Джиллиан. Мама. Отец. Я никогда прежде не была свидетелем такого медленного угасания. Неужели Мишель не может что-нибудь сделать с этим? Неужели она не может взять шнурок и покончить с этим? Я злюсь на нее за то, что Мишель вынуждает меня смотреть, как она умирает. Мне страшно. Я знаю, что мне делать.