Я нахожу Хизер в алькове в конце коридора, она разлеглась на двух стульях. Телевизор показывает какую-то программу Си-эн-эн, звук приглушен.
– Твой бойфренд только что провел пресс-конференцию, – говорит Хизер.
– Мы увозим Мишель отсюда, – говорю я.
– Ни хера себе, – говорит Хизер. – Это место – настоящий ад.
Она встает на ноги, радуется тому, что у нее теперь есть цель, довольная тем, что может напакостить системе. Я еще раз перед уходом кидаю взгляд на экран и вижу собственную фотографию, снятую, когда мне было шестнадцать, я вся в угрях, волосы после ужасной завивки. Я чувствую, как западня смыкается вокруг меня. Я хочу быть снаружи.
– Как Мэрилин к этому относится? – на ходу спрашивает Хизер.
– Абсолютно нормально, – лгу я.
Мы возвращаемся в западню смерти. Мэрилин подтащила единственный стул к изголовью кровати. Она сидит, держа руку Мишель в обеих своих, ее локти упираются в матрас. Она поднимает голову. Мы с Хизер стоим и неловко топчемся.
– Мы тут проголосовали, – говорю я. – И мы забираем Мишель домой.
– Мы что? – говорит Мэрилин.
– А Дани… придет? – выдавливает Мишель.
– Нет, – говорю я.
– Да, – говорит Мэрилин, обращаясь к Мишель, потом напускается на меня: – Мы никуда не едем. Мы будем сидеть с Мишель, пока сюда не приедет Дани. Мы никуда не будем перевозить эту женщину.
– Мишель, – говорю я, склоняясь над ней и удивляясь тому, что от нее не исходит дурного запаха. – Дани не приедет. В ближайший день или два. Но мы прямо сейчас можем отвезти тебя на ранчо, если ты этого хочешь.
– Я не… думаю… что они… разрешат, – говорит она, хватая ртом воздух, ее глаза читают мое лицо слева направо.
– Тебе не нужно об этом беспокоиться, – говорю я. – Дани в тюрьме. Сегодня ее не выпустят.
– Ты этого не знаешь, – говорит Мэрилин. – Может быть, она уже едет сюда.
– Правда, Мэрилин? Ты и вправду думаешь, что они ее уже выпустили?
– Ну… – Она замолкает, опускает глаза вниз – на руку Мишель.
– Вот именно, – говорю я. – Мишель, Дани не приедет сюда. Но мы можем отвезти тебя на ранчо. Прямо сейчас. Ты можешь вернуться домой. Тебе нужно только слово сказать.
Мишель смотрит на меня так, как может смотреть только умирающий человек, она полностью сосредоточена на моих глазах, без всяких выкрутасов, одно внимание.
Она кивает.
– Цветы Дани… – говорит она.
– Ты хочешь увидеть цветы Дани? – спрашиваю я.
Она кивает. Ее губы дрожат вокруг слова, которое она только собирается произнести.
– …да…
– Всё, задница, – говорит Хизер.
– Извините, но что это вы тут обсуждаете? – говорит сестра нормальным голосом, который звучит до неловкости громко. Мы даже не слышали, как она вошла.
Мы все поворачиваемся. Мне представляется, что у всех нас виноватый вид. Сестра, кажется, смущена.
– Вам не о чем беспокоиться, – говорю я. – У вас найдется кресло-каталка?
– Ни в коем случае, – говорит она. – К сожалению, мисс Гейтвей не подлежит транспортировке. Мы обеспечиваем ей все удобства, но она должна оставаться здесь.
– О’кей, – говорю я. – Я сама достану кресло-каталку.
– Мы даже не знаем, кто вы такие, – сказала сестра, переводя взгляд с Хизер на Мэрилин.
Я протискиваюсь мимо нее, выхожу в коридор. На полпути к выходу в коридоре стоит пустое кресло-каталка, у него на спинке крупным белым шрифтом написано № 43. Я качу кресло назад в палату. Мэрилин разговаривает с сестрой. Ноги Мишель беспокойно ходят под одеялом. Хизер забивается в угол и, вероятно, думает, как бы ей спереть какие-нибудь обезболивающие.
– Я не могу вам позволить ее увезти, – говорит сестра, обращаясь к Мэрилин, когда я ставлю кресло в изголовье кровати.
– Это решать не вам, – говорю я.
Она оценивает ситуацию, переводит взгляд с Мэрилин на меня, потом на коляску, на Мишель – и спешит прочь.
– Мне не нравится, что ты ставишь меня в такое положение, – говорит Мэрилин.
– О’кей, – говорю я. – Помоги мне посадить ее в кресло.
Мэрилин не двигается. Вместо нее Хизер снимает одеяло с Мишель. Я в ужасе при виде того, что укрывало одеяло, но в сравнении с тем, что я воображала, Мишель выглядит не так уж плохо. Осталось от нее мало чего, но все это спрятано под больничным халатом. Я чувствую себя храбрецом уже от одного того, что касаюсь ее. Одну руку я подсовываю ей под колени, другую под спину. Она очень холодная и не сопротивляется. Я поднимаю ее, и она легче, чем я себе представляла. Я сажаю ее костлявой задницей на один из подлокотников кресла-каталки. Мишель морщится.
Я усаживаю Мишель в кресло, и ее тут же начинает трясти.
– Дай ее одеяла, – говорю я Хизер.
Мы заворачиваем ноги Мишель в по-детски голубое одеяло, еще одно одеяло Хизер находит в кладовке, накидывает Мишель на плечи, я наклоняю Мишель вперед, завожу одеяло ей за спину, закутываю ее. Мишель морщится еще раз.
– Дай я сделаю, – выкрикивает Мэрилин, раздраженная моей неумелостью. Она укутывает Мишель в одеяла, разглаживает их по спине.
Мишель опирается ну руку Мэрилин дрожащей рукой.
– Спаси… бо, – говорит Мишель, – спаси… бо…
Мэрилин разгибается, щиплет себя за переносицу.
– Тебе за многое придется ответить, – говорит она мне.
– Ты впереди, – говорю я, чувствуя свою правоту, чувствуя себя на задании. – Хизер, ты замыкающая. Спускаемся вниз на второй этаж, где парковочный гараж, там в машину.
Я недовольно смотрю на Мэрилин. Наконец она кивает мне.
Мы строем выкатываемся из палаты, я толкаю кресло, Мэрилин идет впереди, Хизер – в нескольких шагах за мной. Я оставляю Файна и Джулию в прошлом. Толпа докторов, сестер и санитаров собралась у сестринского поста. Они становятся у нас на пути.
– Прошу нас извинить, – говорит Мэрилин, когда мы приближаемся. – Мне очень жаль, но мы торопимся.
Они сначала освобождают нам дорогу, потом группируются заново, и я слышу хор голосов: «Кто вы? Куда вы ее везете?» И тут Хизер исполняет свою обязанность.
– Не мешать! – кричит она. – Не мешать!
Я слышу, как пощелкивает лезвие канцелярского ножа, извлекаемое из пластиковой ручки, и мне не нужно поворачиваться – я знаю, она бешено размахивает рукой, отпугивая эту толпу. Катимся мы быстро, Мэрилин задает высокий темп, проходит мимо дверей, за которыми плачут люди с опухшими глазами – члены семей переживают свои частные драмы.
– Прошу прощения, – щебечет Мэрилин, проходя мимо сестер. – Извините. Очень жаль. Если не возражаете. Спасибо.
Лифт уже перед нами, мы почти пришли, и тут я вижу двух отморозков из охраны, они идут по коридору навстречу нам. У них громадные животы, зеленые бейсболки, зеленые ветровки, и, судя по их виду, они не на нашей стороне. И, наверное, они еще никогда в жизни не ходили так быстро.
Один из них останавливается, блокируя коридор. Он поднимает руку с беспечной самоуверенностью, словно мы остановимся при виде людей в форменной одежде с надписью «Охрана».
– Девушки, – говорит он, – танцы закончились.
Мэрилин первая подходит к нему, и сердце мое радуется, когда я вижу, что она нажимает кнопку вызова, ее голос полон теплого техасского меда.
– Сэр, – говорит она, – мы ее добрые друзья, и мы везем ее домой, чтобы она могла взять кое-что. Мы вскоре вернемся. Нам в администрации сказали, что нет проблем, и я очень надеюсь, что мы ничего не нарушили.
– Это хоспис, – говорит охранный отморозок поменьше. – Люди отсюда не ездят домой.
– Ей только нужно взять кое-что, – говорит Мэрилин.
– Меня это не интересует. – Тот, кто с поднятой рукой, выходит вперед и закрывает своим телом кнопки вызова, так что Мэрилин больше не может их нажимать. Два отморозка блокируют ее своими большими животами. – Вы должны позволить докторам отвезти пациентку назад.
– Откуда вы ее знаете? – спрашивает второй отморозок.
– Мы все из одного книжного клуба, – говорит Мэрилин, обаятельно улыбаясь.
Раздается звонок лифта, дверь открывается, в кабинке девочка-подросток в очках в черной оправе стоит, прижавшись спиной к стене, в руках у нее пачка сигарет и зажигалка, Мэрилин встает между охранником и креслом, к ней присоединяется Хизер, становится к ней плечом к плечу.
– В чем проблема? – спрашивает Хизер. – Она хочет домой. Это что – тюрьма на хер?
Я заталкиваю кресло-каталку в кабину лифта следом за ними.
– Мисс, – кричит один из отморозков, взбесившийся по-настоящему, видя, что я сажусь в лифт. – Это запрещено, мисс!
Я встаю рядом с девочкой, Мишель сидит в кресле лицом к задней стенке кабинки.
– Мэрилин? – говорю я. – Мы сели.
Она вошла в кабину вместе с Хизер, которая тут же нажала две кнопки – «Закрыть двери» и «2». Один из охранников совершил ошибку – схватил Мэрилин за руку, дверь начинает закрываться, но упирается в его мясистый бицепс.
– Девушки, я не могу вам позволить сделать это, – говорит он.
Мэрилин залезает в свою сумочку и вытаскивает оттуда небольшой черный цилиндр, подносит его к паху охранника. Раздается треск, и человек выпрыгивает из лифта так, словно его лягнул мул. Человек садится на пол и начинает плакать.
– Мне очень жаль, – говорит Мэрилин. – Всей душой вам сочувствую.
Двери закрываются, и спустя секунду, во время которой внутренности готовы вывернуться наизнанку, кабина начинает спускаться. Еще секунду в кабине стоит тишина, потом раздается недоверчивый голос девочки-подростка:
– Вы его шибанули по яйцам.
– Это ты точно сказала, – говорит Хизер.
– Я хочу, чтобы ты знала: я крайне, крайне недовольна тем положением, в которое ты меня поставила, – говорит мне Мэрилин.
В кабинке лифта раздается звоночек, и мы выходим на втором. Мы выходим, и Мэрилин, улыбаясь девочке, говорит:
– Приятного тебе дня.
Мы толкаем двойные стеклянные двери и входим на прохладную, темную парковку. Я прислушиваюсь: не раздастся ли отзвук приближающихся полицейских машин – скрежет покрышек на крутых поворотах, громкие голоса по рации, разыскивающие четырех женщин, одна из которых в кресле-каталке, – но на парковке стоит тишина. Я толкаю кресло по цементному полу в масляных пятнах к внедорожнику Мэрилин.